Русские святые. Святые люди на руси Сергий Радонежский – избранный сосуд Духа Святого

Глава 1. Борис и Глеб – святые страстотерпцы. Глава 2. Преподобный Феодосий Печерский Глава 3. Святые Киево-Печерского патерика Глава 4. Преподобный Авраамий Смоленский Глава 5. Святые князья Глава 6. Святители Глава 7. Святитель Стефан Пермский Глава 8. Преподобный Сергий Радонежский Глава 9. Северная Фиваида Глава 10. Преподобный Нил Сорский Глава 11. Преподобный Иосиф Волоцкий Глава 12. Трагедия древнерусской святости Глава 13. Юродивые Глава 14. Святые миряне и их жены Глава 15. Легендарные мотивы в русских житиях Заключение Указатель литературы Библиография

Почему сегодня для нас так важна эта книга? Прежде всего, она напоминает нам о тех нравственных идеалах, на которых воспитывалось не одно поколение наших предков. Миф об отсталости Древней Руси давно развеян учеными, но по-прежнему продолжает корениться в сознании огромного числа наших соотечественников. Мы уже поняли высоту древнерусского ремесла, порой уже недостижимую для нас, начинаем понимать и значение древнерусской музыки и литературы.

Я рад тому, что пропаганда древнерусской музыки ширится, и она находит все больше поклонников. С древнерусской литературой дело обстоит сложнее. Во-первых, упал уровень культуры. Во-вторых, предельно затруднен доступ к первоисточникам. Предпринятое отделом древнерусской литературы Пушкинского дома издание «Памятников литературы Древней Руси» пока не способно удовлетворить растущие запросы читателей из-за небольшого тиража. Именно поэтому издательство «Наука» готовит двадцатитомное издание «Памятников» двухсоттысячным тиражом. Нам еще предстоит узнать и постичь все величие древнерусской литературы.

Чем же для нас ценно издание книги Георгия Федотова? Оно вводит нас в особый и почти забытый мир древнерусской святости. Нравственное начало всегда было необходимо в общественной жизни. Нравственность в конечном счете едина во все века и для всех людей. Честность, добросовестность в труде, любовь к Родине, презрение к материальным благам и в то же время забота об общественном хозяйстве, правдолюбие, общественная активность – всему этому учат нас жития.

Читая старую литературу, мы должны помнить, что и старое не устаревает, если к нему обращаться с поправкой на время, на иные общественные условия. Взгляд историка никогда не должен оставлять нас, иначе мы ничего не поймем в культуре и лишим себя величайших ценностей, которые вдохновляли наших предков.

Академик Д. С. Лихачев

Протоиерей Александр Мень. Возвращение к истокам

Его справедливо сравнивали с Чаадаевым и Герценом. Как и они, Георгий Петрович Федотов (1886–1951) был историком-мыслителем и публицистом европейского и мирового масштаба, как и они, обладал даром облекать свои идеи в блестящую литературную форму.

Как и к ним, к Федотову можно приложить древнее изречение: «Нет пророка в своем отечестве». Подобно Чаадаеву, он подвергался атакам со стороны самых разных идейных лагерей и, подобно Герцену, умер на чужбине.

Но в отличие от Герцена, он не проходил через болезненные кризисы, не знал трагических разочарований и разладов. Даже отказавшись от каких-либо взглядов, этот на удивление гармоничный человек всегда сохранял из них то, что считал подлинным и ценным.

При жизни Федотов не стал, как Чаадаев и Герцен, человеком-легендой. Россию он покинул, еще не получив известности, а эмигрантскую среду слишком раздирали страсти, чтобы она по достоинству смогла оценить спокойную, независимую, кристально-ясную мысль историка. Умер Федотов в сталинскую эпоху, когда сам факт эмигрантства неизбежно вычеркивал человека, будь он писатель или художник, философ или ученый, из отечественного наследия.

Между тем внутренне Федотов всегда оставался в России. С ней были его помыслы и когда он работал во Франции, и когда уехал за океан. Он много и напряженно думал над ее судьбами, изучал ее прошлое и настоящее. Писал, вооружившись скальпелем строго исторического анализа и критики, обходя подводные камни мифов и предрассудков. Не метался из крайности в крайность, хотя и знал, что немногие среди окружающих захотят понять его и принять.

Федотов внимательно следил за событиями, происходившими на родине и, как правило, давал им глубокие и точные оценки. Но больше всего он сделал для изучения русской истории. Минувшее не было для него самоцелью. В его трудах повсюду видна осознанная направленность: постигнуть душу Древней Руси, увидеть в ее святых конкретно-национальное воплощение общехристианского мирового идеала и проследить его судьбы в последующих веках. В частности, его глубоко волновала трагедия российской интеллигенции, и он стремился уяснить, что она сохранила, а что утратила из исконной духовности христианства. Как и его друг известный философ Николай Бердяев (1874–1948), Федотов считал политическую свободу и свободное творчество неотъемлемой частью культурного созидания.

История давала Федотову пищу для широких обобщений. Взгляды его в целом сложились еще до эмиграции. Известный отечественный ученый Владимир Топоров с полным основанием считает Федотова представителем русского философского возрождения, «которое дало России и миру много славных и очень разных имен и оказало большое влияние на духовную культуру всего XX века» . Но среди них Федотов занимает особое место. Его собственной осевой темой было то, что принято называть «философией культуры» или «богословием культуры». И тему эту он развивал на материале русской истории.

Сегодня, вскоре после знаменательного юбилея тысячелетия Крещения Руси, Федотов наконец возвращается домой.

Встречу наших читателей с ним, с одной из главных книг его жизни можно считать настоящим праздником отечественной культуры.

Истоки Федотова – на Волге. Он родился в Саратове 1 октября 1886 г., через несколько месяцев после смерти Александра Николаевича Островского, обессмертившего мир провинциальных городов Поволжья. Отец историка был чиновником при губернаторе. Он умер, когда Георгию было одиннадцать лет. Мать, в прошлом учительница музыки, вынуждена была тянуть троих сыновей собственными силами (пенсия была невелика). И все же ей удалось дать Георгию гимназическое образование. Он учился в Воронеже, жил в интернате на казенный счет. Глубоко страдал в угнетающей атмосфере общежития. Именно тогда, будучи гимназистом, Федотов проникся убеждением, что «больше так жить нельзя», что общество нуждается в радикальных преобразованиях. Ответ на наболевшие вопросы он сначала, казалось, нашел в идеях шестидесятников, народников, а к концу курса уже обратился к марксизму и социал-демократии. В этих новых для России доктринах его больше всего привлекал пафос свободы, социальной справедливости. И много позже, найдя собственный путь, Федотов не изменил своей приверженности демократическому духу.

Будущего ученого и мыслителя со школьных лет отличала органическая цельность и какая-то просветленность натуры. Протест против социальных недугов не заразил его душу озлобленностью. Физически слабый, отстававший от сверстников в их развлечениях, Георгий не терзался, как теперь говорят, «комплексами», был открыт, доброжелателен, отзывчив. Быть может, здесь сыграли роль его блестящие способности.

Но вот в 1904 г. гимназия позади. Нужно выбирать жизненное поприще. Восемнадцатилетний юноша, считающий себя социал-демократом, исходит не из собственных интересов и вкусов, а из потребностей рабочего класса, которому он решил посвятить себя. Он приезжает в Петербург и поступает в технологический институт.

Но учиться ему пришлось недолго. Революционные события 1905 г. прерывают лекции. Федотов возвращается в Саратов. Там он принимает участие в митингах, в деятельности подпольных кружков. Вскоре его арестовывают и приговаривают к ссылке. Благодаря хлопотам деда-полицмейстера, вместо отправки в Сибирь Федотова высылают в Германию, в Пруссию.

Там он продолжает контактировать с социал-демократами, подвергается высылке из Пруссии, два года учится в Йенском университете. Но в его взглядах уже наметились первые перемены. Он начинает сомневаться в незыблемости атеизма и приходит к выводу, что найти верный курс для социальных преобразований невозможно без серьезного знания истории.

Вот почему, вернувшись в 1908 г. в Петербург, Федотов поступает на историко-филологический факультет.

Связи с кругами революционеров остаются, но в центре для Федотова отныне наука: история, социология.

С учителем Федотову повезло. Им стал крупнейший русский специалист по средним векам Иван Михайлович Гревс (1860–1941). На лекциях и семинарах Гревса Федотов не только изучал памятники и события прошлого, но и учился понимать смысл живой преемственности в истории народов и эпох. Это была школа, в значительной мере определившая культурологию Федотова.

Однако вновь учеба прерывается при драматических обстоятельствах. В 1910 г. в саратовском доме Федотова полиция обнаружила прокламации, привезенные из Петербурга. Собственно сам Георгий Петрович не имел к делу прямого отношения: он лишь исполнил просьбу знакомых, но теперь он понял, что его снова ждет арест, и поспешно уехал в Италию. И все же университетский курс он окончил. Сначала приехал в Петербург по чужим документам, затем сам заявил о себе полиции, был выслан в Ригу и, наконец, сдал экзамены.

Его назначают приват-доцентом университета по кафедре средних веков, но из-за нехватки студентов Федотову приходится работать в Петербургской публичной библиотеке.

Там он сблизился с историком, богословом и общественным деятелем Антоном Владимировичем Карташевым (1875–1960), который к тому времени уже проделал сложный путь от «неохристианства» Д. С. Мережковского к православному мировоззрению. Карташев помог Федотову окончательно укрепиться на почве духовных идеалов христианства. Для молодого ученого это вовсе не означало сжечь то, чему он поклонялся. Став сознательным и убежденным христианином, он ни на йоту не изменил своей преданности свободе, демократии, культурному строительству. Напротив, в Евангелии он нашел «оправдание» достоинства личности, вечные основы творчества и социального служения. Поэтому, как пишет его биограф, Федотов увидел в первой мировой войне не только бедствие, но и «борьбу за свободу в союзе с западными демократиями» . Октябрьскую революцию он расценил как «великую», сравнимую лишь с английской и французской . Но с самого начала его тревожила возможность ее перерождения в «личную тиранию». Исторический опыт давал повод к довольно пессимистическим прогнозам.

Впрочем, начиная с военных лет Федотов отдаляется от общественной деятельности и целиком уходит в научную работу. В Петрограде он сближается с писавшим «в стол» христианским мыслителем Александром Мейером (1876–1939) и его религиозно-философским кружком. Кружок не примыкал к политической оппозиции, а ставил своей целью сохранять и развивать духовные сокровища русской и мировой культуры. Вначале направленность этого сообщества была несколько аморфной, но постепенно большинство его членов вошло в ограду Церкви. Таков был и путь самого Федотова, и до последнего дня жизни на родине он был связан с Мейером и его единомышленниками, участвовал в их журнале «Свободные голоса», просуществовавшем всего один год (1918).

Как и многим деятелям культуры, Федотову пришлось испытать трудности голодных и холодных лет времен гражданской войны. Защитить диссертацию он не смог. Продолжал работать в библиотеке. Перенес тиф. После женитьбы в 1919 г. он должен был изыскивать новые средства к существованию. И именно тогда Федотову была предложена кафедра средних веков в Саратове. Осенью 1920 г. он приехал в родной город.

Разумеется, он не мог рассчитывать, что в эту грозную эпоху студентов будет интересовать медиевистика. Но некоторые его курсы и беседы на религиозно-философские темы собирали огромную аудиторию. Вскоре, однако, Федотов убедился, что университет поставлен в жесткие цензурные условия. Это вынудило его в 1922 г. покинуть Саратов. Печальным фактом остается то, что многие, подобные Федотову, честные и принципиальные люди невольно становились аутсайдерами. Их все чаще оттесняли приспособленцы, быстро усваивавшие новый «революционный» жаргон. Начиналась эпоха великого русского исхода, когда страна теряла многих выдающихся деятелей.

Несколько лет Федотов пытался найти свое место в сложившихся условиях. В 1925 г. он печатает первую свою книгу «Абеляр» о знаменитом средневековом философе и теологе. Но статью о Данте цензура уже не пропустила.

Угасал ленинский нэп, ощутимо менялась общая атмосфера в стране. Федотов понимал, что события принимают тот зловещий оборот, который он давно предвидел. Он был чужд монархизма и реставраторства. «Правые» так и остались для него носителями темной косной стихии. Однако, будучи историком, он очень рано сумел оценить реальную ситуацию. Позднее, уже за рубежом, он дал точную и взвешенную оценку сталинщине. В 1937 г. он с иронией писал об эмигрантах, которые мечтали об «избавлении от большевиков», тогда, как уже «не «они» правят Россией. Не они, а он». Одним из симптомов политической метаморфозы, совершившейся при Сталине, Федотов считал разгон Общества старых большевиков. «Казалось бы, – замечает историк, – в Обществе старых большевиков нет места троцкистам по самому определению. Троцкий – старый меньшевик, лишь в Октябрьскую революцию вошедший в партию Ленина; роспуск этой безвластной, но влиятельной организации показывает, что удар наносит Сталин именно традиции Ленина» .

Словом, нетрудно понять, какие мотивы руководили Федотовым, когда он принял решение уехать на Запад. Пойти на этот шаг ему было нелегко, тем более, что А. Мейер и друзья по религиозно-философскому кружку были против эмиграции. И все же Федотов не стал откладывать. В сентябре 1925 г. он выехал в Германию, имея при себе удостоверение, позволявшее ему работать за границей по средним векам. Что ждало его, не поступи он так, мы можем догадаться по участи Мейера. Через четыре года после отъезда Федотова члены кружка были арестованы, а Мейер приговорен к расстрелу, от которого его спасло лишь заступничество старого друга – А. Енукидзе. Остаток жизни философ провел в лагерях и ссылках. Его труды были изданы в Париже почти через сорок лет после его смерти.

Итак, для Федотова начался новый период жизни, жизни русского изгнанника.

Недолгая попытка устроиться в Берлине; тщетные усилия найти себе место в парижской медиевистике; первые выступления в прессе с очерками о русской интеллигенции; идейная конфронтация с различными эмигрантскими течениями. В конце концов судьба его определяется приглашением в Богословский институт, недавно основанный в Париже митрополитом Евлогием (Георгиевским). Там уже преподают его старые друзья – Антон Карташев и Сергей Безобразов, впоследствии епископ и переводчик Нового Завета.

Вначале он, естественно, читает историю западных исповеданий и латинский язык, это была его стихия. Но вскоре освободилась кафедра агиологии, то есть изучения житий святых, и Федотов вошел в новую для него область, ставшую с тех пор главным призванием историка.

Лавировать в эмигрантской среде было не просто. Здесь были и монархисты, и аскетически настроенные люди, подозрительно относившиеся к культуре и интеллигенции, и «евразийцы», питавшие надежды на диалог с Советами. Федотов не примкнул ни к одной из этих группировок. Спокойный характер, ум аналитика, верность принципам культурного творчества и демократии не позволяли ему принять какую-либо из радикальных концепций. Ближе всего он сошелся с философом Николаем Бердяевым, публицистом Ильей Фондаминским и монахиней Марией, впоследствии героиней Сопротивления. Участвовал он и в движении русского христианского студенчества, и в экуменической работе, но, как только замечал дух узости, нетерпимости, «охоты на ведьм», то немедленно отходил в сторону, предпочитая оставаться самим собой. Он принимал идею «реставрации» только в одном смысле – как возрождение духовных ценностей.

В 1931 г. «карловчане», церковная группировка, отколовшаяся от Московского патриархата, объявила, что Православная и самодержавие нераздельны. «Карловчане» нападали как на Богословский институт, как и на иерархию в России, испытывавшую в то время давление сталинского пресса. Федотов не мог сочувствовать «карловчанам», считавшим себя «национально мыслящими», не только по нравственным соображениям: он отчетливо сознавал, что Русская Церковь и отечество вошли в новую фазу истории, после которой возврата назад нет. В том же 1931 г. он основал журнал «Новый Град» с широкой культурно-общественной и христианско-демократической платформой. Там он опубликовал множество ярких и глубоких статей, посвященных главным образом актуальным вопросам мировой и русской истории, событиям и спорам тех дней. Вокруг журнала группировались люди, желавшие стать по ту сторону «правого» и «левого»: мать Мария, Бердяев, Федор Степун, Фондаминский, Марина Цветаева, философы Владимир Ильин, литературоведы Константин Мочульский, Юрий Иваск, монах Лев Жилле – француз, ставший православным. Печатался Федотов и в органе Бердяева, знаменитом парижском журнале «Путь».

Однако заветные мысли Федотов наиболее полно выразил в своих исторических трудах. Еще в 1928 г. он выпустил фундаментальную монографию о митрополите Филиппе Московском, который выступал против тирании Ивана Грозного и заплатил жизнью за свое мужество. Тема была выбрана историком не случайно. С одной стороны Федотов хотел показать несправедливость упреков в адрес Русской Церкви, которая якобы всегда отличалась равнодушием к общественной жизни: а с другой – развенчать миф о том, что старая Московская Русь была чуть ли не эталоном религиозно-социального порядка.

Федотов был глубоко убежден, что исконные духовные идеалы православной Руси имеют непреходящее значение и исключительно важны для современности. Он лишь хотел предостеречь от неоправданной ностальгии по далекому прошлому, которое имело как светлые, так и теневые стороны.

«Будем остерегаться, – писал он, – двух ошибок: чрезмерно идеализировать прошлое – и рисовать его сплошь в черном свете. В прошлом, как и в настоящем, шла извечная борьба добрых и темных сил, правды и кривды, но, как и в настоящем, слабость, малодушие преобладали над добром и злом» . Эта «слабость» стала, по словам Федотова, особенно заметна в Московскую эпоху. «Можно отметить, – пишет он, – что примеры мужественных уроков церкви государству, частые в удельно-вечевую эпоху русской истории, становятся реже в столетие московского единодержавия. Церкви легко было учить миролюбию и верности, крестному слову буйных, но слабых князей, мало связанных с землей и раздираемых взаимными усобицами. Но великий князь, а позже царь московский стал «грозным» государем, не любившим «встреч» и не терпевшим противления своей воли» . Тем более знаменательной и привлекательной является, по Федотову, фигура св. Филиппа Московского, не побоявшегося вступить в единоборство с тираном, перед которым трепетали стар и млад.

Подвиг св. Филиппа Федотов рассматривает на фоне патриотической деятельности Русской Церкви. Московский первоиерарх радел о своем отечестве не меньше, чем св. Алексий, духовник князя Дмитрия Донского. Речь идет лишь о различных аспектах патриотизма. Одни иерархи содействовали укреплению великокняжеского престола, перед другими встала иная задача – социально-нравственная. «Св. Филипп, – утверждает историк, – отдал жизнь в борьбе с этим самым государством, в лице царя, показав, что и оно должно подчиниться высшему началу жизни. В свете подвига Филиппова мы понимаем, что не московскому великодержавию служили русские святые, а тому Христову свету, который светился в царстве, – и лишь до тех пор, пока этот свет светился» .

В конфликте митрополита Филиппа с Грозным Федотов увидел столкновение евангельского духа с властью, поправшей все этические и правовые нормы. Оценка историком роли Грозного как бы предвосхищала дискуссии об этом царе, связанные с желанием Сталина превратить его в идеального монарха.

Федотову приходилось вести и полемику с теми, кто под влиянием апокалиптических событий нашего столетия пришли к обесцениванию культуры, истории, творчества. Многим казалось, что мир переживает эпоху заката, что Запад и Россия, пусть и по-разному, идут к своему концу. Понять такие настроения, свойственные не только русской эмиграции, было нетрудно. Ведь действительно, после первой мировой войны началось последовательное разрушение тех институтов и ценностей, которыми жил XIX век. Нужно было изрядное мужество и стойкость, нужна была твердая вера, чтобы преодолеть соблазн «ухода в себя», пассивности, отказа от созидательной работы.

И Федотов этот соблазн преодолел.

Он утверждал ценность труда и культуры как выражения высшей природы человека, его богоподобия. Человек – не машина, а вдохновенный труженик, призванный преобразовывать мир. Сверхприродный импульс действовал в истории с самого ее начала. Он определяет отличие человека от животного. Он освящает не только взлеты сознания, но и повседневное бытие человека. Считать культуру дьявольским изобретением – значит отказаться от человеческого первородства. Высшее начало проявляется и в Аполлоне, и в Дионисе, то есть и в просветленном разуме, и в пламенеющей стихии. «Не желая уступить демонам ни аполлонического Сократа, ни дионисического Эсхила, – писал Федотов, – мы, христиане, можем дать истинные имена божественным силам, действовавшим и, по апостолу Павлу, в дохристианской культуре. Это имена Логоса и Духа. Одно знаменует порядок, стройность, гармонию, другое – вдохновение, восторг, творческий порыв. Оба начала неизбежно присутствуют во всяком деле культуры. И ремесло и труды земледельца невозможны без некоторой творческой радости. Научное познание немыслимо без интуиции, без творческого созерцания. И создание поэта или музыканта предполагает суровый труд, отливающий вдохновение в строгие формы искусства. Но начало Духа преобладает в художественном творчестве, как начало Логоса – в научном познании» .

Существует градация в сферах творчества и культуры, но в целом они имеют высшее происхождение. Отсюда невозможность отбрасывать их, третировать как нечто преходящее, а значит ненужное.

Федотов сознавал, что человеческие деяния всегда могут быть поставлены перед судом Вечности. Но эсхатология не была для него поводом для «недеяния», проповедуемого китайскими даосами. Поясняя свою установку, он приводил эпизод из жизни одного западного святого. Когда тот, будучи семинаристом, играл во дворе в мяч, его спросили: что бы он стал делать, если бы узнал, что скоро конец мира? Ответ был неожиданным: «Я бы продолжал играть в мяч». Иными словами, если игра – это зло, то ее нужно бросить в любом случае; если же нет, то она имеет ценность всегда. Федотов усмотрел в приведенном рассказе своего рода притчу. Смысл ее заключается в том, что труд и творчество важны всегда, независимо от исторической эпохи. В этом он следовал апостолу Павлу, осуждавшему тех, кто бросал работу под предлогом скорого конца мира.

К столетнему юбилею со дня рождения Г. П. Федотова американский русский альманах «Путь» поместил редакционную статью о нем (Нью-Йорк, 1986, № 8–9). Статья называлась «Созидатель богословия культуры». И действительно, из русских мыслителей, наряду с Владимиром Соловьевым, Николаем Бердяевым и Сергеем Булгаковым, Федотов больше всего сделал для глубинного осмысления природы культуры. Корень ее они видят в духовности, в вере, в интуитивном постижении Реальности. Все, что производит культура: религии, искусства, социальные институты – так или иначе восходит к этому первичному источнику. Если психофизические свойства человека – дар природы, то его духовность – дар, обретенный в запредельных измерениях бытия. Этот дар позволяет человеку прорвать жесткий круг естественного детерминизма и создавать новое, небывшее, идти навстречу космическому единству. Какие бы силы ни тормозили это восхождение, оно будет совершаться вопреки всему, реализуя заложенную в нас тайну.

Творчество, по Федотову, имеет личностный характер. Но личность не изолированная единица. Она существует в живых взаимосвязях с окружающими личностями и средой. Так создаются сверхличностные, но индивидуальные облики национальных культур. Принимая их ценность, Федотов стремился увидеть их неповторимые особенности. И в первую очередь эта задача стояла перед ним, когда он изучал истоки русской духовной культуры, стремился найти вселенское в отечественном, и одновременно – национальное воплощение вселенского в конкретной истории России. Такова одна из главных целей книги Федотова «Святые Древней Руси», которая вышла в Париже в 1931 г., издавалась еще дважды: в Нью-Йорке и в Париже – и теперь предлагается нашим читателям.

Написать ее историка побудили не только занятия агиологией в институте, но и стремление найти корни, истоки Святой Руси как особого неповторимого феномена. Он не случайно обратился именно к древним «Житиям». Для Федотова его труд был не «археологией», не исследованием прошлого ради него самого. Именно в допетровские времена сложился, по его мнению, архетип духовной жизни, ставший идеалом для всех последующих поколений. Разумеется, история этого идеала не протекала безоблачно. Он прокладывал себе дорогу в сложных общественных условиях. Во многом судьба его была трагична. Но духовное созидание во всем мире и во все времена было нелегкой задачей и всегда сталкивалось с препятствиями, которые должно было преодолеть.

Книгу Федотова о древнерусских святых можно в чем-то считать уникальной. Конечно, и до него было написано немало исследований и монографий по истории Русской Православной Церкви и ее выдающихся деятелей. Достаточно напомнить труды Филарета Гумилевского, Макария Булгакова, Евгения Голубинского и многих других. Однако Федотов первым дал целостную картину истории русских святых, которая не тонула в деталях и сочетала широкую историософскую перспективу с научной критикой.

Как писал литературовед Юрий Иваск, «Федотов стремился услышать в документах, в памятниках голоса истории. При этом, не искажая фактов и не отбирая их искусственно, он подчеркивал в прошлом то, что могло бы пригодиться для настоящего» . Прежде чем книга увидела свет, Федотов провел тщательную работу по изучению первоисточников и критическому их анализу. Некоторые свои исходные принципы он изложил год спустя в очерке «Православие и историческая критика» . В нем он выступил как против тех, кто считал, что критика источников посягает на церковную традицию, так и тех, кто был склонен к «гиперкритике» и, подобно Голубинскому, оспаривал достоверность почти всех древних свидетельств.

Федотов показал, что вера и критика не только не препятствуют друг другу, но должны друг друга органически дополнять. Вера касается тех вопросов, которые не подлежат суду науки. В этом отношении традиция, предание свободны от выводов критики. Однако критика «вступает в свои права всякий раз, когда предание говорит о факте, о слове или событии, ограниченном в пространстве и времени. Все, что протекает в пространстве и времени, что доступно или было доступно чувственному опыту, может быть предметом не только веры, но и знания. Если наука безмолвствует о тайне Троицы или божественной жизни Христа, то она может дать исчерпывающий ответ о подлинности Константинова дара (некогда признававшегося и на Востоке), о принадлежности произведения тому или иному отцу, об исторической обстановке гонений на или деятельности вселенских соборов» .

Что же касается «гиперкритики», то Федотов подчеркивал, что ею, как правило, руководят не объективные научные соображения, а определенные идейные предпосылки. В частности, таковы скрытые пружины исторического скептицизма, готового с порога все отрицать, отбрасывать, подвергать сомнению. Это, по словам Федотова, скорее даже не скептицизм, а «увлечение собственными, новыми сплошь и рядом, фантастическими конструкциями. В данном случае вместо критицизма уместно говорить о своеобразном догматизме, где догматизируются не традиции, а современные гипотезы» .

Затронул историк и вопрос о чудесах, столь часто встречающихся как в древних «Житиях», так и в Библии . Здесь Федотов также указал на демаркационную линию, проходящую между верой и наукой. «Вопрос о чуде, – писал он, – вопрос порядка религиозного. Ни одна наука – менее других историческая – не может решить вопроса о сверхъестественном или природном характере факта. Историк может лишь констатировать факт, допускающий всегда не одно, а много научных или религиозных объяснений. Он не имеет права устранять факт только потому, что факт выходит из границ его личного или среднего житейского опыта. Признание чуда не есть признание легенды. Легенда характеризуется не простым наличием чудесного, но совокупностью признаков, указывающих на ее народное или литературное, сверхиндивидуальное, существование; отсутствием крепких нитей, связывающих ее с данной действительностью. Чудесное может быть действительным, естественное – легендарным. Пример: чудеса Христовы и основание Рима Ромулом и Ремом. Наивность, верующая в легенды, и рационализм, отрицающий чудо, – одинаково чужды православной исторической науке, – я бы сказал, науке вообще» .

Такой, одновременно критический и связанный с преданием веры, сбалансированный подход был положен Федотовым в основу его книги «Святые Древней Руси».

Рассматривая тему книги Федотова, Владимир Топоров верно подметил, что понятие святости имеет свой источник в дохристианской традиции. В славянском язычестве это понятие связано с таинственным избытком жизненной силы . К этому можно лишь добавить, что термины «святой» и «святость» восходят также к Библии , где они указывают на тесную связь земного человеческого с верховной Тайной божественности. Человек, именуемый «святым», посвящен Богу, несет на себе печать иного мира. В христианском сознании святые – это не просто «добрые», «праведные», «благочестивые» люди, а те, кто были причастны запредельной Реальности. Им во всей полноте присущи черты конкретного человека, вписанного в определенную эпоху. И в то же время они возвышаются над ней, указывая путь в будущее.

В своей книге Федотов прослеживает, как в древнерусской святости формировался особый русский религиозный тин. Хотя генетически он связан с общехристианскими началами и византийским наследием, в нем очень рано появились индивидуальные черты.

Византия дышала воздухом «сакральной торжественности». Несмотря на огромное влияние иноческого аскетизма, она была погружена в пышную красоту священнодействия, отображающего неподвижную вечность. Писания древнего мистика, известного под именем Дионисия Ареопагита , во многом определили миросозерцание, церковность и эстетику Византии. Этический элемент, разумеется, не отрицался, но он нередко отступал на второй план по сравнению с эстетикой – этим зеркалом «небесной иерархии».

Иной характер приобрела христианская духовность на Руси уже в первые же десятилетия после князя Владимира. В лице св. Феодосия Печерского она, сохранив аскетическую традицию Византии, усилила евангельский элемент, который ставил во главу угла действенную любовь, служение людям, милосердие.

Этот первый этап в истории древнерусской святости в эпоху ордынского ига сменяется новым – мистическим. Его воплощает св. Сергий Радонежский. Федотов считает его первым русским мистиком. Он не находит прямых свидетельств о связи основателя Троицкой лавры с афонской школой исихазма, но утверждает их глубокую близость. В исихазме была развита практика духовного самоуглубления, молитвы, преображения личности через ее сокровенное единение с Богом.

В третьем, московском, периоде две первые тенденции приходят в столкновение. Это произошло в силу того, что сторонники социальной активности Церкви, иосифляне, стали опираться на поддержку мощной государственной власти, окрепшей после свержения ордынского ига. Носители аскетического идеала, св. Нил Сорский и «нестяжатели», не отрицали роли социального служения, но они боялись превращения Церкви в богатый и репрессивный институт и поэтому выступали и против монастырского землевладения, и против казней еретиков. В этом конфликте внешне победили иосифляне, но их победа повела к глубокому и затяжному кризису, породившему раскол старообрядчества. А затем наступил иной раскол, потрясший всю русскую культуру, – связанный с реформами Петра.

Эту цепь событий Федотов определил как «трагедию древнерусской святости». Но он же отметил, что, несмотря на все кризисы, изначальный идеал, гармонически сочетавший служение обществу с духовным самоуглублением, не погиб. В том же XVIII веке, когда Церковь оказалась подчиненной жесткому синодальному строю, неожиданно воскрес дух древних подвижников. «Под почвой, – пишет Федотов, – текли благодатные реки. И как раз век Империи, столь, казалось бы, неблагоприятный для оживления русской религиозности, принес возрождение мистической святости. На самом пороге новой эпохи Паисий (Величковский) , ученик православного Востока, находит творения Нила Сорского и завещает их Оптиной пустыни. Еще святитель Тихон Задонский, ученик латинской школы, хранит в своем кротком облике фамильные черты Сергиева дома. С XIX века в России зажигаются два духовных костра, пламя которых отогревает замерзшую русскую жизнь: Оптина пустынь и Саров. И ангельский образ Серафима, и оптинские старцы воскрешают классический век русской святости. Вместе с ними приходит время реабилитации св. Нила, которого Москва забыла даже канонизировать, но который в XIX веке, уже церковно чтимый, для всех нас является выразителем самого глубокого и прекрасного направления древнерусского подвижничества .

Когда Федотов писал эти строки, прошло всего три года со смерти последнего из старцев Оптиной пустыни. Таким образом, свет христианского идеала, сложившегося в Древней Руси, дошел и до нашего тревожного столетия. Этот идеал был укоренен в Евангелии. Христос провозглашает важнейшими две заповеди: любовь к Богу и любовь к человеку. Здесь – основа подвига Феодосия Печерского , который сочетал молитву с активным служением людям. От него зачинается история духовности Русской Православной Церкви. И история эта продолжается сегодня. Она столь же драматична, как в средние века, но те, кто верит в жизненность вечных ценностей и идеалов, могут согласиться с Федотовым, что они нужны и сейчас – как нашей стране, так и всему миру. Федотов продолжал преподавать в институте. Писал многочисленные статьи и эссе. Выпустил книги «И есть и будет» (1932), «Социальное значение христианства» (1933), «Стихи духовные» (1935). Но работать было все труднее. Политическая и общественная атмосфера становилась напряженной и мрачной. Приход к власти Гитлера, Муссолини, Франко в который раз раскололи эмиграцию. Многие изгнанники видели в тоталитарных вождях Запада чуть ли не «спасителей России». Демократ Федотов, разумеется, не мог принять такую позицию. Все больше чувствовал он отчуждение от «национально мыслящих», которые готовы были призывать на «царство большевиков» любых интервентов, кем бы они ни были.

Когда же Федотов в 1936 г. публично высказался, что Долорес Ибаррури, при всем его несогласии с ее взглядами, ближе ему, чем генералиссимус Франко, на историка посыпался град инсинуаций. Даже митрополит Евлогий, человек широких взглядов, уважавший Федотова, выразил ему свое неодобрение. С этого момента любое политическое высказывание ученого подвергалось атакам. Последней каплей оказалась новогодняя статья 1939 г., где Федотов одобрял антигитлеровскую политику Советского Союза. Теперь уже вся корпорация преподавателей Богословского института под давлением «правых» осудила Федотова.

Этот акт вызвал негодование «рыцаря свободы» Николая Бердяева. Он откликнулся на него статьей «Существует ли в православии свобода мысли и совести?», появившейся незадолго до второй мировой войны. «Оказывается, – писал Бердяев, – что защита христианской демократии и свобода человека недопустима для профессора Богословского института. Православный профессор должен быть защитником Франко, который предал свое отечество иностранцам и утопил народ свой в крови. Совершенно ясно, что осуждение Г. П. Федотова профессурой Богословского института было именно политическим актом, глубоко компрометирующим это учреждение» . Защищая Федотова, Бердяев защищал духовную свободу, нравственные идеалы русской интеллигенции, универсализм Евангелия против узости и псевдотрадиционализма. По его словам, «когда говорят, что православный должен быть «национально мыслящим» и не должен быть «интеллигентом», то всегда хотят охранить старое язычество, которое вошло в православие, с которым оно срослось и не хочет очиститься. Люди такой формации могут быть очень «православными», но они очень мало христиане. Они даже считают Евангелие баптистской книгой. Они не любят христианства и считают его опасным для своих инстинктов и эмоций. Бытовое и есть язычество внутри христианства» . Эти строки звучали особенно остро в связи с растущей тенденцией рассматривать только лишь как часть национального наследия, вне зависимости от самой сущности Евангелия. Именно в таком духе высказывался тогда во Франции Шарль Моррас, создатель движения «Аксьен Франсе», судимый впоследствии за сотрудничество с нацистами.

Федотов всегда подчеркивал, что, как культурный феномен, стоит в одном ряду с язычеством. Его уникальность – во Христе и в Евангелии. И именно в этом ключе следует оценивать каждую цивилизацию, основанную на христианстве, в том числе и русскую.

Однако для спокойного диалога условий не было. На аргументы отвечали травлей. Только студенты вступились за своего профессора, который тогда находился в Лондоне, и послали ему письмо с выражением поддержки.

Но тут грянула война и прекратила все споры. Пытаясь добраться в Аркашон к Бердяеву и Фондаминскому, Федотов оказался на острове Олерон вместе с Вадимом Андреевым, сыном известного писателя. Как обычно, от невеселых дум его спасала работа. Осуществляя свою давнюю мечту, он стал переводить библейские псалмы на русский язык.

Вне всякого сомнения, Федотов разделил бы участь своих друзей – матери Марии и Фондаминского, погибших в гитлеровских лагерях. Но его спасло то, что Американский еврейский комитет внес его имя в списки лиц, которых Соединенные Штаты готовы были принять как беженцев. Митрополит Евлогий, к тому времени уже примирившийся с Федотовым, дал ему благословение на отъезд. С большими трудностями, то и дело рискуя жизнью, Федотов с близкими добрался до Нью-Йорка. Это было 12 сентября 1941 г.

Так началось последнее, американское, десятилетие его жизни и трудов. Сначала он преподавал в богословской школе при Иельском университете, а затем стал профессором Православной Свято-Владимирской семинарии. Наиболее значительным произведением Федотова в этот период стала книга «Русская религиозная мысль», вышедшая на английском языке. Она еще ждет своих русских издателей, хотя неизвестно, сохранился ли ее оригинал.

В послевоенные годы Федотов мог видеть, как осуществляются его политические прогнозы. Победа над нацизмом не принесла главной его победительнице внутренней свободы. Сталинская автократия, присвоив себе плоды народного подвига, казалось, шла к зениту. Федотову не раз приходилось слышать, что все это фатум России, что она знала только тиранов и холопов и поэтому сталинщина неизбежна. Однако Федотов не любил политических мифов, пусть даже правдоподобных. Он отказывался принять мысль, будто русская история запрограммировала Сталина, что в основах русской культуры можно найти лишь деспотизм и подчинение. И его позиция, как всегда, была не просто эмоциональной, а строилась на серьезном историческом фундаменте.

Незадолго до смерти, в 1950 г., он поместил в нью-йоркском журнале «Народная правда» (№ 11–12) статью «Республика Святой Софии». Она была посвящена демократической традиции Новгородской республики.

Федотов раскрыл исключительную оригинальность культуры Новгорода не только в сфере иконописи и зодчества, но и в области социально-политической. При всех своих средневековых изъянах вечевой порядок был вполне реальным «народоправством», напоминавшим демократию древних Афин. «Вече выбирало все свое правительство, не исключая архиепископа, контролировало и судило его» . В Новгороде существовал институт «палат», которые коллективно решали все важнейшие государственные дела. Символами этой новгородской демократии были храм Святой Софии и образ Богоматери «Знамение». Не случайно предание связывает историю этой иконы с борьбой новгородцев за свою свободу. И не случайно, что Грозный с такой беспощадностью расправился с Новгородом. Его гнев был обрушен даже на знаменитый вечевой колокол – эмблему старинного народоправства.

«История, – заключает Федотов, – судила победу другой традиции в русской церкви и государстве. Москва стала преемницей одновременно и Византии и Золотой Орды, и самодержавие царей – не только политическим фактом, но и религиозной доктриной, для многих почти догматом. Но когда история покончила с этим фактом, нора вспомнить о существовании иного крупного факта и иной доктрины в том же самом русском православии. В этой традиции могут почерпать свое вдохновение православные сторонники демократической России» . Федотов выступает против политического господства Церкви, теократии. «Всякая теократия, – пишет он, – таит в себе опасность насилия над совестью меньшинства. Раздельное, хоть и дружеское сосуществование церкви и государства является лучшим решением для сегодняшнего дня. Но, оглядываясь в прошлое, нельзя не признать, что в пределах восточно-православного мира Новгород нашел лучшее разрешение вечно волнующего вопроса об отношениях между государством и церковью» .

Этот очерк стал как бы духовным завещанием Георгия Петровича Федотова. 1 сентября 1951 г. он скончался. Тогда едва ли кто-нибудь мог предположить, что недалек день конца сталинщины. Но Федотов верил в осмысленность исторического процесса. Верил в победу человечности, духа и свободы. Он верил, что никакие темные силы не смогут остановить потока, который течет к нам из первохристианства и воспринявшей его идеалы Святой Руси.

Протоиерей Алекандр Мень

Введение

Изучение русской святости в ее истории и ее религиозной феноменологии является сейчас одной из насущных задач нашего христианского и национального возрождения. В русских святых мы чтим не только небесных покровителей святой и грешной России: в них мы ищем откровения нашего собственного духовного пути. Верим, что каждый народ имеет собственное религиозное призвание, и, конечно, всего полнее оно осуществляется его религиозными гениями. Здесь путь для всех, отмеченный вехами героического подвижничества немногих. Их идеал веками питал народную жизнь; у их огня вся Русь зажигала свои лампадки. Если мы не обманываемся в убеждении, что вся культура народа, в последнем счете, определяется его религией, то в русской святости найдем ключ, объясняющий многое в явлениях и современной, секуляризированной русской культуры. Ставя перед собой грандиозную задачу ее оцерковления, ее обратного включения в тело вселенской Церкви, мы обязаны специфицировать вселенское задание христианства: найти ту особую ветвь на Лозе, которая отмечена нашим именем: русскую ветвь православия.

Удачное разрешение этой задачи (конечно, в практике, в духовной жизни) спасет нас от большой ошибки. Мы не будем приравнивать, как часто это делаем, русского к православному, поняв, что русская тема есть тема частная, а православная – всеобъемлющая, и это спасет нас от духовной гордыни, искажающей нередко русскую национально-религиозную мысль. С другой стороны, осознание нашего личного исторического пути поможет нам сосредоточить на нем возможно более организованные усилия, избавив, может быть, от бесплодной растраты сил на чужих, нам непосильных дорогах.

В настоящее время среди русского православного общества господствует полное смешение понятий в этой области. Обычно сопоставляют духовную жизнь современной, послепетровской России, наше старчество или наше народное юродство, с «Добротолюбием», то есть с аскетикой древнего Востока, легко перебрасывая мост через тысячелетия и обходя совершенно неизвестную или мнимо известную святость Древней Руси. Как это ни странно, задача изучения русской святости, как особой традиции духовной жизни, даже не была поставлена. Этому мешал предрассудок, который разделялся и разделяется большинством как православных, так и враждебных Церкви людей: предрассудок единообразия, неизменности духовной жизни. Для одних это канон, святоотеческая норма, для других – трафарет, лишающий тему святости научного интереса. Разумеется, духовная жизнь в христианстве имеет некоторые общие законы, лучше сказать, нормы. Но эти нормы не исключают, а требуют разделения методов, подвигов, призваний. В католической Франции, развивающей огромную агиографическую продукцию в настоящее время господствует школа Жоли (автор книги о «психологии святости»), которая изучает в святом индивидуальность – в убеждении, что благодать не насилует природы. То правда, что католичество со своей характерной спецификацией во всех областям духовной жизни, прямо приковывает внимание к конкретной личности. В православии преобладает традиционное, общее. Но это общее дано не в безликих схемах, а в живых личностях. Мы имеем свидетельства о том, что иконописные лики многих русских святых в основе своей портретны, хотя и не в смысле реалистического портрета. Личное в житии, как и на иконе дано в тонких чертах, в оттенках: это искусство нюансов. Вот почему от исследователя требуется здесь гораздо больше острого внимания, критической осторожности, тонкой, ювелирной акривии, чем для исследователя католической святости. Тогда лишь за типом, «трафаретом», «штампом» встанет неповторяемый облик.

Огромная трудность этой задачи зависит от того, что индивидуальное открывается лишь на отчетливом фоне общего. Другими словами, необходимо знание агиографии всего христианского мира, прежде всего православного, греческого и славянского Востока, чтобы иметь право судить об особом русском характере святости. Никто из русских церковных и литературных историков до сих пор не был достаточно вооружен для такой работы. Вот почему и предлагаемая книга, которая лишь в очень немногих пунктах может опереться на результаты готовых работ, является лишь черновым наброском, скорее программой будущих исследований, столь важных для духовных задач нашего времени.

Материалом для настоящей работы будет служить доступная нам агиографическая житийная литература Древней Руси. Жития святых были излюбленным чтением наших предков. Даже миряне списывали или заказывали для себя житийные сборники. С XVI века, в связи с ростом московского национального сознания, появляются сборники чисто русских житий. Митрополит Макарий при Грозном с целым штатом сотрудников-грамотеев более двадцати лет собирал древнюю русскую письменность в огромный сборник Великих Четьих Миней, в котором жития святых заняли почетное место. Среди лучших писателей Древней Руси посвятили свое перо прославлению угодников Нестор Летописец, Епифаний Премудрый и Пахомий Логофет. За века своего существования русская агиография прошла через разные формы, знала разные стили. Слагаясь в тесной зависимости от греческого, риторически развитого и украшенного, жития (образец – Симеон Метафраст Х века), русская агиография, быть может, лучшие свои плоды принесла на Киевском юге. Немногочисленные, правда, памятники домонгольской поры с пышной словесной культурой соединяют богатство конкретного дееписания, отчетливость личной характеристики. Первые всходы житийной литературы на севере до и после монгольского погрома имеют совсем иной характер: это краткие, бедные и риторикой и фактическими подробностями записи – скорее канва для будущих сказаний, нежели готовые жития. В. О. Ключевский высказал предположение о связи этих памятников с кондаком шестой песни канона, за которой читается житие святого в канун его памяти. Во всяком случае, мнение о народном происхождении древнейших северно-русских житий (Некрасов, отчасти уже Шевырев) давно оставлено. Народность языка некоторых житий – вторичное явление, продукт литературного упадка. С начала XV века Епифаний и серб Пахомий создают и в северной Руси новую школу – несомненно, под греческими и юго-славянскими влияниями – школу искусственно изукрашенного, пространного жития. Ими – особенно Пахомием – создается устойчивый литературный канон, пышное «плетение словес», подражать которому стремятся русские книжники до конца XVII века. В эпоху Макария, когда переделывалось множество древних неискусных житийных записей, творения Пахомия вносились в Четьи Минеи в неприкосновенности. Огромное большинство этих агиографических памятников находится в строгой зависимости от своих образцов. Есть жития почти целиком списанные с древнейших; другие развивают общие места, воздерживаясь от точных биографических данных. Так поневоле поступают агиографы, отделенные от святого длительным промежутком времени – иногда столетиями, когда и народное предание иссякает. Но здесь действует и общий закон агиографического стиля, подобный закону иконописи: он требует подчинения частного общему, растворения человеческого лица в небесном прославленном лике. Писатель-художник или преданный ученик святого, взявшийся за свой труд над его свежей могилой, умеют тонкой кистью, скупо, но точно дать несколько личных черт. Писатель поздний или добросовестный труженик работают но «лицевым подлинникам», воздерживаясь от личного, неустойчивого, неповторимого. При общей скупости древнерусской литературной культуры неудивительно, что большинство исследователей приходят в отчаяние от бедности русских житий. В этом отношении характерен опыт Ключевского. Он знал русскую агиографию, как никто другой ни до ни после него. Он изучил по рукописям до 150 житий в 250 редакциях – и в результате многолетних исследований пришел к самым пессимистическим выводам. За исключением немногих памятников, остальная масса русской житийной литературы бедна содержанием, представляя чаще всего литературное развитие или даже копирование традиционных типов. Ввиду этого и «небогатым историческим содержанием жития» нельзя пользоваться без предварительной сложной работы критики. Опыт Ключевского (1871) надолго отпугнул русских исследователей от «неблагодарного» материала. А между тем его разочарование в значительной мере зависело от его личного подхода: он искал в житии не того, что оно обещает дать как памятник духовной жизни, а материалов для изучения постороннего явления: колонизации русского Севера. Стоило через 30 лет после Ключевского одному светскому провинциальному ученому поставить своей темой изучение религиозно-нравственных направлений, и русские жития по-новому осветились для него. Исходя как раз из изучения шаблонов, А. Кадлубовский мог в легчайших изменениях схем усмотреть различия духовных направлений, очертить линии развития духовных школ. Правда, это сделано им лишь для полутора – двух столетий московской эпохи (XV-XVI), но для столетий важнейших в истории русской святости. Надо удивляться, что пример варшавского историка не нашел у нас подражателей. За последние предвоенные десятилетия история русского жития имела у нас многих прекрасно вооруженных работников. Изучались преимущественно или областные группы (Вологодская, Псковская, Поморская), или агиологические типы («святые князья»). Но изучение их продолжало оставаться внешним, литературно-историческим, без достаточного внимания к проблемам святости как категории духовной жизни. Нам остается прибавить, что работа над русской агиографией чрезвычайно затруднена отсутствием изданий. Из 150 житий, или 250 редакций, известных Ключевскому (а после него были найдены и неизвестные ему), напечатаны не более полусотни преимущественно древнейших памятников. А. Кадлубовский дает их неполный список. Начиная с середины XVI века, то есть как раз с расцвета агиографической продукции в Москве, почти весь материал лежит в рукописях. Не более четырех агиографических памятников получили научные издания; остальные – перепечатки случайных, не всегда лучших рукописей. По-прежнему исследователь прикован к старым допечатным сборникам, рассеянным в библиотеках русских городов и монастырей. Подлинный литературный материал древности вытеснен позднейшими переложениями и переводами. Но и переложения эти далеки от полноты. Даже в Четьих Минеях св. Димитрия Ростовского русский житийный материал представлен крайне скупо. Для большинства отечественных подвижников св. Димитрий отсылает к «Прологу», который дает лишь сокращенные жития, и то не для всех святых. Благочестивый любитель русской агиографии может найти для себя много интересного в двенадцати томах переложений А. Н. Муравьева, писанных – в этом их главное достоинство – часто по рукописным источникам. Но для научной работы, особенно ввиду вышеуказанного характера русского жития, переложения, конечно, не годятся. Понятно при таких условиях, что наша скромная работа за рубежом России не может удовлетворить строгим научным требованиям. Мы пытаемся лишь, вслед за Кадлубовским, внести в русскую агиографию новое освещение, то есть поставить новые проблемы – новые для русской науки, но весьма старые по существу, ибо они совпадают со смыслом и идеей самой агиографии: проблемы духовной жизни. Так в анализе трудностей русской агиографической науки вскрывается, как почти в каждой русской культурной проблеме, основная трагедия нашего исторического процесса. Безмолвная «Святая Русь», в своей оторванности от источников словесной культуры древности, не сумела поведать нам о самом главном – о своем религиозном опыте. Новая Россия, вооруженная всем аппаратом западной науки, прошла равнодушно мимо самой темы «Святой Руси», не заметив, что развитием этой темы в конце концов определяется судьба России.

В заключение этой вводной главы необходимо сделать несколько замечаний, касающихся канонизации русских святых. Этой частной теме в русской литературе посчастливилось. У нас имеются два исследования: Васильева и Голубинского, которые пролили достаточно света на эту прежде темную область. Канонизация есть установление Церковью почитания святому. Акт канонизации – иногда торжественный, иногда безмолвный – не означает определения небесной славы подвижника, но обращается к земной Церкви, призывая к почитанию святого в формах общественного богослужения. Церковь знает о существовании неведомых святых, слава которых не открыта на земле. Церковь никогда не запрещала частной молитвы, то есть обращения с просьбой о молитве к усопшим праведникам, ею не прославленным. В этой молитве живых за усопших и молитве усопшим, предполагающей ответную молитву усопших за живых, выражается единение Церкви небесной и земной, то «общение святых», о котором говорит «апостольский» символ веры. Канонизованные святые представляют лишь четко, литургически очерченный круг в центре небесной Церкви. В православной литургике существенное отличие канонизованных святых от прочих усопших состоит в том, что святым служатся молебны, а не панихиды. К этому присоединяется поминание их имен в различные моменты богослужения, иногда установление праздников им, с составлением особых служб, то есть переменных молитв богослужения. На Руси, как, впрочем, и во всем христианском мире, народное почитание обычно (хотя и нс всегда) предшествует церковной канонизации. Православным народом чтутся в настоящее время множество угодников, никогда не пользовавшихся церковным культом. Более того, строгое определение круга канонизованных святых Русской Церкви наталкивается на большие трудности. Трудности эти зависят от того, что, помимо общей канонизации, Церковь знает еще и местную. Под общей мы в данном случае – не совсем правильно – разумеем национальное, то есть, в сущности, тоже местное почитание. Местная канонизация бывает или епархиальной, или более узкой, ограничиваясь отдельным монастырем или храмом, где покоятся мощи святого. Последние, то есть узко местные формы церковной канонизации часто приближаются к народной, так как устанавливаются иногда без надлежащего разрешения церковной власти, прерываются на время, снова возобновляются и вызывают неразрешимые вопросы. Все списки, календари, указатели русских святых, как частные, так и официальные, разногласят, иногда весьма значительно, в числе канонизованных угодников. Даже последнее синодальное издание (впрочем, не официальное, а лишь официозное) – «Верный месяцеслов русских святых» 1903 г. – не свободно от погрешностей. Он дает общее число 381. При правильном понимании значения канонизации (и молитвы святым) спорные вопросы канонизации в значительной мере теряют остроту, как перестают смущать и известные в Русской Церкви случаи деканонизации, то есть запрещения почитания уже прославленных святых. Канонизованная в 1649 г. княгиня Анна Кашинская была вычеркнута из числа русских святых в 1677 г., но восстановлена при императоре Николае II. Причиной деканонизации было действительное или мнимое двуперстное сложение ее руки, использованное старообрядцами. По той же причине из общечтимых переведен в местночтимые угодники Св. Ефросин Псковский, горячий поборник двукратной «аллилуйи». Известны и другие, менее замечательные, случаи, особенно частые в XVIII столетии. Церковная канонизация, акт, обращенный к земной Церкви, руководится религиозно-педагогическими, иногда национально-политическими мотивами. Устанавливаемый ею выбор (а канонизация и есть лишь выбор) не притязает на совпадение с достоинством иерархии небесной. Вот почему на путях исторической жизни народа мы видим, как меняются в его даже церковном сознании небесные покровители; некоторые столетия окрашиваются в определенные агиографические цвета, впоследствии бледнеющие. Теперь русский народ почти забыл имена Кирилла Белозерского и Иосифа Волоцкого , двух из самых чтимых святых Московской Руси. Побледнели для него и северные пустынники и новгородские святые, но в эпоху империи расцветает почитание св. князей Владимира и Александра Невского. Быть может, лишь имя преподобного Сергия Радонежского сияет никогда не меркнущим светом на русском небе, торжествуя над временем. Но эта смена излюбленных культов является драгоценным показателем глубоких, часто незримых прорастании или увядании в основных направлениях религиозной жизни народа. Каковы те органы церковной власти, которым принадлежит право канонизации? В древней Церкви каждая епархия вела свои самостоятельные списки (диптихи) мучеников и святых, распространение почитания некоторых святых до пределов вселенской Церкви было делом свободного выбора всех городских – епископальных церквей. Впоследствии канонизационный процесс был централизован – на Западе в Риме, на Востоке в Константинополе. На Руси киевские и московские митрополиты – греки, естественно, сохранили за собой право торжественной канонизации. Известен даже единственный документ, связанный с канонизацией митрополита Петра, из которого видно, что русский митрополит запрашивал патриарха цареградского. Несомненно, однако, что в многочисленных случаях местной канонизации епископы обходились без согласия митрополита (московского), хотя трудно сказать, каково было господствующее правило. С митрополита Макария (1542–1563) канонизация как общечтимых, так и местных святых становится делом соборов при митрополите, впоследствии патриархе московском. Время Макария – юность Грозного – вообще означает новую эпоху в русской канонизации. Объединение всей Руси под скипетром князей московских, венчание Ивана IV на царство, то есть вступление его в преемство власти византийских «вселенских», по идее православных царей необычайно окрылило московское национально-церковное самосознание. Выражением «святости», высокого призвания русской земли были ее святые. Отсюда потребность в канонизации новых угодников, в более торжественном прославлении старых. После Макарьевских Соборов 1547–1549 гг. число русских святых почти удвоилось. Повсюду по епархиям было предписано производить «обыск» о новых чудотворцах: «Где которые чудотворцы прославились великими чудесы и знамении, из коликих времен и в каковы лета». В окружении митрополита и по епархиям работала целая школа агиографов, которая спешно составляла жития новых чудотворцев, переделывала старые в торжественном стиле, соответствующем новым литературным вкусам. Четьи Минеи митрополита Макария и его канонизационные соборы представляют две стороны одного и того же церковпо-национального движения. Соборная, а с XVII века патриаршая власть сохранила за собой право канонизации (исключения встречаются для некоторых местных святых) до времени Святейшего Синода, который с XVIII века сделался единственной канонизационной инстанцией. Петровское законодательство (Духовный регламент) относится более чем сдержанно к новым канонизациям, – хотя сам Петр канонизовал св. Вассиана и Иону Пертоминских в благодарность за спасение от бури на Белом море. Два последних синодальных столетия отмечены чрезвычайно ограничительной канонизационной практикой. До императора Николая II были причислены к лику общечтимых святых всего четыре угодника. В XVIII веке нередки случаи, когда епархиальные архиереи собственной властью прекращали почитание местных святых, даже церковно канонизованных. Лишь при императоре Николае II, в соответствии с направлением его личного благочестия, канонизации следуют одна за другой: семь новых святых за одно царствование. Основаниями для церковной канонизации были и остаются: 1) жизнь и подвиг святого, 2) чудеса и 3) в некоторых случаях нетление его мощей.

Отсутствие сведений о жизни святых было препятствием, затруднявшим канонизацию святых Иакова Боровицкого и Андрея Смоленского в XVI веке. Но чудеса восторжествовали над сомнениями московских митрополитов и их следователей. Чудеса вообще являются главным основанием для канонизации – хотя и не исключительным. Голубинский, который вообще склонен приписывать этому второму моменту решающее значение, указывает, что церковное предание не сохранило сведений о чудесах св. князя Владимира, Антония Печерского и множества святых новгородских епископов. Что касается нетления мощей, то по этому вопросу у нас в последнее время господствовали совершенно неправильные представления. Церковь чтит как кости, так и нетленные (мумифицированные) тела святых, ныне одинаково именуемые мощами. На основании большого материала летописей, актов обследования святых мощей в старое и новое время Голубинский мог привести примеры нетленных (кн. Ольга, кн. Анддрей Боголюбский и сын его Глеб, киевские печерские святые), тленных (св. Феодосии Черниговский, Серафим Саровский и др.) и частично нетленных (св. Димитрий Ростовский, Феодосии Тотемский) мощей. Относительно некоторых свидетельства двоятся или даже позволяют предполагать позднейшую тленность некогда нетленных мощей. Самое слово «мощи» в древнерусском и славянском языке означало кости и иногда противополагалось телу. Об одних святых говорилось: «Лежит мощьми», а о других: «Лежит в теле». На древнем языке «нетленные мощи» означали «нетленные», то есть не распавшиеся кости. Известны не очень редкие случаи естественного нетления, то есть мумификации тел, ничего общего со святыми не имеющих: массовая мумификация на некоторых кладбищах Сибири, Кавказа, во Франции – в Бордо и Тулузе и т. д. Хотя Церковь всегда видела в нетлении святых особый дар Божий и видимое свидетельство их славы, в Древней Руси не требовали этого чудесного дара от всякого святого. «Кости наги – источают исцеление», – пишет ученый митрополит Даниил (XVI в.). Только в синодальную эпоху укоренилось неправильное представление о том, что все почивающие мощи угодников являются нетленными телами. Это заблуждение – отчасти злоупотребление – было впервые громко опровергнуто санктпетербургским митрополитом Антонием и Святейшим Синодом при канонизации св. Серафима Саровского . Несмотря на разъяснение Синода и на исследование Голубинского, в народе продолжали держаться прежние взгляды, и потому результаты кощунственного вскрытия мощей большевиками в 1919–1920 гг. были для многих тяжелым потрясением. Как это ни странно, Древняя Русь трезвее и разумнее смотрела на это дело, чем новые «просвещенные» столетия, когда и просвещение и церковная традиция страдали от взаимного разобщения.

Первые русские святые - кто они? Возможно, узнав о них больше, мы найдем откровения нашего собственного духовного пути.

Святые Борис и Глеб

Борис Владимирович (князь ростовский) и Глеб Владимирович (князь муромский), при крещении Роман и Давид. Русские князья, сыновья великого князя Владимира Святославича. В междоусобной борьбе за киевский престол, вспыхнувшей в 1015 году после смерти их отца, были убиты своим же старшим братом за христианские убеждения. Юные Борис и Глеб, зная о намерениях, не применили оружие против нападавших.

Князья Борис и Глеб стали первыми святыми, канонизированными именно русской церковью. Они не были первыми святыми русской земли, так как позже Церковь стала чтить живших до них варягов Феодора и Иоанна, мучеников за веру, погибших при Владимире-язычнике, княгиню Ольгу и князя Владимира, как равноапостольных просветителей Руси. Но святые Борис и Глеб были первыми венчанными избранниками русской Церкви, первыми чудотворцами ее и признанными небесными молитвенниками "за новые люди христианские". Летописи полны рассказами о чудесах исцеления, происходивших у их мощей (особый акцент на прославлении братьев как целителей сделан в XII веке), о победах, одержанных их именем и с их помощью, о паломничестве князей к их гробу.

Их почитание сразу установилось, как всенародное, до церковной канонизации. Греки-митрополиты сначала сомневались в святости чудотворцев, но митрополит Иоанн, который сомневался больше всех, в скором времени сам перенес нетленные тела князей в новую церковь, установил им праздник (24 июля) и составил им службу. Это был первый пример твердой веры русских людей в своих новых святых. Только так можно было преодолеть все канонические сомнения и сопротивление греков, вообще не склонных поощрять религиозный национализм новокрещенного народа.

Преп. Феодосий Печерский

Преп. Феодосий - отец русского монашества, был вторым святым, торжественно канонизированным русской церковью, и первым ее преподобным. Подобно тому, как Борис и Глеб упредили в земном прославлении св. Ольгу и Владимира, св. Феодосии был канонизирован ранее Антония, своего учителя и первого основателя Киево -Печерского монастыря. Древнее житие св. Антония, если оно и существовало, было рано утрачено.

Антоний, когда к нему начала собираться братия, оставил ее на попечение поставленного им игумена Варлаама и затворился в уединенной пещере, где и пребывал до самой смерти. Он не был наставником и игуменом братии, кроме самых первых пришельцев, и его одинокие подвиги не привлекли внимания. Хотя скончался он всего за год или за два ранее Феодосия, но к тому времени тот был уже единственным средоточием любви и почитания не только монастырской, уже многочисленной братии, но и всего Киева, если не всей южной Руси. В 1091 г. мощи св. Феодосия были открыты и перенесены в великую Печерскую церковь Успения Богородицы, что говорило о его местном, монастырском почитании. А в 1108 году, по почину великою князя Свягополка, митрополит с епископами совершают торжественную (общую) его канонизацию. Еще до перенесения его мощей, лет 10 спустя по смерти святого, преп. Нестор написал его житие, обширное и богатое содержанием.

Святые киево-печерского патерика

В Киево-Печерском монастыре, в Ближней (Антониевой) и Дальней (Феодосиевой) пещерах почивают мощи 118 святых, большинство которых известно лишь по имени (есть и безымянные). Почти все эти святые были иноками монастыря, домонгольской и послемонгольской поры, местно чтимыми здесь. Митрополит Петро Могила канонизировал их в 1643 г., поручив составить общуюимслужбу. И лишь в 1762 г., по указу Святейшего Синода, киевские святые были внесены в общерусские месяцесловы.

О житиях тридцати из киевских святых мы знаем из так называемого Киево-Печерского Патерика. Патериками в древней христианской письменности назывались сводные жизнеописания подвижников - аскетов определенной местности: Египта, Сирии, Палестины. Эти восточные патерики были известны в переводах на Руси с первых времен русского христианства и оказали очень сильное влияние на воспитание нашего монашества в духовной жизни. Печерский Патерик имеет свою длинную и сложную историю, по которой можно фрагментарно судить о древнерусской религиозности, о русском монашестве и монастырском быте.

Преп. Авраамий Смоленский

Один из очень немногих подвижников домонгольского времени, от которого осталось подробное жизнеописание, составленное его учеником Ефремом. Преп. Авраамий Смоленский был не только чтим в своем родном городе после кончины (в начале XIII века), но и канонизирован на одном из московских Макариевских соборов (вероятно, 1549 г.). Жизнеописание св. Авраамия передает образ подвижника большой силы, полный оригинальных черт, может быть, неповторимых в истории русской святости.

Преподобный Авраамий Смоленский, проповедник покаяния и грядущего Страшного Суда, родился в середине ХII в. в Смоленске от богатых родителей, которые до него имели 12 дочерей и молили Бога о сыне. С детства он рос в страхе Божием, часто посещал церковь и имел возможность учиться по книгам. По смерти родителей, раздав все имущество монастырям, церквам и бедным, преподобный ходил по городу в рубище, моля Бога указать путь спасения.

Он принял постриг и в качестве послушания списывал книги и каждый день совершал Божественную литургию. Авраамий был сух и бледен от трудов. Святой был строг и к себе, и к духовным детям. Сам написал две иконы на темы, которые более всего занимали его: на одной изобразил Страшный Суд, а на другой - истязания на мытарствах.

Когда по клевете ему запретили священнодействовать, в городе открылись разные беды: засуха и болезни. Но по его молитве за город и жителей пошел обильный дождь, и засуха кончилась. Тогда все убедились воочию в его праведности и стали высоко почитать и уважать его.

Из жития пред нами предстает необычный на Руси образ аскета с напряженной внутренней жизнью, с беспокойством и взволнованностью, вырывающимися в бурной, эмоциональной молитве, с мрачно - покаянным представлением о человеческой судьбе, не возливающий елей целитель, а суровый учитель, одушевленный, может - быть пророческим вдохновением.

Святые князья

Святые "благоверные" князья составляют особый, весьма многочисленный чин святых в русской церкви. Можно насчитать около 50 князей и княгинь, канонизированных к общему или местному почитанию. Почитание святых князей усиливается во времена монгольского ига. В первое столетие татарщины, с разрушением монастырей, почти иссякает русская монашеская святость. Подвиг святых князей становится главным, исторически важным, не только национальным делом, но и церковным служением.

Если выделить святых князей, пользовавшихся всеобщим, а не только местным, почитанием, то это - св. Ольга, Владимир, Михаил Черниговский, Феодор Ярославский с сыновьями Давидом и Константином. В 1547-49 г. к ним прибавились Александр Невский, Михаил Тверской. Но Михаил Черниговский, мученик, занимает первое место. Благочестие святых князей выражается в преданности церкви, в молитве, в строительстве храмов и уважении к духовенству. Всегда отмечается нищелюбие, заботы о слабых, сирых и вдовицах, реже правосудие.

Русская церковь не канонизирует в своих святых князьях национальные или политические заслуги. Это подтверждает тот факт, что в ряду святых князей мы не находим тех, кто больше всего сделал для славы России и для ее единства: ни Ярослава Мудрого, ни Владимира Мономаха, при всем их несомненном благочестии, никого в ряду князей московских, если не считать Даниила Александровича, местно чтимого в построенномим Даниловом монастыре, и канонизированного не ранее ХУШ или XIX века. Зато Ярославль и Муром дали Церкви святых князей, совершенно неизвестных летописи и истории. Церковь не канонизирует никакой политики, - ни московской, ни новгородской, ни татарской; ни объединительной, ни удельной. Об этом часто забывают в наше время.

Святитель Стефан Пермский

Стефан Пермский занимает совершенно особое место в сонме русских святых, стоя несколько особняком от широкой исторической традиции, но выражая новые, быть может, не вполне раскрытые возможности в русском православии. Святитель Стефан - миссионер, отдавший свою жизнь на обращение языческого народа - зырян.

Св. Стефан был родом из Устюга Великого, в Двинской земле, которая как раз в его время (в XIV веке) из Новгородской колониальной территории переходила в зависимость от Москвы. Русские города представляли островки среди инородческого моря. Волны этого моря подходили к самому Устюгу, вокруг которого начинались поселения западных пермяков, или, по нашему наименованию, зырян. Другие, восточные пермяки, жили на реке Каме, и их крещение было дело преемников св. Стефана. Несомненно, что, как знакомство с пермяками и их языком, так и идея евангельской проповеди среди них относятся к отроческим годам святого. Будучи одним из самых умных людей своего времени, зная греческий язык, он оставляет книги и учения ради проповеди дела любви, Стефан предпочел идти в пермскую землю и миссионерствовать - один. Его успехи и испытания зарисованы в ряде сцен с натуры, не лишенных юмора и прекрасно характеризующих наивное, но природно - доброе зырянское мировоззрение.

Он не стал соединять крещение зырян с их обрусением, он создал зырянскую письменность, он перевел для них богослужение и св. Писание. Он сделал для зырян то, что Кирилл и Мефодий - для всего славянства. Он также составил зырянскую азбуку на основе местных рун - знаков для зарубок на дереве.

Преп. Сергий Радонежский

Новое подвижничество, которое возникает со второй четверти XIV века, после татарского ига, сильно отличается от древне-русского. Это подвижничество пустынножителей. Взяв на себя труднейший подвиг, и притом необходимо связанный с созерцательной молитвой, монахи-пустынники поднимут духовную жизнь на новую высоту, еще не достигнутую на Руси. Главою и учителем нового пустынножительного иночества был преп. Сергий, величайший из святых древней Руси. Большинство святых XIV и начала XV века являются его учениками или "собеседниками", т. е. испытавшими его духовное влияние. Житие преп. Сергия сохранилось благодаря его современнику и ученику Епифанию (Премудрому), биографу Стефана Пермского.

Житие дает понять, что смиренная кротость его - основная духовная ткань личности Сергия Радонежского. Преп. Сергий никогда не наказывает духовных чад. В самых чудесах своих преп. Сергий ищет умалить себя, принизить свою духовную силу. Преп. Сергий – выразитель русского идеала святости, несмотря на заострение обоих полярных концов ее: мистического и политического. Мистик и политик, отшельник и киновит совместились в его благодатной полноте.

ВведениеОсновнаячасть… 3

1. КнязьВладимир… 3

2. Борис и Глеб…5

3. Сергий Радонежский…9

Заключение… 11

Список использованнойлитературы… 11

Введение

Каждому обществу как икаждому человеку необходим светлый духовный идеал. Особенно остро обществонуждается в нем в эпоху, смутного времени,. Что же служит нам, русским людямэтим духовным идеалом, духовным стержнем, той силой, которая на протяжениицелого тысячелетия сплачивала Русь перед лицом нашествий, смут, войн и другихглобальных катаклизмов?

Несомненно что такойсвязующей силой является православие, но не в том виде в каком оно пришло наРусь из Византии, а в том какой оно приобрело на Русской земле, с учетомнациональных, политических и социально-экономических особенностей Древней Руси.Византийское православие пришло на Русь имея уже сформировавшийся пантеонхристианских святых, к примеру таких как Николай-чудотворец, Иоанн-креститель идругих, глубоко почитаемых и поныне. К 11веку христианство на Руси делалотолько первые шаги и для многих простых людей того времени еще не являлосьисточником веры. Ведь чтобы признать святость пришлых святых нужно было оченьглубоко уверовать, проникнуться духом православной веры. Совсем другое дело,когда перед глазами есть пример в лице своего же, русского человека, иногдадаже простолюдина, совершающего святое подвижничество. Тут уж уверует самыйскептически настроенный по отношению к христианству человек. Таким образом кконцу 11века начинает формироваться чисто русский пантеон святых, почитаемых ипоныне наравне с общехристианскими святыми.

Взяться за написаниеработы по данной теме меня заставил интерес к этому отрезку времени русскойистории, интерес к исторической роли Русской Православной Церкви а так женекоторая непопулярность этой темы среди студенчества(за исключением разве чтостудентов духовной семинарии). Кроме того данная тема как никогда актуальна внаше переходное время когда многие говорят о православных идеалах и ценностях,зачастую их не придерживаясь, когда делается упор лишь на видимую сторонупоклонения Богу, и когда многие из нас живут не по тем заповедям которые леглив основу христианства.

Основная часть

Бурная русская историявыдвинула много ярких, неординарных личностей.

Некоторые из нихблагодаря своей подвижнической деятельности на ниве православия, благодарясвоей праведной жизни или деяний в результате которых имя России обрело величиеи уважение, были удостоены благодарной памяти потомков и канонизированы РусскойПравославной Церковью.

Какие это были люди,русские святые? Каков был их вклад в историю? Каковы были их деяния?

Князь Владимир

Особое место как врусской истории, так и среди святых канонизированых Русской ПравославнойЦерковью занимает князь Владимир (?-1015 сын князя Святослава, князьНовгородский (с 969г.), великий князь Киевский (с 980г.), в Русских былинахполучивший прозвище, Красное Солнышко,. Чем же примечателен этот князь и какон занял свое место в пантеоне русских святых?

Чтобы ответить на этивопросы следует проанализировать ситуацию сложившуюся в Киевской Руси к концу10 началу 11 веков. При жизни князь Святослав передал киевский престол сынуЯрополку, другой сын Олег стал древлянским князем, а Владимира отправил вНовгород.

В 972 году - со смертьюкнязя Святослава между его сыновьями вспыхнула междоусобица. Все началось стого что киевский воевода по сути стал инициатором похода на древлян, которыйзакончился победой киевлян и смертью древлянского князя Олега. При отступлениион упал в крепостной ров и был затоптан своими же дружинниками. Узнав об этихсобытиях князь Владимир собирает наемников-скандинавов, убивает своего братаЯрополка и захватывает киевский престол. Если Ярополк отличалсяверотерпимостью, то Владимир на момент завоевания власти был убежденнымязычником. После победы над братом в 980 году, Владимир устроил в Киевеязыческое капище с идолами особо почитаемых языческих богов, таких как Перун,Хорс, Даждьбог, Стрибог и других. В честь богов устраивались игрища и кровавыежертвоприношения с человеческими жертвами.И сталВладимир княжить в Киеве один, - говорит летопись, - и поставил кумиры на холмеза теремным двором: деревянного Перуна с серебрянной головой и золотыми усами, затем Хорса,Даждьбога, Стирбога, Симаргла и Мокоша. И приносили им жертвы, называя ихбогами… И осквернилась кровью земля Русская и холм тот" (под 980 год). Не только приближенныекнязя но и многие горожане относились к этому одобрительно. И вот буквальночерез несколько лет после вокняжения в Киеве, в 988-989 годах, Владимирпринимает христианство сам, а так же обращает в него и своих подданых. Но какубежденный язычник вдруг уверовал в Христа? Вряд ли он руководствовался толькопониманием государственной пользы христианства.

Возможно это было вызвано раскаянием всовершенных злодеяниях, усталостью от разгульной жизни. Митрополит Киевский Иларион, монах Иаков и летописецпреподобный Нестор (XI век)назвали причины личного обращения князя Владимирак христианской вере, согласно указав на действие призывающей благодати Божией.

В«Слове о Законе и Благодати» святитель Иларион, МитрополитКиевский, пишет о князе Владимире: «Пришло на него посещение Вышнего,призрело на него Всемилостивое око Благого Бога, и воссиял в сердце его разум.Он уразумел суету идольского заблуждения и взыскал Единого Бога, сотворившеговсе видимое и не видимое. А особенно всегда он слышал о православной,христолюбивой и сильной верою земле греческой… Слыша все это, возгорелся ондухом и возжелал сердцем он быть христианином и обратить всю Землю вхристианство.»

В то же время Владимир как умный правительпонимал, что державе состоящей из отдельных, вечно враждуюших между собойкняжеств нужна какая-то сверхъидея, которая сплотит русских людей и удержиткнязей от междоусобиц. С другой стороны в отношениях с христианскимигосударствами языческая страна оказывалась неравноправным партнером, с чемВладимир был не согласен.

Относительновопроса о времени и месте Крещения князя Владимира есть несколько версий.Согласно общепринятому мнению, князь Владимир принял крещение в 998 году вКорсуни (греческий Херсонес в Крыму); по второй версии князь Владимиркрестилсяв 987 год у в Киеве, а по третьей - в 987 году в Василеве(недалеко от Киева,теперь г. Васильков). Наиболее достоверной видимо стоит признать вторую, так какмонах Иаков и преподобный Нестор согласно указывают на 987 год; монах Иаковговорит, что князь Владимир п осле крещения жил 28 лет (1015-28=987), а такжечто на третий год по Крещении (т.е. в 989 году) совершил поход на Корсунь ивзял его; летописец преподобный Нестор говорит, что князь Владимир крестился влето 6495-е от сотворения мира, что соответствует 987 году от РождестваХристова (6695-5508=987). Итак решив принять христианство Владимир захватывает Херсонес ипосылает гонцов к византийскому императору Василию Второму с требованием отдатьему в жены сестру императора Анну. В противном случае угрожая подступить кКонстантинополю. Владимир было лестно породниться с одним из могущественныхимператорских домов и наряду с принятием христианства это был мудрый шагнаправленный на укрепление государства. Киевляне и жители южных и западныхгородов Руси отнеслись к крещению спокойно, чего нельзя сказать о северных ивосточных русских землях. К примеру для покорения новгородцев дажепотребовалась целая военная экспедиция киевлян. Христианская религиярассматривалась новгородцами как попытка ущемления древней исконной автономиисеверных и восточных земель.

В их глазах Владимир казалсяотступником, поправшим исконные вольности.

Прежде всего князь Владимир крестил 12своих сыновей и многих бояр. Он приказал уничтожить всех идолов, главного идола- Перуна сбросить в Днепр, а духовенству проповедовать в городе новую веру.

В назначенный день произошло массовоекрещение киевлян у места впадения в Днепр реки Почайны.«На следующий жедень, - говорит летописец, - вышел Владимир с попами царицыными и корсунскимина Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошди в воду и стояли там одни до шеи,другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, ауже взрослые бродили, попы же совершали молитвы, стоя на месте. И была виднарадость на небе и на земле по поводу стольких спасаемыхдуш… Люди же,крестившись расходились по домам. Владимир же был рад, что познал бога и людиего, посмотрел на небо и сказал: „Христос Бог, сотворивший небо и землю!Взгляни на новых людей этих и дай им, Господи, познать Тебя, истинного Бога, какпознали Тебя христианские страны. Утверди в них правую и неуклонную веру и мнепомоги, Господи, против диавола, да одолею козни его, надеясь на Тебя и на Твоюсилу.“

Это важнейшее событие совершилось,согласно летописной хронологии, принимаемой некоторыми исследователями, в 988году, по мнению других - в 989-990 годах.Вслед за Киевом постепеннохристианство приходит в другие города Киевской Руси: Чернигов, Новгород,Ростов, Владимир-Волынский, Полоцк, Туров, Тмутаракань, где создаются епархии.При князе Владимире подавляющее большинство русского населения приняло христианскую веру и Киевская Русь стала христианской страной. Крещение Русисоздало необходимые условия для образования Русской Православной Церкви. ИзВизантии прибыли епископы во главе с Митрополитом, а из Болгарии священники,привезшие с собой богослужебные книги на славянском языке; строилисьхрамы, открывались училища для подготовки духовенства из русской среды.

Летопись сообщает (под 988 год), чтокнязь Владимир „приказал рубить церкви и ставить их по тем местам, гдераньше стояли кумиры. И поставил церковь во имя святого Василия на холме, гдестоял идол Перуна и другие и где творили им требы князь и люди. И по другимгородам стали ставить церкви и определить в них попов и приводить людей наКрещение по всем городам и селам“.С помощью греческих мастеров в Киеве былпостроен величественный каменный храм в честь Рождества Пресвятой Богородицы(Десятинный) и перенесены в него святые мощи равноапостольной княгини Ольги.Храм этот символизировал собой истинный триумф христианства в Киевской Руси ивещественно олицетворял собою „духовную Русскую Церковь“.

Многие распоряжения Владимира, призванныеукрепить христианство были проникнутыязыческим духом. Первое время Владимир пытался воплотить христианский идеал,отказался от применения уголовных наказаний, прощал разбойников, раздавалпитание неимущим. Заслуга Владимира в том, что он посредством принятияхристианства поставил Киевскую Русь в один ряд с могущественными европейскимигосударствами а так же создал условия для сотрудничества Руси с другими христианскиминародами. Русская церковь стала объединяющей силой для жителей разных земельтак как многонациональное государство каким в те времена была Русь, моглоразвиваться не на основе национальной, а на основе религиозной идеи. Православиепринесло с собой на Русь множество достижений Византии, таких как каменноезодчество, иконопись, фрески, летописание, школа и переписка книг. Благодарясовокупности этих факторов Русь вошла в сообщество цивилизованных государств,что послужило толчком к духовному и культурному развитию Руси на рубеже10-11веков. При Владимире были сооружены оборонительные рубежи по рекам Десна,Осетр, Трубеж, Сула и другим, заново укреплен и застроен каменными зданиямиКиев. После своей смерти князь Владимир был канонизирован Русской ПравославнойЦерковью. День его памяти отмечается 15 июля.

Борис и Глеб

Одними из первых русских князей, канонизированых РусскойПравославной Церковью, стали любимые сыновья Владимира, князья Борис Ростовскийи Глеб Муромский, получившие при крещении имена Роман и Давид и при нявшие в1015 году мученическую смерть от своего брата Святополка, заслужившего своимпоступком прозвище, Окаянный,. Братоубийство без сомнения является страшнымгрехом, одним из первых грехов человечества (вспомним библейских братьев Каинаи Авеля). Неужели на Руси до того времени не было братоубийц вроде Святополка иубиенных как Борис и Глеб? Да конечно же были. Грех братоубийства лежал и насамом князе Владимире, убившем в 979 году своего брата Ярополка во время борьбыза киевский престол. С точки зрения христианства Владимиру это былопростительно, как никак язычник, темный человек, тем более что последующиедеяния Владимира приведшие Русь к христианству как бы искупили все его грехисовершенные князем в бытность его язычником. Почему же именно Борис и Глебподверглись канонизации? Может дело в их княжеском происхождении?

Ведь князьям все-таки легче попасть в Историючем простому человеку, у них несомненно были летописцы, способные письменнозафиксировать деяния братьев.

Житиясвятых страстотерпцев Бориса и Глеба дошли до наших дней благодаря печерскиммонахам-летописцам Иакову и Нестору. У Нестора о братьях сказано так: , Как двеяркие звезды посреди тёмных облаков сияли два святых брата, в числе всехдвенадцати сыновей Владимировых; всех отпустил он в данные им уделы, но их,как более любимых, при себе удержал, ибо Глеб был ещё в детском возрасте,блаженный же Борис, хотя и возмужал, но неохотно расставался с ним родитель. Отюных лет исполнен был Борис благодати Божией, и чтение божественных книг былолюбимым его занятием. Наиболее любил он жития святых мучеников, как быпредчувствуя собственную участь, и, читая их, со слезами молился Господу:«Владыко мой,Иисусе Христе, сподоби и меня в числе Твоих угодников, даруй мне ходить постопам их, да не вознесётся мысль моя суетою мира сего, но просветится сердцемоё разумением заповедей Твоих; не лиши и меня того дара, которого сподобил отвека угодивших Тебе, ибо Ты Бог истинный, помиловал нас и извел от тьмы ксвету». Так часто он взывал к Богу, а Святой Глеб, сидя при брате своём, внималусердно чтению и с ним вместе молился, ибо неразлучен был с блаженным братомсвоим, непрестанно от него поучаясь, и хотя ещё был в детском возрасте, но ужесозрел его разум; по примеру родительскому, миловал он сирот и вдовиц, так каквидел, что нищелюбивый отец его не только принимал убогих на княжеском дворесвоём, но и посылал искать их по домам и развозить пищу болящим, которые самине могли прийти,. Cвятополкопасался, что после смерти отца Киевский стол в обход старшинства достанетсяБорису как одному из любимых сыновей Владимира.

В 1015 году великий князь Киевский умирает.Услышав о смерти родителя Святополк прискакал в Киев из Вышгорода и сел накняжеский престол.

В это время Борис возвращался после успешногопохода на печенегов,

когда его настигла весть о кончине отца иводворении на Киевском пре столе брата

Святополка. Но он еще не знал что брат его Глебуже был вынужден бежать от козней Святополка. Из летописей Нетора мы видим какотнесся к этим событиям Борис: , Зарыдал Борис и, проливая потоки слез,помолился Богу об упокоении отца своего в лоне праведных. «Увы мне, - восклицалон, - отче мой, к кому прибегну и от кого напитаюсь добрым учением, для чего небыло меня тут, когда закатился свет очей твоих, чтобы, по крайней мере,сподобился целовать священные седины твои и своими руками погребсти честноетело твоё! Хотел бы я обратиться к брату моему Святополку, если ещё неосуетился мирским величием. Не буду, однако, ему противиться, пойду к брату искажу ему: «Ты мне брат старейший, будь мне отцом и господином!» Лучше будумучеником Богу моему, нежели восставать на брата; увижу, по крайней мере, лицобрата моего меньшого, присного мне Глеба: воля Господня да будет!»

Таким образом мы видим, что князь Борисбеспрекословно признал законность княжения Святополка. Но Святополк ужеокончательно для себя решил избавится от братьев, поэтому он ночью скачет всвою вотчину в Вышгород, собирает верных ему людей и приказывает им убитьБориса.

C одной стороны поступокСвятополка кажется немного нелогичным; зачем казалось бы убивать того ктоприсягнул тебе на верность? С другой стороны Святополк прекрасно понимал чтовремена меняются и тот кто сегодня лоялен к

тебе завтра может заявить свои права на княжескийпрестол, а конкуренты не нужны никому. Из этого вывод: хорошийконкурент-мертвый конкурент.

Итак верные люди доложили Борису о готовящемсяна него покушении но блаженный не хотел им верить: «Может ли это быть,- говорилон,- или не знаете вы, что я меньший брат и не противен старшему?» Дня дваспустя пришли к нему другие вестники, говоря, что и брат его Глеб уже бежал изКиева; но святой князь спокойно отвечал: «Благословен Бог, я же не убегу и неудалюсь от места сего, ибо не хочу быть противником брату моему старейшему; нокак угодно будет Богу, так и исполнится! Лучше мне здесь умереть, чем на чужойстороне». Вопреки всякой логике Борис распускает свою дружину численностьюоколо 8 тысяч воинов и идет навстречу своим убийцам. Вот что ответил Борис на предложениедружинников

идти с ним на Киев и изгнать оттуда Святополка:« Нет,братья мои, нет, отцы мои, да не будет сего, не прогневайте Господа и братамоего, чтобы и против вас не воздвиг крамолы. Лучше мне одному погибнуть,нежели погубить с собою столько душ; не смею противиться старшему брату своемуи не могу избежать суда Божиего, но молю вас, братья, разойдитесь по домам, а япойду к брату моему и паду к ногам его, а он, видя меня, умилосердится и неумертвит, уверившись в моей покорности».

Борис послал одного из своих слуг к брату сословом мира, но Святополк, удержав у себя посланного, поспешил выслать убийц набрата. Борис, видя, что не возвращается посланный, сам поднялся в путь, чтобыидти к брату; дорогою встретились ему ещё верные люди, которые спешилипредупредить князя, что Святополк уже послал против него убийц и что ониблизко. На берегу Альты Борис велел поставить уединённый шатёр и там осталсяждать своей участи, окружённый только одними своими отроками. Далее чтобыкартина убийства была более ясной обратимся к летописям: «Они же как дикиезвери устремились на святого и вонзили в него свои копья. Один из предстоявшихотроков бросился на князя своего, чтобы закрыть его телом своим, убийцы и егопронзили и, думая, что князь уже мёртв, вышли из шатра; но блаженный, вскочив содра, ещё имел довольно силы, чтобы выйти из-под шатра; поднял он к небу руки ивознёс пламенную молитву, благодаря Господа, что сподобил его, недостойного,быть общником страдания Сына Его, пришедшего в мир спасти человеков: «Послан ия был отцом моим оградить людей его от врагов их, и вот я ныне уязвлён рабамиотца моего! Но, Господи, отпусти им грех их и меня упокой со святыми Твоими,ибо в Твои руки ныне предаю дух мой».

Не умилились жестокосердные трогательною молитвоюкнязя своего, который о них молился Господу; один из них, ещё более жестокий,ударил его мечом в сердце; пал на землю Борис, но ещё не испустил дух. Вокругего избили много отроков; с любимого же отрока его, Георгия, родом венгра,который искал спасти его, прикрыв своим телом, хотели сорвать золотую гривну,дарованную ему князем, и чтобы скорее снять гривну, отсекли ему голову.Окаянные обернули тело блаженного Бориса в тот самый шатёр, в котором совершилиубийство, и ещё дышащего повезли в Вышгород, и между тем послали с вестью кСвятополку о совершённом убийстве. Но Святополк, услышав от вестников, что ещёдышит брат его, послал двух варяг навстречу, чтобы довершить убийство его, иодин из них пронзил его мечом в сердце; так скончался блаженный на двадцатьвосьмом году возраста своего, мая в 24-й день, приняв венец от Христа Бога справедными. Его повезли в Вышгород и положили до времени в церкви СвятогоВасилия.

Закономерный финал; человек всю своюсознательную жизнь стремившийся совершить подвиг мученичества и подготовивший кнему своего младшего брата, достиг своей заветной цели. Трезвым умом святыхпонять невозможно, да этого и не требуется, для этого существует Божийпромысел. А что же Глеб?

Неизвестно, где находился в это время юныйкнязь, без сомнения, уже в своей Муромской области, ибо в летописи сказано, чтокак только услышал горькую весть эту, немедленно сел на коня и поспешил с малойдружиною на Волгу; но дорогою споткнулся под ним конь, и князь сломал себеногу. С трудом достиг он Смоленска и оттуда хотел спуститься по Днепру к Киеву,но, на устье Смядыни, пришёл к нему другой, более правдивый вестник изНовгорода от брата Ярослава, «Не ходи в Киев, - послал сказать ему Ярослав, - ибо отец нашскончался, а брат наш Борис убиен от Святополка». Глеб же ответил на это так:«О присный брат и владыка! Если получил ты дерзновение у Бога, моли о сёмсиротстве и унынии, чтобы я сподобился с тобою жить, но не в этом суетномсвете».

То есть очевидно что Глеб был внутренне готовсовершить поступок брата И вот приспели по Днепру посланные от Святополкаубийцы. Издали увидев ладью, юный Глеб поплыл к ней, не подозревая ниченозлого. Напраснослуги князя предостерегали его, чтобы не отдавался в руки вражьи; подобноБорису, но Глеб не хотел ссоры с братом и всю свою дружину высадил на берег,желая лучше один за всех погибнуть, потому как не ожидал такого бесчеловечия отбрата. Обрадовалисьубийцы, когда увидели ладью Глеба и как только поравнялись с ней, вместообычного привета притянули к себе крюками ладью и перескочили в неё из своихсудов с обнажёнными мечами. Тогда понял Глеб ту жестокую участь, которая его ожидала ноещё думал жалостными мольбами умилостивить злодеев. «Не убивайте меня, братьямои,- воскликнул он,- какую обиду нанёс я брату моему или вам? Если же естьобида, ведите меня к князю вашему и моему, пощадите юность мою, не пожинайтеколоса, ещё не созревшего; если и жаждете моей крови, то не всегда ли я в рукахваших?» Когдаюный Глеб умолял убийц пощадить его, их вождь Горисер подал знак сидевшему закнязем, повару, по имени Торчин, чтобы заколол он своего князя; и, подняв нож,слуга перерезал горло Глебу.

Сразу же могила страстотерпцев в храмеСв.Василия в Вышгороде ознаменовалась многими чудесами. После того как церковьсгорела, могилы были вскрыты и все удивились нетленным телам угодников. Гробыбыли перенесены в малую храмину бывшую при церкви. Старейшина города имелхромого сына, у которого была скорчена нога и не мог он иначе ходить, как надеревянной опоре. Приходил часто отрок ко гробу чудотворцев и молил их обисцелении; однажы ночью явились ему оба страстотерпца Роман и Давид и сказали:«Что вопиешь к нам?»; когда он показал им свою сухую ногу, они трижды ееперекрестили. Проснувшись отрок почувствовал себя исцелённым и поведал всем о чудесномсвоём видении. Вследза тем другое чудо ознаменовало святость мучеников: слепой человек, пришедшийна их гроб, припал к священной раке, прилагая к ней свои глаза, и внезапнопрозрел. Обо всех чудесах было сообщено князю Ярославу и посоветовавшись смитрополитом Иоанном решил соорудить церковь во имя страстотерпцев и установитьдень празднования их памяти. За год был воздвигнут пятиглавый храм, богатоукрашеный изнутри иконами. Мощи святых были внесены в храм и 24 июля, денькончины князя Бориса был назначен для празднования памяти обоих святых братьев.

Можно смело утверждать что причинаканонизации Бориса и Глеба не в том что они пали жертвами братоубийства а в томкак они приняли свою смерть. Они приняли ее со смирением и верой как еепринимали первые христиане. Их вера оказалась сильнее страха смерти. Мнекажется что это была даже не вера в обыденном ее понимании а какая тоодержимость верой какую мы можем встретить в наше время разве что уфанатиков-мусульман. Борис и Глеб показали всем православным что только вераможет преодолеть самые трудные испытания ниспосланные нам судьбой.

Кроме того по канонам христианства мученичествоявляется великим подвигом. В основе самой христианской религии лежит подвигмученичества совершенный Иисусом Христом.Исторический парадокс: сыновьяравноапостольного князя Владимира крестителя Руси становятся первыми русскимимучениками, то есть мучениками по канонам той самой веры которую принес на Русьсам Владимир. В связи с этим можно вспомнить гонения на христиан во временаримского императора Нерона, вот откуда можно черпать примеры мученичества заверу! Князья Борис и Глеб были справедливо канонизированы именно благодарясвоему подвигу мученичества, невероятной силе духа и глубокой вере в Господа.

Сергий Радонежский

Еще одной грандиозной фигурой в истории Русскогогосударства и в истории Русской Православной Церкви является преподобный СергийРадонежский, в миру Варфоломей Кириллович (1321-1392), ставший замечательнойфигурой русского возрождения, духовным отцом объединительной и национальноосвободительной политики которую проводил князь Дмитрий Донской.

ПреподобныйСергий родился в семье ростовского боярина Кирилла. Некое чудо свершилось доего рождения. Когда ребенок еще был в утробе матери, однажды в воскресенье егомать вошла в церковь во время пения святой литургии, стояла с другими женщинамив притворе, когда должны были приступить к чтению Евангелия и все стояли молча,младенец начал кричать в утробе матери. Перед тем, как начали петь херувимскуюпеснь, младенец начал вторично кричать. Когда же иерей возгласил: „Вонмем,святая святым!“ - младенец в третий раз закричал. Когда наступил сороковойдень после его рождения, родители принесли ребенка в церковь Иерей окрестил егоименем Варфоломей. Отец и мать рассказали иерею, как их сын, еще в утробематери, в церкви три раза прокричал: „Не знаем, что означает это“.

Иерей сказал:»Радуйтесь, ибо будет ребенок сосуд избранный Бога, обитель и слуга СвятойТроицы". В отличие от братьев ему тяжело давалась грамота и он с детстваискал уединения. Печалились родители его,огорчался учитель. Книжное учение он получил скажем, так, от Бога, Когда он послан был отцом своим искать скот, онувидел некоего черноризца на поле под дубом стоящего и молящегося. Когда кончилмолиться старец, он обратился к Варфоломею: «Что хочешь, чадо?»Варфоломей сказал: «Душа желает знать грамоту. Учусь я грамоте, но не могуее одолеть. Святой Отче, помолись, чтобы смог я научиться грамоте». Иответил ему старец: «О грамоте, чадо, не скорби: с сего дня дарует тебеГосподь знание грамоты». С того часа он хорошо знал грамоту.

Отец Варфоломея владелимением в Ростовской области, но к концу жизни впал в бедность. Причиной этомупослужили его частые хождения с князем в Орду, татарские набеги и дани инаконец последней каплей довершившей разорение было усмирение Ростова ИваномКалитой жестоко подавившим антиордынское восстание. После этих событий семьепришлось переселить ся в городок Радонеж

Московского княжества. Сыновья Кирилла, Стефан и Петр, женились;Варфоломей, не захотел жениться, а стремился к иноческой жизни.

Решив стать монахом,Варфоломей передал свою долю наследства младшему брату и упросил старшего братаСтефана чтобы тот пошел с ним искать пустынное место пригодное для основаниямонастыря.

Наконец пришли в одно пустынное место, в чащелеса, где была и вода.

И, начали они своими руками рубить лес и носитьбревна выбранное место Сначала братья соорудили келью и срубили небольшуюцерковку Oсвящена была церковь воимя святой Троицы. 1342 год считается годом основания монастыря.

В это же время Варфоломей захотел принятьмонашеское пострижение и поэтому призвал к себе в пустыньку священникакоторыйпостриг его месяца октября в седьмой день, на память святых мучениковСергия и Вакха. И дано было имя ему в монашестве Сергий. Постепенно в монастырьстали стекаться люди, желающие разделить с Сергием тяготы монастырской жизни. В1353 году преподобный Сергий стал игуменом монастыря. Сергий обладал редкимсочетанием таких качеств, как знатность происхождения, нестяжательство,религиозность и трудолюбие.

Во времена княжения Ивана Красного возлемонастыря начали селиться люди, построили села и засеяли поля. Монастырь началприобретать широкую популярность. Постепенно стараниями Сергия монастырь началпревращаться в один из главных центров русской православной культуры.

Число учеников умножалось, и чем больше ихстановилось, тем больше они вносили вкладов в монастырь. Монастырь сталзначительной фигурой имеющей собственный политический вес с которым вынужденыбыли считаться даже великие московские князья. Сергий никогда не прекращалблаготворительности и служителям обители наказал, нищим и странникам даватьприют и помогать нуждающимся. Монастырь так же служил перевалочной базой дляпроходящих русских войск.

Из монастырских запасов кормились крестьяне ипрочий люд в годы неурожаев и стихийных бедствий.

В 1374году Сергий становится доверенным лицоммосковских князей, являясь одним из духовников Дмитрия Ивановича Донского икрестным отцом его сыновей. Почему же именно Сергий занял столь ответственный иважный пост? Несомненно, что государственный деятель такого масштаба каким былДмитрий, задумав освободиться от татарского ига нуждался в мудром наставнике,ведь для того чтобы Руси освободится от многовекового рабства необходимабылаконцентрация не только военной но и духовной силы. Закономерно что два великихчеловека своей эпохи объединили свои силы в трудную для своей родины годину.Дмитрий понимал что только глубокая вера в победу может поднять русский народ наборьбу против Орды и олицетворением этой веры несомненно являлясь фигура СергияРадонежского.В 1380 году Сергий напутствовал князя такими словами:«Следует тебе, господин, заботиться о порученном тебе Богом славномхристианском стаде. Иди против безбожных, и если Бог поможет тебе, ты победишьи невредимым в свое отечество с великой честью вернешься». Дмитрийответил:, Если мне бог поможет, отче, поставлю монастырь в честь пресвятойБогоматери, Дальнейшие события приведшиек разгрому Орды на Куликовом поле нам известны из истории.

Также известно что в 1385году преподобный Сергий ездил с дипломатической миссией вРязань, успешно справившись с предотвращением войны между Москвой и Новгородом.Примиряя русских князей, Сергий способствовал объединению русского государства.

Умер преподобный 25 сентября 1392 года и был похоронен в основанном иммонастыре и канонизирован Русской Православной Церковью. В апреле 1919 года во времяборьбы с религиозным сознанием масс, мощи Сергия были публично вскрыты но какни удивительно оставлены на месте.

Заслуга Сергия в том, что он как значительнаяфигура своего времени, внес немалый вклад в процесс освобождения Руси отмонголо-татарского ига и объединения государства. Историк Р.Г.Скрынников всвязис этим отметил: , Церкви Никогда бы неудалось приобрести исключительную власть над умами если бы среди ее деятелей непоявились подвижники не щадя живота своего служившие идее.

Однимиз таких подвижников был Сергий.

Сергийсумел создать и развить новый для русских земель 14века типмонастырей-общежительных, опиравшихся не на подаяние а на собственнуюхозяйственную деятельность, что привело к образованию богатой и влиятельноймонашеской корпорации.

Заключение

К сожалению в данной работепросто невозможно составить исторический портрет всех русских святых тоговремени. Поэтому в качестве персонажей для своей работы я выбрал по моемумнению наиболее ярких исторических личностей, вклад которых в политическую,духовную и культурную жизнь Руси был наиболее весомым. Русские святые этонеотъемлемая часть истории России, можно сказать лучшая ее часть. Если бы небыло научно-исторических трудов, историю можно было бы изучать по житиямрусских святых, ибо каждый из них является величайшим представителем своегонарода и той эпохи, которая его востребовала.

Список литературы

Клибанов А.И. , Духовнаякультура средневековой Руси, M. 1995

Карташев А.Н. , Очерки поистории Русской церкви в 2-х томах, M. 1990

ФедотовГ.П. , Святые Древней Руси, M. 1991

ШахмагоновФ.Ф. Греков И.Б. , Мир Истории, M. 1988

Житиярусских святых. 1000 лет русской святости. Собрала монахиня Таисия.Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1991

МосковскийПсихолого-Социальный

Институт

Факультет экономики иправа

РефератПо дисциплине ИсторияОтечества

На тему, Святые Древней Руси,

Студента 1 курса

Кулика Евгения

2006 г.

Введение

1. История канонизации святых

3. Древнерусские святые

Заключение

Множество разрозненных календарей и диптихов, местное почитание и отдельное празднование святых вносили в агиографическую, литургическую и гимнографическую практику Церкви много неудобств. В связи с этим встал вопрос об унификации календаря. Симеоном Метафрастом и Иоанном Ксифилином был составлен корпус минологий всех святых, чтимых на всем пространстве Греческой империи. Этот минологий по существу является основанием позднейших «святцев Константинопольской Церкви», вошедших в состав святцев Киево-Печерской Лавры и через них в святцы Русской Церкви.

2. Особенности канонизации святых в русской православной церкви

Самый ранний документ, касающийся практики канонизации в Восточной Церкви - грамота Константинопольского Патриарха Иоанна Калеки (Апрена) к Киевскому Митрополиту Феогносту (1339 г.) о мощах святителя Алексия.

Русская Православная Церковь при причислении подвижников к лику святых руководствовалась правилами, которые в общих чертах напоминают правила Церкви Константинопольской. Необходимо отметить, что основным критерием канонизации служил дар чудотворений, который проявлялся при жизни и по кончине святого. В некоторых случаях основанием канонизации было наличие нетленных останков. Существовало три вида канонизации. Наряду с ликами святых по характеру их церковного служения (мученики, святители, преподобные и др.) в Русской Церкви различались святые и по распространенности их почитания - местнохрамовые, местноепархиальные и общенациональные.

Местнохрамовые и местноепархиальные святые могли быть канонизированы правящем архиереем с ведома Митрополита (позднее - Патриарха) всея Руси. Канонизация могла быть ограничена лишь устным благословением на почитание местного подвижника. В связи с этим при рассмотрении истории русских канонизаций можно обнаружить довольно большое число святых, не имеющих письменного определения на их почитание, однако в действительности почитающихся, при этом имеющих торжественные службы и чинопоследования и большую известность. Большая часть святых Вселенской Православной Церкви не имеет какого-либо формального, документального свидетельства о причтении их к лику святых, например, подвижники из патериков, однако все они внесены в национальные святцы и даже русские календари-святцы» без формальных установлений.

Право канонизации общецерковных святых принадлежало Патриарху Митрополиту или Митрополиту всея Руси при участии Собора русских иерархов.

В монастырях почитание подвижников могло начинаться по решению совета монастырских старцев, которые позднее представляли дело на утверждение местного епископа. Предварительно епархиальные власти проводили работы по удостоверению о подлинности чудес при гробе почившего (а часто - и в нетлении мощей). Затем устанавливалось торжественное богослужение в местном храме и назначался день чествования святого, составлялась особая служба, писалась икона, а также «житие» с изображением чудес, удостоверенных дознанием церковной власти.

В истории канонизации святых в Русской Православной Церкви можно выделить пять периодов: от крещения Руси до макариевских Соборов, собственно макариевские Соборы (1547 и 1549 гг.); от макариевских Соборов до учреждения Св. Синода; синодальный и современный периоды.

3. Древнерусские святые

Каждый из нас хоть раз да слышал имена древнерусских святых. Это и равноапостольный великий князь Владимир (умер в 1015 году. Далее в скобках указаны годы смерти), и благоверные князья Борис и Глеб (1015), преподобные Антоний и Феодосий Печерские (1074, 1075), преподобный Илия Муромец (ок. 1188), святой благоверный великий князь Александр Невский, в схиме Алексий (1263), преподобные Сергий и Герман Валаамские (ок. 1353), преподобный Александр Пересвет, схимонах-воин, Радонежский (1380), преподобный Андрей Ослябя, схимонах-воин, Радонежский (ХIV в.), святой благоверный великий князь Димитрий Донской (1389), преподобный Сергий Радонежский, чудотворец (1392), преподобный Андрей Рублёв (ХV в.), преподобный Нил Сорский (1508), преподобный Максим Грек (1556), святой мученик Павел Русский (1683), святитель Питирим, епископ Тамбовский (1698), святитель Митрофан Воронежский (1703), святитель Иоасаф, епископ Белгородский (1754), преподобный Серафим Саровский (1833) .

Князь Владимир был правнуком Рюрика, внуком Великой княгини Ольги и сыном князя Святослава и христианки Малуши, ключницы в его доме.

Молодой князь новгородский Владимир отличался суровым неудержимым характером и подчас вспыльчивым нравом. Хоть и воспитывался он в терпимости и любви христианкой, святой Ольгой, но пример во всем брал с воителя-отца, до конца дней поклонявшегося идолам. Потому первые годы правления Владимира, показавшего себя ярым язычником, были ознаменованы многими неблаговидными делами и поступками.

Предание, дошедшее до наших дней, рисует князя Владимира в первые годы правления человеком необузданных страстей, любителем шумных пиров, военных походов и чувственных наслаждений. Языческая религия позволяла князю иметь сколько угодно жен, у него было еще три законные жены. Между тем великокняжеские дела требовали от Владимира особого внимания. Все чаще на Руси была слышна проповедь Христова, приносимая из просвещенных стран.

Предание рассказывает, как собрал Великий князь Владимир в 986 году в своих палатах бояр и стал принимать по очереди послов из разных стран, которые стремились приобщить мощное государство к своей вере и обрести таким образом сильного союзника.

Скорому крещению Великого князя способствовали также определенные военно-политические обстоятельства, которые накрепко связали Православную Византию и Русь.

Священное предание гласит, что перед крещением случилось с князем несчастье. Внезапная болезнь ослабила его тело и отняла зрение. Стал князь колебаться — принимать ли христианство, но мудрая царевна Анна сказала своему суженому: «Прими временную слепоту, как посещение Божие, ибо желает просветить тебя Господь, явив чудо; если хочешь поправиться, то крестись, князь, во имя Святой Троицы». Владимир велел приготовить все для крещения. В церкви Святого Апостола Иакова была приготовлена купель. С величайшей торжественностью при огромном скоплении царедворцев и дружины епископом Корсунским было совершено таинство крещения Великого князя Владимира. Едва только возложил епископ руку на голову новокрещенного и стал погружать ее в купель со словами: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа», князь Владимир прозрел. Но прозрели не только глаза его, обрела зрение и душа князя, которой открылась вся глубина христианской веры. «Ныне я познал Бога истинного!» — воскликнул Владимир, и вся его дальнейшая жизнь стала тому подтверждением. Свои праведные дела он ознаменовал отрадным событием. В Корсуне была воздвигнута им церковь имени святого Василия (ангела князя Владимира). Сам город был возвращен Византии в знак дружбы и примирения.

Тридцать три года восседал на престоле Киевском Равноапостольный князь Владимир, двадцать восемь лет правил державой, уже будучи крещеным. И все эти годы князь способствовал распространению на Руси просвещения, возводил церкви и города и при этом успешно отражал нападения недружелюбных соседей. За добрые дела и неустанную заботу о государстве русский народ стал ласково величать Великого князя — Владимир Красное Солнышко.

Первыми русскими святыми, прославленными Церковью, являются благоверные князья Борис и Глеб. Известно, что их канонизация стала примером для прославления в лике святых Императора Николая II и его семьи в 2000 году. Они были младшими сыновьями святого равноапостольного князя Владимира. Борис имел горячее стремление подражать подвигу угодников Божиих и часто молился, чтобы Господь удостоил его такой чести. Глеб с раннего детства воспитывался вместе с братом и разделял его желание посвятить жизнь исключительно служению Богу. Братья отличались милосердием и сердечной добротой. Они во всем старались подражать примеру святого равноапостольного великого князя Владимира, который был милостивым, отзывчивым к бедным, больным, обездоленным. Незадолго до своей смерти отец призвал Бориса в Киев и направил его с войском против печенегов. Однако вскоре последовала кончина равноапостольного князя Владимира. Его старший сын, Святополк, объявил себя великим князем Киевским. Он не поверил, что Борис не будет претендовать на престол подослал к нему убийц. Святой Борис был извещен о таком поступке Святополка, но не стал скрываться и с готовностью встретил смерть. Убийцы настигли его, когда он молился за утреней в воскресный день 24 июля 1015 года в своем шатре на берегу реки Альты. После этого Святополк столь же вероломно умертвил святого князя Глеба. Святополк вызвал брата из Мурома и послал ему навстречу дружинников, чтобы убить святого Глеба по дороге. Князь Глеб уже знал о кончине отца и злодейском убийстве князя Бориса. Глубоко скорбя, он предпочел смерть, нежели войну с братом.

Подвиг Святых мучеников Борис и Глеб заключался в том, что они отдали жизнь ради соблюдения послушания, на котором зиждется духовная жизнь человека и вообще всякая жизнь в обществе.

Илия Муромец стал монахом, уже увенчанный славой любимого народом героя и победителя супостатов. Сам он славы никогда не искал: ни на бранном поле, ни тем более в монастыре. Его монашеские подвиги скрыты от нас, но, несомненно, были и они велики, более велики даже и трудны, чем подвиги ратные, - доказательством тому нетленные мощи Илии, которые и доселе покоятся в Ближних пещерах Киево-Печерской Лавры.

Московский священник Иоанн Лукьянов в своем "Путешествии в Святую Землю" в XVII веке пишет: "Поидохом в Антониеву пещеру и там видихом храброго воина Илию Муромца в нетлении лежащим под покровом златым, ростом как нынешние крупные люди, рука у него левая пробита копнем, язва вся видна, а правая рука изображает крестное знамение". Из этого описания видно, что Илия Муромец не был сказочным великаном, а был очень крупным и сильным человеком.

Преподобный Илия родился в селе Карачарове под древним русским городом Муромом. Название этого села сохранилось и поныне. Любовно сохранено народной памятью и имя отца Илии, крестьянина Ивана Тимофеевича. Другие богатыри в основном витязи знатного рода, Добрыня Никитич - даже родственник князя Владимира, по летописям - его дядя, по былинам - племянник. Илия Муромец - единственный крестьянин по происхождению среди русских богатырей. И именно ему дана самая большая сила - и духовная, и телесная.

От рождения Илия был немощен, даже ходить не мог до тридцати лет. И видно, в эти тридцать лет воспитались в нем великое терпение и смирение, великая кротость, если Божиим Промыслом ему было определено стать в то тревожное время во главе всей богатырской рати. Их молодой силе и мощи, всегда волнующейся, готовой вспыхнуть ссорой, нужен был именно такой, всеми уважаемый за свою силу духовную, всех объединяющий и примиряющий предводитель. "Под славным под городом под Киевом стояла застава богатырская. На заставе атаман был Илия Муромец, податаманье был Добрыня Никитич, есаул - Алеша, поповский сын". Эти слова из былины запечатлел в своей известной картине "Три богатыря" Васнецов.

Из былин видно, что Илия Муромец - особый избранник Божий, сила дается ему чудом, через святых старцев, "калик перехожих", то есть странствующих монахов. Они приходят к нему в дом, где он привычно безмолвствует один, и со властию говорят: "Поди и принеси нам напиться". Пытаясь по послушанию исполнить приказ старцев, он получает помощь свыше и встает. Здесь очень важен момент испытания веры Илии - "по вере вашей да будет вам" (Евангелие от Матфея, гл. 9, ст. 29). Господь ничего не творит с человеком насильственно. Требуется свободное устремление воли человека, его решимость, чтобы все остальное получить даром, по благодати. Будущий великий богатырь оказался достоин своей избранности. Поистине великую веру надо было иметь, чтобы после тридцати лет неподвижности по требованию "калик перехожих" попытаться встать.

Получив силу чудом, уже в зрелом возрасте, Илия не мог ею возгордиться, он пронес ее через всю свою жизнь как драгоценный дар, принадлежащий не ему, а всему народу русскому, которому он бессменно и бескорыстно, в скорбях и лишениях, до глубокой старости служил, став на многие годы образом его духовной и телесной силы.

По всему видно, что Илия получил хорошее христианское воспитание. Собираясь на богатырские подвиги, он творит земной поклон перед отцом и матерью, просит у них великого благословения. Отец и мать понимают высокое назначение своего сына, понимают, что не просто так дана ему от Бога великая сила. Люди уже старые, они тем не менее беспрекословно отпускают Илию, дают ему великое благословение и завет не проливать крови христианской. И во всех подвигах богатыря мы видим, что он никогда не вступает в битву из удальства или в пылу гнева. Дарованную ему силу он употребляет только на защиту своего Отечества или восстановление справедливости. Но и перед битвой с угрожавшим взять Киев языческим Калином-царем Илия долго уговаривает его уйти добровольно, не проливать зря крови. И здесь, и в каждом деянии святого богатыря видны его спокойный, тихий нрав, христианское долготерпение и милосердие.

Святой благоверный великий князь Александр Невский был правнуком Владимира Мономаха и происходил от его младшего сына, великого князя Юрия Долгорукова - родоначальника младшей, северной ветви Мономаховичей. В его лице редчайшим образом государственная мудрость, отличительная черта князей этой ветви, и воинская доблесть сочетались со святостью. Надо считать особым счастьем для Руси, что после разгрома ее татарами и битвы на Сити великим князем стал его отец. Ярослав Всеволодович, заступник за русский народ перед ханом. Недаром современники прозвали его «страдальцем за Русскую землю» - за нее он и положил душу свою, отравленный татарами.

Святой князь Александр Невский родился в 1220 г. в Переяславле-Залесском, где княжил его отец Ярослав Всеволодович. Возглавлял русские войска, отстоявшие северо-западные земли Руси от захвата шведскими и немецкими феодалами. После высадки шведских войск при впадении р. Ижоры в р. Неву Александр Невский с небольшой дружиной, соединившись с ладожанами, 15 июля 1240 внезапно атаковал шведов и полностью разгромил их многочисленное войско, обнаружив в бою исключительное мужество.

Свое прозвище «Невский» Александр получил за Невскую битву 1240 г., которая предотвратила угрозу вражеского нашествия с Севера. Победа способствовала росту политического влияния Александра Невского, но вместе с тем способствовала обострению его отношений с боярством, в результате чего Александр Невский был вынужден покинуть Новгород. После вторжения ливонских рыцарей на Русь новгородцы попросили Александра Невского вернуться. Весной 1241 он создал войско, которое изгнало захватчиков из русских городов. Против Александра Невского выступала большая конная армия во главе с магистром ордена, но оно потерпело решительное поражение 5 апреля 1242 на льду Чудского озера. В истории военного искусства средних веков победа Александра Невского на Чудском озере имела огромное значение: русское пешее войско окружило и разгромило рыцарскую конницу и отряды пеших кнехтов, задолго до того как в Западной Европе пехота научилась одерживать верх над рыцарями. Благодаря этой победе Александр Невский встал в ряд крупнейших военачальников своего времени. Агрессия немецких рыцарей на Русь была остановлена.

Александр Невский сделал большой вклад в укрепление северо-западных границ Руси, показал себя осторожным и дальновидным политиком. Александр Невский был канонизирован русской церковью. В конце 13 в. было составлено "Житие Александра Невского", в котором Александр Невский предстал как идеальный князь-воин, защитник Русской земли от врагов. В соответствие с приказом Петра I останки Александра Невского были перевезены в Петербург. В дореволюционной России 21 мая 1725 был учрежден орден Александр Невский 29 июля 1942 в честь Александра Невского учрежден советский военный орден Александра Невского.

Заключение

На Руси культ святых появился с введением христианства. Православная церковь, заимствовав многих святых из общехристианского пантеона, начала канонизацию и русских святых. Культ святых широко распространен в христианстве (в протестантизме его нет) и в исламе. В православии около 400 святых, в католицизме наполовину меньше.

Русские святые — это божественный плод тысячелетней Православной веры русского народа.

О них мало говорят и редко пишут. Но когда в 1941 году пришла пора испытаний для России, вновь вспомнили забытые было имена святых благоверных великих князей.

В наше, может быть, не менее тяжёлое время нравственного испытания русского народа нам ещё более необходима опора в лике русских святых. Ведь они в земной жизни своей чистотой, справедливостью, духовностью и праведным житием создали нравственный щит русского народа.

Список литературы

Яблоков И.Н. Религиоведение: учебное пособие. - М.: Гардарики, 2002.

Карпов А.Ю. Православные святые и чудотворцы: Древняя Русь. Московская Русь. Российская империя. - М.: "Вече", 2005.

Скоробогатько Н.В. Русские святые. - М.: Белый город, 2004.

Крупин В. Русские святые. М.: Вече, 2006.

С.И. Смирнов

[...] Древнейшие русские монастыри были городскими. Вместе с тем и древнейшее русское монашество не носило характера анахоретства или отшельничества. Правда, подвижники отшельнического образа бывали, но их слишком мало, не им принадлежит дело организации русского монашества, организации, которая носила киновиотский или общежительный характер по уставу Студийского монастыря в Константинополе.

Такое монашество - городское и общежительное не могло не считаться с русским миром и, как сейчас увидим, деятельно служило и общественным, и частным нуждам мирских людей.

Отцы русского монашества преподобные Антоний и Феодосии Печерские были подвижниками разных типов: первый, афонский постриженник, был созерцатель отшельник, второй, постриженник уже Антония, соединял с созерцанием и великими подвигами выдающийся практический и организаторский талант. Как только в пещере образовалось небольшое братство в 15 человек, преподобный Антоний, привыкший к уединению, не терпевший волнений и суеты, ушел в затвор в одну из пещерных келий. Он отказался от руководства братией, поставил вместо себя игуменом другое лицо и до смерти (1073 г.) не вмешивался в монастырскую жизнь2. Не Антоний устроил славный Печерский монастырь, не он организовал и русское монашество. Даже житие этого отшельника, которое, несомненно, было написано, не сохранили до нас русские иноки. Устроителем русского монашества был преподобный Феодосии. Время его правления (1062-1074) - несомненно лучшая пора в истории Печерского монастыря, а вместе с тем и в истории русского монашества первого периода. [...] Это исключительный, редкий человек, поражающий всесторонностью дарований и той необычайной уравновешенностью сил и свойств, которая создает гармонию святой личности. Великий подвижник, жаждавший высшего подвига - смерти за Христа и за правду, неусыпающий молитвенник, "послушливый, кроткий и смиренный", ревностный, но никогда не гневающийся инок, прозорливец и провидец, он был в то же время талантливый и практичный администратор и в высшей степени сердечный человек, отзывчивый на человеческое горе и на житейскую нужду. Ни одно из указанных свойств не было преобладающим, вытесняющим другие. В свои отношения к миру Феодосии вносит ту целостность личных дарований своих, которая отмечает и его монастырскую игуменскую деятельность. Вот какими замечательными словами характеризует летописец эту сторону деятельности великого подвижника: "Игуменьство бо держащю Феодосью в животе своем, правящю стадо порученное ему Богом - черноризцы, не токмо же си едины, но и мирьскыми печашеся о душах их"3. Разнообразно выражается это попечение о спасении мирян. Прежде всего подвижник считает обязанностью монаха молиться за мирян: "трудиться в бдении и в молитвах молиться за весь мир без престани"4.

Вторая обязанность инока - быть учителем, даже пастырем мирян. Учительность проявлялась в обличении мирской неправды. В Киеве при Феодосии произошло княжеское междоусобие между детьми Ярослава. Братья-князья лишили тверского стола Изяслава, а Святослава посадили на его место. Тогда печерский игумен запретил поминать в церкви нового князя, резко отказался идти на княжеский обед и начал обличать обидчика. Своим посланием к Святославу, где его поступок сравнивается с братоубийством Каина, а сам князь приравнивается к древним гонителям, смиренный печерский игумен вызвал княжеский гнев. Братия просит Феодосия оставить свои обличения, бояре, приходя в монастырь, говорили, что князь подвергнет игумена изгнанию или заточению, но подвижник нисколько не испугался этих угроз и опасностей, напротив с большей ревностью обличал Святослава. Видя однако бесплодность своих обличений, преподобный решается "мольбою того молити, дабы возвратил брата своего в область". Когда Святослав узнал о перемене в настроении Феодосия, он сам едет в Печерский монастырь, смиренно просит у игумена дозволения увидаться здесь и объясняет ему, что не являлся в монастырь раньше, боясь игуменского гнева, опасаясь быть не принятым. В ответ на это Феодосии произносит многознаменательные слова: "Что бо, благий владыко, успеет гнев наш еже на державу твою; но се нам подобает обличити и глаголати вам еже на спасение души, вам же лепо бы послушати того"5. [...] Примирившись с Святославом и по настойчивой просьбе братии присоединив его имя на ектениях к имени законного князя, Феодосии не перестал, хотя снова без успеха, твердить Святославу, чтобы тот уступил старшему брату киевский стол.

Учительство Феодосия по отношению к мирским людям выражается еще в личных душеспасительных беседах с ними, о которых много раз говорится в житии подвижника, и, вероятно, в церковных поучениях, обращенных к мирянам6.

Но он нес относительно мирян обязанность и более сложную, чисто пастырскую. Преподобный Феодосий был духовником мирян. Слыша о добром житии Печерской братии, князья, бояре (и их семейства) "прихожаху к великому Феодосию, исповедающе тому грехи своя"7. Исповедь в древности у нас соединялась с избранием того или иного священника в духовные или покаяльные отцы. А стать духовником значило тогда взять на свою душу дело спасения своих духовных детей, учить их и руководить на пути спасения, в каждом шаге религиозно-нравственной их жизни, быть почти старцем для мирян. Духовник часто должен был призывать духовных чад для бесед к себе или посещать их дома. Как покаяльный отец, преподобный Феодосии особенно заботился "о духовных сынех своих, утешая и наказуя (научая - ред.) приходящая к нему, другоицы (другой раз) в домы их приходя и благословенье им подавая". Очевидно, такие беседы Феодосия с духовными детьми в монастыре или же и в мирских домах были нередки, обычно входили в программу его пастырской деятельности. Летописец рисует трогательную картину той сердечности, которая здесь царила. Посетив однажды боярское семейство Яна Вышатича и Марии, особенно любимых им за благочестивую и дружную жизнь, преподобный Феодосии вел поучительную беседу с хозяевами, духовными детьми своими, говорил о милостыне к убогим, о загробной жизни и о смертном часе. Боярыня - хозяйка заметила: "Кто знает, где меня положат?" И преподобный Феодосии ответил своей духовной дочери, что она будет положена там же, где и он. (Предсказание действительно сбылось: боярыня была погребена в великой печерской церкви против гроба Феодосия)8. Духовные дети составляли около преподобного Феодосия целостную семью, и, вероятно, перед смертью он передал покаяльных детей-бояр своему преемнику по игуменству - Стефану. [...]

Третья форма служения миру, которую показал на своем примере отец русского монашества, - заступничество или, как обычно оно называлось в Древней Руси, печалование. Раз убогая вдова, обиженная судьей, пришла в монастырь и случайно встретила подвижника. Она обратилась к нему с вопросом - дома ли игумен? Феодосии замечает: "Зачем он тебе нужен, он человек грешный". Любопытен ответ женщины: "Аще и грешен есть, не вем; токмо се вем, яко мнози избави от печали и напасти, и сего ради и аз приидох, яко да и мне поможет обидиме сущи без правды от судии". Узнав ее дело, преподобный сильно сжалился, обещал передать игумену ее просьбу, обнадежил беззащитную, что тот ее избавит от беды, и отослал домой. Женщина пошла домой, а преподобный к судье, и она получила, чего была лишена пристрастным судьей. [...]

Четвертая форма, в которой проявлялось служение его миру - благотворительность. По своим идеалам преподобный Феодосии, как истинный монах, был нестяжатель: он не хотел иметь в монастыре лишнего имущества и не возлагал своих упований на имение9. Но он не отказывался принимать приношения от мирян в монастырь, даже вклады селами [...]. Преподобный Феодосии, едва мог достигать того, чтобы братия не имела частной собственности, т.е. чтобы она исполняла элементарное требование общежительного устава. Не без труда мог он соблюсти и следующее предписание Феодора Студита: "да не скопишь золота в монастыре твоем, но избыток всякого вида да раздаешь нуждающимся в воротах двора твоего, как делали святые отцы"10, - предписание, которое, как видит читатель, признает благотворительность непременной обязанностью монастыря, раз в нем есть избыток всякого вида. Приносы и вклады богатых мирян в монастырь дают возможность печерскому игумену благотворить мирянам же, только не имущим. Преподобный Феодосии был очень милосерд. Вид убогого и нищего в худой одежде возбуждал в нем чувство жалости и вызывал слезы сострадания. Сострадание переходит у него в дело, и благотворительность монастыря принимает организованный характер. За монастырской оградой преподобный построил двор с церковью, и на этом дворе принимались калеки, нищие и больные. Полное содержание они получали от монастыря, на что расходовалась десятина его доходов. Кроме этого каждую субботу преподобный Феодосии посылал воз печеного хлеба колодникам11. Так Печерский монастырь становится благотворителем.

Но нищелюбивому Феодосию этого было еще мало. Он был заступник вдов, помощник сирот, прибежище убогим; учил и утешал приходящих и подавал "еже на потребу и на пищу тем". [...] В "Слове святого Феодосия о терпении и любви" преподобный поучал братию, ссылаясь на пример и слова апостола Павла (2 Фес. 3:8-10): "Следует нам от трудов своих кормити убогих и странных, а не пребывать праздными, переходя от кельи в келью. Если бы не кормили нас добрые люди, что бы мы сделали, надеясь на свои труды? И если скажем: за наше пение, за пост и за бдение приносят нам все это, то ведь мы за приносящих даже не поклонимся ни разу!" Преподобный ссылается на притчу Господню о девах (Мф. 25:1-13) и толкует ее таким образом: "Мудрые соблюли девство и светильники свои украсили милостыней и верой, потому вошли в чертог радости без всякого препятствия. Почему же другие девы названы неразумными? Потому, что соблюдя девственную печать неразоримой, смирив плоть свою постом, бдением и молитвами, они не принесли масла, т. е. милостыни, в светильниках своих душ, за это изгнаны они были из чертога, начали искать продающих милостыню нищим (обратим внимание на толкование слов - "продающие елей"), но не нашли: двери человеколюбия Божия затворились. И неприлично (не следует) нам, возлюбленные, - продолжает Феодосии, - удерживать у себя то, что посылает Бог на пользу душам нашим и телу от добрых людей, и не подавать посторонним". Это подтверждается текстами Писания (Деян. 20:35; Пс. 40:2; Мф. 5: 7). [...]

Таково служение преподобного Феодосия современному русскому миру. Подробно останавливаемся мы на нем не без причины. На деятельность Феодосия нельзя смотреть, как на дело частного инока, нисколько необязательное для других. Он - отец русского монашества, по признанию самих древних иноков наших, "игумен или архимандрит всея Руси", "начальник иже в Руси мнишьскому чину", "общему житию первый начальник в Русской земле"12. Ставя его на такое место, наше древнее монашество должно было видеть (и действительно видело) в его лице обязательный пример, а в деятельности, которую мы описывали, обязательную программу своего служения миру.

Так оно и было. Печерский монастырь не забыл заветов своего устроителя. Игумен Стефан соединил двор для принятая нищих, приходившийся между двумя половинами монастыря, в одну систему строений, впрочем не нарушив оград, которыми части эти отделялись друг от друга13.

Общежительный устав во всей строгости, как известно, недолго продержался в Печерском монастыре, а вместе с его ослаблением вероятно пала и организованная благотворительность обители. Думаем так, потому что имеем примеры подобной зависимости явлений. Печерская братия делится теперь на богатых и бедных, богатые служат предметом внимания и почтения, бедные находятся в небрежении. Но теперь в монастыре развивается частная благотворительность: лучшие иноки раздают бедным все, что имеют. Никола Святоша, князь-инок, сам ничего не вкушал кроме монастырской пищи, хотя имел много своего. Все свое он раздавал странным, нищим и на церковное строение14. Преподобный Иоанн роздал нищим все свое имение. Преподобный Григорий, который имел только книги, продал их, а вырученное роздал убогим. Преподобный Марк Печерник ничего не брал с иноков, которым готовил места для погребения, но, если кто сам давал, он не отказывался, брал, чтобы раздавать нищим. Преподобный Алипий Иконник делил на три части то, что получал за свое дело: одна часть шла на милостыню. Во время голода преподобный Прохор Лебедник своими руками приготовлял хлеб из лебеды, который чудесно превращался в настоящий, и соль из пепла. Скромный печерский инок оказывает противодействие самому великому князю Святополку Изяславичу, который [...] запретил ввоз соли из Галиции, чтобы воспользоваться дороговизной соли. Когда она действительно вздорожала и народ должен был платить большие деньги монополистам, Печерский монастырь раздавал соль даром. Это сбивает цену и расстраивает дурные замыслы15. Очень высоко ценилась добродетель милостыни в Печерском монастыре: раздать нищим, значило дать Богу16.

В самом монастыре для братии был организован уход за больными, по крайней мере упоминаются монахи "на то устроении - больным служити". Однако печерские иноки не чуждались помощи и больным мирянам. Преподобный Агапит, безмездный врач, имел дар исцеления. "И слышано бысть о нем в граде, яко некто в монастыре лечец. И мнози боляще приходяху к нему и здрави бываху"17.

Из Печерского монастыря по временам слышится голос обличения сильным земли. Корыстолюбец и насильник, упомянутый князь Святополк нашел своего обличителя в печерском игумене Иоанне (с 1088 по, вероятно, 1103 г.). Очевидно, обличать насилие властей этот игумен считал своей непременной обязанностью, руководясь, может быть, примером преподобного Феодосия, и не устрашился гонения и заточения, которому подверг его Святополк18. Печерский монастырь проявил свою общественную деятельность в распространении христианства, очевидно, не считая и миссионерство чужим монашеству делом. Известен печерский миссионер и мученик среди вятичей преподобный Кукша с учеником. Есть много оснований думать, что печерские иноки были распространителями христианства в Суздальской земле или в Залесье, то есть в нашем крае19.

[...] Слишком скудны сведения наши о монашестве за первый период русской церковной истории, но все-таки их достаточно для того, чтобы видеть, что программа служения миру, начертанная Феодосием, оставалась неизменной и общеобязательной для всего русского иночества первых веков нашей церковной жизни. Факт учительности тогдашних иноков в отношении к мирянам не подлежит сомнению. О преподобном Варлааме Хутынском, представителе уже не киевского, а новгородского монашества, древнее житие его свидетельствует: "И отвсюду собирахуся к нему князи и бояре и убозии; он же никогда же не ленив бяше Господа ради учити люди". Указанные далее предметы поучений преподобного касаются мирской жизни, мирских отношений. Монахи часто бывали духовниками мирян, - прежде всего у князей и княгинь20. Мы имеем полное право предполагать, что они гораздо чаще, чем белые священники, занимали видную и выгодную по-житейски должность княжеского духовника21. Русские бояре, насколько известно, также не чуждались иноков и выбирали их себе в духовники22. На исповедь в монастыри, к духовникам иеромонахам хаживали и "смерды, иже по селам живут" (т.е. крестьяне)23. До какой степени обширна бывала духовническая практика инока среди мирян, об этом может свидетельствовать пример преподобный Авраамия Смоленского. Вследствие выдающейся учительности подвижника на исповедь к нему ходил "весь город" - бояре, рабы, женщины и дети. Миряне бросали прежних духовников и выбирали духовным отцом себе учительного Авраамия. [...]

Обращение к милосердию, заступничество за несчастных осужденных, печалование русские иноки считали своим делом. Игумены киевских монастырей печалуются пред великим князем Святополком за несчастного князя Василька Ростиславича, как только узнали об ослеплении, грозящем Васильку24. Перед тем же Святополком митрополит и игумены печалуются за князя Ярослава Ярополковича и вымаливают ему свободу25. Митрополит Константин и "игумени вси" ходатайствуют, и с успехом, пред Юрием Долгоруким за князя-изгоя Ивана Ростиславича Берладника, которому грозила смерть26. Заступничество преподобного Варлаама Хутынского спасло жизнь одному осужденному преступнику, которого новгородцы собирались сбросить с моста в Волхов27.

В период княжеских усобиц иноки являются и миротворцами. Высшая иерархия Древней Руси считала это дело своей обязанностью. Но мы видим: то вместе с митрополитами и епископами, то вместо них игумены древнерусских монастырей мирят враждующих князей, утишают расходившиеся страсти. В 1127 г., когда митрополита на Руси не было, Григорий, игумен киевского Андреевского монастыря, почитаемый и князьями и народом, удерживал великого князя Мстислава Владимировича от кровопролития. Отказываясь по совету игумена от войны, Мстислав нарушал крестное целование. И Григорий с собором духовенства взял на себя княжеский грех клятвопреступления. Князь их послушал28. До какой степени видное участие принимали настоятели киевских монастырей в деле взаимных княжеских отношений, об этом лучше всего свидетельствуют слова, сказанные Мономахом и Святополком князю Олегу Черниговскому: "Пойди Киеву, да поряд положим о Русьстей земли пред епископы и пред игумены и пред мужи отец наших"29. [...]

II

С середины XIV века в истории русского монашества замечаются новые, небывалые раньше явления. Возникает усиленное монашеское движение и возникает там, где монастырей прежде было мало и монашество было слабо: в Суздальской земле и в Заволжском крае. За сто лет, с 1340 по 1440 гг., выстроилось до полутораста новых обителей, тогда как раньше за весь Киевский период их известно около 70, да за столетие, протекшее после монгольского нашествия (1240-1340 гг.), прибавилось 30. Время преподобного Сергия, его учеников и собеседников, - самая блестящая пора в истории нашего монашества. Русские монастыри имеют теперь важные особенности. Большая часть их прежде строилась на имение князей и бояр, а не слезами и постом подвижников, преобладающее число их были монастыри ктиторские. Теперь же гораздо чаще монастыри строятся самими иноками. Это значит, что прежде монашество насаждалось главным образом искусственно, теперь оно растет органически. В связи с этим стоит другое важное различие между русскими обителями сравниваемых периодов. "До половины XIV в. почти все монастыри на Руси возникали в городах или под их стенами; с этого времени решительный численный перевес получают монастыри, возникшие вдали от городов, в лесной глухой пустыне, ждавшей топора и сохи", как выражается профессор В.О.Ключевский. С середины XIV в. наше монашество впервые получает пустынный характер, внешний вид отшельничества. Но изменилось ли оно внутренним образом? Поставило ли себе новые задачи, начертало ли иные, неизвестные древнейшему времени идеалы? Может быть, в заботах о личном спасении пустынные иноки освободили себя от тех обязанностей служения миру, которые несло русское городское монашество с XI до половины XIV вв.? Нет, монашество наше не изменилось внутренне нисколько, не поставило оно новых задач, не начертало себе неизвестных прежде идеалов и не ушло от обязанностей служить покинутому им миру.

[...] С половины XIV в. наблюдается на Руси любопытное явление, которое объясняется всецело историческими условиями монгольского времени, явление неизвестное по местным условиям на Востоке. Его принято называть монастырской колонизацией. Удаляясь от людей в непроходимую лесную глушь, которая собственно и называется на древнерусском языке пустыней, отшельник недолго подвизается один, "един единствуя", посещаемый только зверями. Лишь только пойдет в народе молва о нем, затем легким пером пронесется слава, как в лесную пустыню к малой келейке безмолвника один за другим собираются его будущие сожители и сподвижники. С топором и мотыгой (заступ) они трудятся своими руками, труды к трудам прилагая, сеча лес, насевая поля, строя кельи и храм. Вырастает монастырь. И к шуму векового леса, к дикому вою и реву волков и медведей присоединяется теперь новый, правда сначала слабый звук - "глас звонящ". И как будто на этот зов нового голоса, на приветный звон монастырского била к обители являются крестьяне. Они беспрепятственно рубят леса, в непроходимых раньше дебрях пролагают дороги, строят вблизи монастыря дворы и села, поднимают целину и искажают пустыню, не щадят и превращают ее в чистые поля [...].

Описанное движение вызвано было величайшим подвижником Русской земли, вторым отцом нашего монашества, преподобным Сергием Радонежским, который, по выражению его жизнеописателя, был "игумен множайшей братии и отец многим монастырем", а по летописцу "начальник и учитель всем монастырем, иже в Руси"30. [...]

Жизнеописателя в личности преподобного Сергия поражала черта, которую он упоминает трижды: равная любовь ко всем. "Бяше бо Бога возлюби всем сердцем своим и ближняго твоего, яко и сам ся; равно бо любяше всех и всем добро творяше, и все ему благотворяху; и к всем любовь имяше, и вси к нему любовь имяху и добре его почитаху"31. Равная любовь ко всем - вот первое обстоятельство, которое не допускало того, чтобы подвижник относился к миру безучастно.

Книжный человек своего времени, может быть, даже выдающийся в этом отношении, преподобный Сергий руководствовался в своей подвижнической деятельности житиями и примерами древних устроителей и законоположников восточного монашества. И здесь он находил то, что соответствовало его собственным стремлениям. Его поражали в древних подвижниках не одни подвиги личного их усовершенствования, борьба и победа над злыми духами, но и служение людям - исцеление недужных, избавление в бедах и в смертных опасностях, помощь на путях и на море. В житии преподобного Антония Великого, отца отшельнического монашества, а также и в житиях общежителей - Пахомия, Евфимия, Саввы Освященного, Феодосия Киновиарха и других, он видел примеры, обязывающие инока к благотворительной деятельности. Названные подвижники представлялись преподобному Сергию в таком виде: целители болезней, "недостающим обильнии предстатели, вдовам и сиротам неистощаемое сокровище"32. [...]

То значение, которое имел преподобный Сергий для своего времени, для политической жизни тогдашней Руси совершенно исключительно, так сказать неповторимо; к тому же оно достаточно известно33. И это дает нам возможность прямо обратиться к тому, что делал на пользу миру сам великий подвижник, завещая и братии монастыря, а чрез нее и всему русскому монашеству, делать это после себя и вслед за собою.

Один лихоимец, живший близ монастыря преподобного Сергия, обидел бедного человека-"сироту" (по-видимому, холопа), отнял у него, а потом зарезал борова. Сирота ищет защиты у Радонежского игумена. Подвижник призывает обидчика, вынуждает к обещанию отдать деньги за отнятое и чудесным образом принуждает его исполнить свое обещание34. Рассказывая этот случай печалования, Епифаний Премудрый называет преподобного Серия милостивым, утешителем скорбных, заступником нищих и помощником убогих. Но милосердый подвижник, имевший нрав "милостивый, добросердый, нищелюбивый и страннолюбивый"35, не только лично помогал бедному, обездоленному люду; он заставил ему служить и свой монастырь. Жизнеописатель рассказывает о введении общежития в Радонежской обители, об установлении монастырских чинов, относительно умножения монашествующей братии и увеличения запасов в обители. Далее он сообщает о благотворительности монастыря. При жизни преподобного Сергия Троицкий монастырь не владел, вероятно, вотчинами, поэтому главным источником, из которого почерпались средства благотворить, служили приносы мирян. [...] В зимнее время, в крепкие морозы и сильные метели заехавшие в монастырь путники проживали столько времени, сколько продолжалась непогода, получая полное содержание от монастыря. Этого мало. Заповедь преподобного Сергия обнимала и уход за больными. "Страннии же и нищий и от них в болезни сущий, на многи дни препочиваху в довольном упокоении и пищи, ея же кто требоваху, неоскудно по заповеди святого старца, и до ныне сим тако бывающим". Когда около монастыря проложена была большая дорога от Москвы к Ростову и пошло оживленное движение, в обитель преподобного Сергия заезжало особенно много путников. Князья и воеводы заходили сюда с отрядами войска, и все получали пищу и питье. С радостью, как уверяет жизнеописатель, "служащие в обители" подавали всем изобильно36. [...]

В похвальном слове преподобному Сергию длинным рядом эпитетов, приложенных к святому, тот же Епифаний Премудрый, описывает подвижника как общественного деятеля [...]. Некоторые эпитеты оправдываются приведенными выше данными жития, другие дают новый материал, а все в совокупности они рисуют обширную, многостороннюю и даже систематическую деятельность подвижника среди мирян. Деятельность эта направлялась к восстановлению правды и справедливости в обществе обличением грабителей и насильников, заступничеством за обиженных вдов, выкупом пленных, должников и рабов, к облегчению участи нищих - милостыней, недужных - уходом, к насаждению в христианском обществе милосердия (печалованием), взаимного мира, христианского смирения, трезвости. [...]

В монастыре преподобного Сергия живее, чем где-либо, хранилась такая память об основателе; долгое время более или менее твердо соблюдались здесь его заветы. Когда умирал преподобный Никон (+1427), преемник Сергиев по игуменству, в своем поучении братии он много говорил о "безмолвии, матери добродетелей", потом о "человеколюбии слово приложи рек: аще есть мощно, ни единаго приходящих тщама отпустити рукама, да не како утаится вам Христа презрети, единаго от просящих видом показавшася" (т. е. чтобы не случилось вам по незнанию презреть Христа, явившегося в образе нищего)37. Не ясно ли, что преподобный Никон разделял воззрения своего святого наставника относительно обязательности нищелюбия? Кормление нищих, снабжение их потребным было постоянным делом Радонежского монастыря. И не столько считаясь с наличностью своих запасов, сколько откликаясь на степень народной, мирской нужды, Сергиева обитель то усиливала, то ослабляла свою благотворительность. В тяжелые годы Смутного времени монастырь преподобного Сергия прославился не только своей патриотической деятельностью, но и широкой благотворительностью для народа, разоренного смутой, несмотря на то, что разорение сильно отразилось и на хозяйстве самого монастыря. "Нагим одежда бысть, - говорит Симон Азарьин о Троицкой Лавре, - странным упокоение, нищим и гладным прекормление, от мраза изгибающим теплое утешение, странным и раненым и конечно издыхающим отпуск от сего света с напутствием вечнаго живота, мертвым же погребение бываше"38.

Еще в XV в., близко ко времени преподобного Никона, под монастырской горой "на Подоле" построена была Введенская церковь, которая по приделу в честь великомученицы Параскевы называется Пятницкой. Церковь служила приходским храмом для слуг и служебников монастыря, поселившихся по речке Кончуре. При церкви Введения чуть ли не вместе с ее построением возник дом призрения для нищих, точнее для увечных - "лежней" - для тех больных нищих, которые не в силах ходить по сбору милостыни. Этот дом призрения носил еще название богадельни или больницы: а вся группа строений - две церкви с богадельней - называлась Подольным монастырем. Такими интересными чертами описывает связь между Лаврой и приютившимся около нее Подольным монастырем местный историк: "богослужение отправляли (свои) приходское священники; а попечение о странных, нищих и больных лежало на обязанности монахов". [...]

Богомольцев, которые приходили по вся годы на поклоненье мощам чудотворца, "не бе числа", как передает Симон Азарьин, келарь Троицкой Лавры. И эти посетители, если не бесчисленные, то несчитанные, все почитались гостями преподобного Сергия и его обители, получали от нее полное содержание во время богомолья, подарки и необходимое продовольствие на путь. [...] Дары, какими чествовались наиболее знатные гости, были вероятно значительны. По крайней мере заезжих греческих иерархов осуждали в XVII в. за то, что они ездят в Троицкую обитель, чтобы принимать дары, в другие же монастыри, где таких даров не давали, они и не заглядывали39. Неизвестно, давались ли подарки простым гостям преподобного. Но несомненно, что все богомольцы питались от щедрот монастыря. В народе сложилось предположение, будто в монастыре есть такой медный горшок, который готовил без излишка и недостатка именно столько постного кушанья, сколько было нужно для несчитанных тысяч гостей, пришедших на праздник в обитель40. Так исполнялась прежде в обители заповедь страннолюбия. [...]

Выгодна и почетна была в Древней Руси должность княжеского или великокняжеского духовника. Она служила для рядовых людей верной ступенью на той служебной лестнице, которой восходили они на епископское седалище, и потому являлась предметом исканий и домогательств. Но для истинного подвижника Христова, который ничего не искал, никогда не был златоносцем и хотел навсегда остаться в нищете, эта почетная придворная должность служила порой источником столкновений и огорчений. Любопытный факт рассказывается в житии ученика преподобного Кирилла Белозерского преподобного Мартиниана (+1483). Василий Темный поставил его игуменом Троице-Сергиева монастыря и выбрал в духовные отцы себе. В то время один боярин перешел от московского князя на службу к тверскому. Василию было жаль и досадно лишиться слуги, и он изыскивал средства вернуть его к себе. Обращается он к преподобному Мартиниану, просит его содействовать возвращению боярина на Москву, обещая тому честь и богатство. При содействии подвижника боярин вернулся, но вероломно был взят под арест. Узнав о происшедшем, преподобный является к князю "с великою печалию". "И рече: такс ли, самодержавный князь великий, и ты праведно судити научился еси? Почто еси душу мою грешную продал и послал еси во ад? Почто еси боярина того, иж мною призваннаго и душею моею, оковати повелел и слово свое преступил?" Преподобный лишает благословения князя и его княжение и налагает свое духовническое запрещение. Затем немедленно уезжает в монастырь. Василий был смущен и сознал свою неправду. [...] Он снимает опалу с того боярина и, "очи ему дав", сделал его своим приближенным. В монастыре великий князь испрашивает себе прощение и разрешение у своего духовного отца. Преподобный Мартиниан благословил князя честным крестом "и сам от него прощение взят". После того князь Василий больше прежнего стал любить своего духовного отца, ни в чем его не оскорблял, слушал во всем и почитал41. Вот какое геройство, которое заметно удивляет жизнеописателя преподобного Мартиниана, требовалось иногда от княжеского духовника. [...]

Печалование и благотворительность были едва ли не самыми излюбленными формами служения миру со стороны подвижников того времени. О преподобном Димитрии Прилуцком (+1392) в его житии говорится: "Никогда же блаженный не измени правила молитвенаго, но убо труды к трудом прилагая, смешая пост с милостынею, странных приимая и кормлю подавая требующим". Положение обители при большой дороге к Белому морю содействовало особенно развитию страннолюбия. [...] О печаловании подвижника говорится "и от насилия, от злых судий бедою одержимых, точию словом своим избавляя". Преподобный защищает и рабов от насилия господ, не останавливаясь пред обличением. Один богатый человек прислал в Прилуцкий монастырь пищу и питье. Димитрий не принял дара и сказал благотворителю: "Отнеси сия в дом свой, еже нам принесл, и, яже суть рабы и сироты в твоем дому, тех питай, да не погибнут гладом и жаждею и наготою, и тех избытки (что останется) нашей нищете донеси, да будеши совершен милостивец и вменит ти Господь Бог в правду"42.

Преподобный Павел Обнорский (+1428) был одним из замечательнейших подвижников Древней Руси. Из учеников преподобного Сергия он в большей степени, чем кто-либо другой, был склонен к безмолвию, к отшельничеству, к полному уединению. Ему пришлось устроить общежительный монастырь и управлять им, но подвижник остался отшельником, приходя в обитель только для богослужения на субботы и воскресенья. Строжайшее подвижничество Павла Обнорского характеризуется словами его жития: "вся жизнь его пост бяше", "всегдашний пост, присная молитва"43. Тем интереснее знать, как смотрел этот созерцатель-отшельник на обязанности инока относительно мирян. Жизнеописатель отмечает, что преподобный Павел "благоприступен приходящим к нему и учителен"44. Духовным отцом мирян он не был, конечно, только потому, что не имел священного сана. Еще в миру преподобный отличался нищелюбием45. Монастырю же своему благотворительность он вменил в непременную обязанность и это выразил в своем уставе, содержание которого изложено в житии. [...]

Преподобный Кирилл Белозерский (+1427) - представитель разных видов христианского подвижничества. Временно он юродствовал, или принимал подвиг безмолвия. Но сверх того преподобный Кирилл был организатором знаменитого общежительного монастыря, который в заволжском крае имел приблизительно то же значение, какое в других местах монастыри Печерский и Троице-Сергиев. [...] Белозерский монастырь при жизни основателя сделался питателем своего края в голодное время [...]46. Благотворительная деятельность монастыря проявлялась и по смерти святого. Игумен Христофор (1428-1433 гг.) "многих от плененных искупив, на своих местех паки насадив (поселив)"47. При следующем игумене Трифоне (до середины XV в.), когда монастырь строил церковь и материальные средства его были напряжены, случился в крае большой голод. Многие начали приходить в обитель, ища пропитания. Здесь никому не отказывали и особенно заботливо питали голодных детей. Но экономный келарь, "умален быв верою", стал бояться, что у монастыря не хватит средств на всех: прокормиться самой братии, содержать рабочих и пропитать голодных; служебные чины обители стали уменьшать выдачу милостыни. Тогда запасы действительно начали быстро убавляться. Игумен решил питать всех приходящих, и в Белозерском монастыре кормилось ежедневно 600 человек и больше до нового хлеба48. Грозный писал в Кириллов монастырь в своем знаменитом послании: "Кириллов доселе многия страны пропитывал в гладныя времена"49.

Один из учеников преподобного Сергия является миссионером, утвердителем христианства среди двоеверов крещенного уже края, - это преподобный Авраамий Чухломской (+1375г. или позднее). Население, ближайшее к его пустынному монастырю, держалось языческих суеверий, верило и обращалось к волхвам. К подвижнику, как к волхву, стали приводить своих больных для леченья. Он поучает их "оставить волшебную прелесть" и совершает несколько чудесных исцелений. Чудеса преподобного Авраамия утверждают двоеверов в христианстве, так что некоторые из них даже постригаются в его монастыре50. А из собеседников преподобного Серия вышел не повторившийся еще на Руси миссионер, истинный апостол Христов, святой Стефан Пермский (+1396), который в монастыре приготовил себя к своему служению и в сане иеромонаха положил основание христианства среди зырян. Труды святого Стефана слишком хорошо известны, чтобы описывать их здесь51. [...]

Преподобный Дионисий Глушицкий (+1437), которого можно признавать представителем струи монашества, шедшей из Московского края, один из выдающихся подвижников-благотворителей: "изряднее нищелюбие стяжа". Своему ученику преподобному Григорию Пельшемскому он дает примечательное наставление: "Сотвори ум твой с всем тщанием единаго Бога искати и прилежати в молитве. И паче подвигнемся помогати нищим и сиротам и вдовицам, дондеже время имаши, делай благая"52. При жизни преподобного Дионисия "в таж лета гладна бысть страна та". В обитель преподобного приходит много народа за хлебом, "творяше бо (преподобный) милостыню неоскудно просящим. Они же болма начаша приходити. Преподобный же никакоже стужа, но болма даяше". Эконом монастыря указывает подвижнику на оскудение запасов. Но тот, "понося эконому", дает наставление о милостыне без всякого расчета [...]53. В похвальном слове преподобный Дионисий называется между прочим "рабом свободитель" [...]. И эта черта превосходно подтверждается следующим интересным рассказом из жития преподобного Дионисия. [...] Одели одного юношу странницей, и тот, назвавшись рабой, просил у святого 100 сребрениц для выкупа из холопства вместе с детьми. Преподобный дал деньги, а братия возвратила ему их, сказав, что напрасно он благотворит обманщикам. Но преподобный Дионисий отдает деньги юноше, а братию наставляет быть милостивыми, давать не только всякому просящему, но и не просящему, запрещает повторять свои искушения и побуждать его к немилосердию54.

Упомянутый ученик Дионисия преподобный Григорий Пельшемский (+1441) совершенно усвоил наставление своего учителя и вполне осуществил его. "Прихождаше нищая в глад, с радостию приимаше их"55. Поучая бельцов и иноков, подвижник как тем, так и другим ставит в числе заповедей Господних, т.е. обязательных предписаний - "милование нищих"56.

Монастыри новгородско-псковского края, стоявшие вне прямого влияния со стороны преподобного Сергия, однако нисколько не разнились в своем служении миру от прочих русских монастырей, конечно, потому, что в них хранились общие, исконные заветы русского монашества. [...]

Наиболее известный из Псковских монастырей, возникших в XV в. - монастырь преподобного Евфросина (+1481), отличался поразительной строгостью устава и жизни братии, так что один священник, попавший в обитель к вечернему богослужению и насилу простоявший его, отозвался: "Тако он (Евфросин) пребывает с братьею, яко железный с железными". Но обитель славилась и благотворительностью. [...]. Следует заметить, что, организуя благотворительность в монастыре, преподобный Ефросин ставит ее в неразрывную связь с общежительным уставом, воспрещающим монаху личную собственность, рассуждая так: то, что монах истратил бы на себя, должно идти в пользу нищих. Примечательно и то, что примером в этом деле русскому подвижнику послужили подвижники Востока. И по мере того, как богатела обитель Евфросина от приносов и вкладов селами, развивалась и ее благотворительная деятельность. "Святый же нача болма милостыни творити убогим и странных упокоевая, яко чадолюбивый отец"57. [...]

III

В среде русского монашества, воссозданного преподобным Сергием, в XV веке развились два противоположных направления. К концу этого века они вполне определились. Сторонники их резко разделились на две партии [...]. Во главе каждой партии тогда стояли крупные представители, даровитые, книжные, известные подвижники. Иосифляне - партия московская, получившая имя от преподобного Иосифа Волоцкого, представители практического монашества, сторонники общежительного монастыря. Белозерские старцы - заволжская партия, созданная Нилом Сорским, представители созерцательного монашества, сторонники скитского образа. Иноческие идеалы, взгляды на задачи монашества и на обязанности его к миру у каждой партии свои, особенные.

Ученик и постриженник Пафнутия Боровского, который имел своим учителем ученика преподобного Сергия, Никиту Высоцкого, преподобный Иосиф (+1515) считал монашество общественной силой, передовым правящим классом в Церкви. Но общественное значение русского монастыря во время Иосифа покоилось на земельном богатстве, на вотчине, и подвижник становится на ее защиту. Монастырские вотчины привлекают в число братии "честных и благородных" людей, к черной работе не привыкших, будущих иерархов, опору Церкви, а потому должны они существовать. Таков ход мыслей в знаменитых словах волоцкого подвижника, сказанных им на соборе 1503 г.: "Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися?" Защищая монастырскую вотчину и владение крестьянами, преподобный Иосиф является проповедником "стяжательности", права монастыря на скопление богатств (но, разумеется, не частной собственности монаха, которая с точки зрения устава нетерпима). Между разными доводами в оправдание монастырской стяжательности он приводил и такой: монастырь обязан благотворить, но для благотворительности нужны средства, т. е. земельные богатства. Поэтому он может и должен владеть вотчинами.

Оттого преподобный Иосиф Волоцкий становится одним из энергичнейших проповедников - и в теории и на практике - монастырской благотворительности во всех ее главных видах: страннолюбия, нищелюбия и ухода за больными [...]58. Итак, монастырю приобретать имущества для благотворительной деятельности совершенно дозволительно и желательно, иноку же трудиться ради "странных и больных упокоения" прямо спасительно. [...]

Преподобный Нил Сорский (+1508), постриженник Кирилле-Белозерского монастыря, путешествовавший и на Афон, держался совершенно иного взгляда на монашество. Идеал его чисто созерцательный. Преподобный Нил не считал монашество общественной силой и потому не возлагал на него миссии руководительства церковной жизнью народа, что обязывало бы монаха [...] нарушать его "беспопечение" (свободу от забот) и "безмолвие" (свободу от житейской суеты и людских бесед). Он вел монаха из мира в пустыню, в уединение, признавая великую опасность для его души от одного обращения с мирским чином. Считая однако полное отшельничество уделом совершенных и святых, а общежитие неудобным для безмолвия, Нил Сорский вводит на Руси средний - скитский образ жизни, который называет "царским путем". Скит - это малочисленная монашеская община в два-три человека, которые имеют все общее - пищу, одеяние и труд и повинуются друг другу59. "Притяжание сел и содержание многих имений", т.е. вотчины и накопление богатств, вовлекающая монашество в сношения с миром, подвижник-созерцатель считал вовсе недозволенными монастырю. На соборе 1503 г. не иной кто, как преподобный Нил, поднял вопрос об отобрании вотчин у монастырей. Он запрещал инокам принимать от мирян даже милостыню, кроме крайней нужды. Содержаться монаху предписывал трудами рук своих, и скитская нищета стала преданием в его обители. Немудрено поэтому, что подвижник не признавал материальную милостыню и благотворительность вообще монашеской обязанностью. Безмолвие и нестяжательность освобождали инока от этого [...], раз тот без лжи и, смело глядя в лицо, может сказать: не имею [...]. Инок-нестяжатель легко мог заменить милостыню другими подвигами, если он из числа опытных - увещанием и утешением брату в скорби и нужде, если новоначальный, то безропотным терпением обид. Однако преподобный Нил предписывает принимать странника, ищущего приюта, и снабжать его хлебом, предписывает страннолюбие - простейшую форму благотворительности. [...]

Ученики преподобного Нила не могли отрешиться от традиционных русских суждений о "спасенной милостыне" и быть последовательными. Вассиан Патрикеев, который описывает назначение монашества согласно со своим старцем, а обязанность церковной благотворительности предоставляет епископам, однако пишет, что слова Христа: "аще хощеши совершен быти..." (Мф. 19:21), - являют три всеобъемлющие главизны иноческого жития: "нищету, милостыню и всяко братолюбие и сострадание, к сим же и молитву непрестанную с воздержанием и бодростию"60. [...]

Преподобный Пафнутий Боровский (+1477), в обители которого принял пострижение преподобный Иосиф Волоцкий, "один из любопытнейших характеров в древнерусском монашестве", по замечанию профессора В.О.Ключевского61. Пафнутий наследовал от своего учителя одну черту - выдающуюся духовническую опытность, уменье употреблять милосердие и строгость, где нужно то или другое. По словам Иосифа, преподобный Никита "презирал хотящая быти" и поведал тайные помыслы братии. "Бяше же щедр и милостив, егда подобает, и жесток и напрасен, егда потреба"62. Пафнутий был духовником и братии, и мирян и известен был своею опытностью в наложении епитимий. [...] Беседа Пафнутия как к инокам, так и к мирским всегда была проста и чужда человекоугодия. Всегда он говорил по Божию закону и сказанное исполнял делом. [...] Независимость и нелицеприятие преподобный Пафнутий проявлял в отношении к своим духовным детям, какой бы высокий пост они не занимали. Юрий Васильевич, князь Дмитровский, брат великого князя Ивана III, был духовным сыном боровского подвижника "и много время душею ко отцу приходяше". Князь Юрий сам рассказывал, в каком настроении он шел обычно на исповедь: "коли пойду на исповедь ко отцу Пафнутию, и ноги у мене подгибаются". Жизнеописатель добавляет: "толико же бысть добродетелен и богобоязлив князь"63, а мы добавим: так безбоязнен и строг к духовным детям был преподобный Пафнутий.

Благотворительность боровский подвижник считал обязанностью монастыря. Во время голода он сам пропитал множество народа - "всех окрестных", "яко до тысящи на всяк день и множае собиратися". В обители не осталось никаких запасов, но в следующее лето молитвами святого "и слез ради нищих умножение плодом Господь дарова"64. В монастыре был обычай кормить и "учреждать" гостей, в том числе и мирских посетителей65. Когда умирал подвижник, его ученик, оставивший превосходные записки о последних днях учителя, просит повеление написать завещание о монастырском строении. И преподобный дает это завещание. В нем он предписывает монастырю обязательную благотворительность и вместе неизменное соблюдение монастырского устава и церковного правила. "Трапезы от любостранна (странника) не затворите, о милостыни попецетеся, просяща потребная тща не отпустите... Соборныя молитвы не отлучайтеся никакою нужею разве немощи, весь устав и правило церковное кротко и немятежно и молчаливо и просто рещи, якоже мене видите творяща, и вы творите"66. Ученик спрашивает умирающего учителя о месте его погребения. Назначив это место, преподобный Пафнутий прибавил, "а гроба не купи дубова, на ту шесть денег колачей купи, да раздели нищим; а мене лубком оберти да, под страну подкопав, положи"67.

Школа преподобного Пафнутия Боровского заметно сказалась на его ученике преподобном Иосифе Волоцком. Иосиф прежде всего выдающийся духовник. Поселившись в волоколамских пределах, он быстро прославился. Строгость жизни, доброгласие в церковной службе, широкая начитанность вместе с поразительной памятью и находчивостью ("богодухновеннаго писания все памятию на край языка имый"), привлекательная наружность вместе со скромной, чисто монашеской осанкой и искусством в обхождении - все это привлекает внимание местной аристократии к подвижнику, который и сам был родовит. "И мнози князи и бояре приходяще к игумену Иосифу на покаяние"68, т.е. выбирают его себе в духовные отцы. Из князей, бывших духовными детьми преподобный Иосифа, известны: Борис Волоцкий и Юрий Дмитровский Васильевичи, братья великого князя Ивана III, и Иван Борисович Волоцкий. Некоторые из волоколамских бояр, "иже от палаты княжа", из воевод "и воинов честных" также просили Иосифа быть их духовным отцом69. На исповедь к нему стремились и женщины. Хотя волоколамская обитель, как и боровская, была невходна женам, однако это не помешало княгиням и боярыням иметь преподобного Иосифа своим духовным отцом. Между волоколамским игуменом и его духовными дочерьми установились своеобразные сношения: женщины исповедают грехи свои письменно и с радостью принимают ответ преподобного, не умевшие писать сказывали грехи своим домовым священникам и посылали их к Иосифу70. Подвижник отвечал на письменные или устные просьбы своих духовных чад обоего пола и писал им послания. Памятником письменных сношений преподобного Иосифа с духовными детьми служат дошедшие до нас "послания Иосифовы о епитимиях к вельможам, в мире живущим, детем его духовным". Они свидетельствуют, как строга была та покаяльная дисциплина, которой хорошие духовники подвергали мирян, впавших в тяжкие грехи, насколько была высока и непререкаема власть духовного отца71.

Преподобный Иосиф был выдающийся печаловник - "немощным спострадателен" В своих посланиях и личных беседах со знатными мирянами он заступается за холопов и за крепостных. Он пишет вельможам, наставляя их "восхищенное не по правде отдати", увещевает "помиловать бедных и убогих, иже пусти беша человеческаго утешения"; рабов, которые "гладом тают и наготою стражут", довольствовать, "чтобы с голоду и с наготы, не плакали". При этом он просит господ не забывать, что они одна плоть с рабами, крещены одним крещением, искуплены одною кровию и вместе станут на судище Христовом72 […].

Но главная заслуга преподобного Иосифа пред Волоцкой страной - помощь населению в неурожайные годы. Случилось, что хлеб не родился несколько лет подряд, и наступил "глад крепок". Хлеб страшно вздорожал, и народ питался листьями, корой и сеном - "с скоты едина пища". Коренья ужовника и истолченные гнилушки дерева - "злейши скотьскыя пища" - особенно содействовали развитию желудочных заболеваний. Голодный народ покидал свои дома и расходился в разные стороны. Громадная толпа сошлась и к воротам монастыря. Всех оказалось 7000 человек кроме малых детей. "Иосиф же тогда житница своя разверз по патриарху древле тезоименитому" (подражая библейскому Иосифу). Он велел питать всех, а малых детей поместил в странноприимницу для прокормления. Голодающих детей оказалось более 50 и некоторые из них имели всего по два с половиной года. Бедные крестьяне приводили "отрочат" к монастырю и оставляли их здесь. Когда преподобный распорядился призвать их родителей, ни один не явился, все отказались от своих чад. Пришлось выстроить за монастырем дом и питать детей. "Сия чада, яже не породи, питание (преподобный) милосердною утробою и печашеся о них, акы сам сия породи". Теперь тихая обитель превратилась как бы в торжище. Каждый день множество нищих, убогих и голодных крестьян получали в ней печеный хлеб. Кормилось ежедневно до 400-500 человек. В монастыре поднимается неудовольствие. Келарь приходит к игумену с заявлением, что не осталось ржи даже на пропитание братии. Игумен зовет казначея и велит купить хлеба на деньги. "Казначей же не сказа денег". Тогда преподобный распоряжается, чтобы занимали денег, покупали рожь, но кормили голодающих. [...] Монастырь действительно быстро обеднял: хлеб, деньги, одежда, скот - все было роздано и ничего не осталось. Дело быстро изменяется, когда вмешался "державный", великий князь Василий Иванович. Узнав, что монастырь питает столько народа - покупает, занимает и голодает сам, великий князь "внезапу прииде" в обитель, учредил братию привезенными припасами, а для голодающих отпустил 1000 четвертей ржи, столько же овса и 100 рублей денег; в случае же новой нужды разрешает брать из своего села столько хлеба, сколько потребуется. Примеру великого князя последовали некоторые владетельные, за ними бояре и зажиточные христолюбцы. Со своей стороны подвижник убеждает владетельных князей помогать голодающему народу73. Монастырь без труда теперь прокормил голодающих. Настала урожайная осень, и голодные разошлись по домам. [...]

Надо ли говорить, что преподобный Иосиф был нищелюбив и подавал нуждающимся без отказа? На Успеньев день, храмовой праздник монастыря, в него сходилось более тысячи нищих. Их кормили и награждали каждого "сребренницей". Подвижник заповедал творить эту милостыню и после своей смерти, чтобы не оскудел монастырь "до века"74. Преподобный Иосиф Волоцкий выдающийся благотворитель даже среди древнерусских подвижников.

При его обители был уход за больными мирянами. "Оставшая же на трапезе брашна, передается в одном из житий преподобного его распоряжение, не сохраняти в келарницу, но в отлученный (отделенный) дом убогим и больным отдаяти сия. Усмотрижеся (рассудилось же) ему и се: яко немощнующу человечьству и грубу (бедной черни) нужа подъяти (следует пособлять) и помогати"75. "Отлученный дом убогих и больных" нечто вроде больницы и богадельни. Его устроил преподобный Иосиф, сознавая неотложную нужду благотворительной помощи бедному люду. Где же находился этот дом? Вероятно, в родовом селе Иосифа в Спиридонове, именно во Введенском монастыре, который преподобный устроил, как полагают, по образцу Подольского Введенского монастыря при Троицкой Лавре. Кроме дома для больных и убогих, здесь был так называемый "Божий дом" - глубокая общая могила, в которой погребались умершие безвестной смертью. От главного монастыря Спиридоново находится в двух поприщах - около трех верст, и Введенский монастырь получал от Иосифова все необходимое для содержания. [...]

Преподобный Корнилий Комельский (1537), постриженник Кирилло-Белозерского монастыря, по направлению своих подвижнических идеалов однако близко сходится с преподобным Иосифом Волоцким. Благотворительная его деятельность, описанная подробно в житии, а также и хозяйственная, в значительной степени напомнят нам деятельность преподобного Иосифа. Устраивая свою пустынную обитель, Корнилий превращается в земледельца и в лесу распахивает ниву: "начать тяжарь быти... лес секый, нивы насевая и приходящая приемля и мимоходящая кормяше"76. Он не оставил этой деятельности, и устроив монастырь, и тогда, когда получил для него села и починки со всяким угодьем и с крестьянами. Подвижник вместе с братией продолжали сечь лес и сеять нивы именно в целях благотворительности: "да не токмо сами свой хлеб ядят, но да и неимущих питают"77. А обстраивая свой монастырь, он не забывает поставить и богадельню для мирян. "Созда же, говорит жизнеописатель, и богодельню вне монастыря странным и нищим на покой"78. Житие отмечает мелкую, но характерную подробность, касающуюся краткого пребывания подвижника в Москве. Великий князь Василий Иванович, большой почитатель преподобного, часто приглашал его к столу, а иногда посылал кушанья со своего стола на дом. "Он же сия нищим и маломощным подавая тай"79. Благотворительность Корнилиева монастыря была широкая и щедрая. На храмовые праздники обители многочисленным нищим выдавалась милостыня по рукам, - каждому по деньге, по просфорке и калачу. Случилось, что в монастыре к одному празднику не было денег. Преподобный Корнилий молился Господу, чтоб он послал милость Свою "на братию Свою - на нищих". И утром в самый день праздника великий князь присылает милостыню в монастырь "двадесять рублев с рублем". Преподобный с любовью оделил нищих княжеской милостыней, как бы посланной для них от Бога. В другой праздник преподобный Корнилий раздавал обычную милостыню подходящим к нему "не зрящу на лица, но токмо руку простершему даяше". Пользуясь этим, некоторые нищие подходили за милостыней дважды, иные до пяти раз. Приставники сказали об этом подвижнику, а он ответил: "не трогайте их, они за этим пришли". В тот же день его посетило видение. Светолепный старец преподобный Антоний Великий, праздник которого торжествовала обитель, вывел его на поле, показал ему на одной стороне просфоры, на другой калачи и сказал: "вот твои просфоры и калачи, которые ты роздал нищим". Старец повелел Корнилию подставить свою одежду и начал класть просфоры и калачи; их оказалось так много, что они посыпались на землю. После этого видения преподобный Корнилий дает братии своей заповедь творить неоскудную милостыню не только при жизни его, но и по смерти. В вологодской земле случился голод. Хлеб сильно вздорожал и купить его даже негде было. В монастырь Корнилия стали приходить "от многих стран... страннии и нищи", а из окрестностей мучимые голодом. Преподобный, никому не отказывая, подавал щедрую милостыню ежедневно. Многие приносили своих младенцев и оставляли под стенами монастыря. Подвижник принимает их всех, отсылает в особый дом, и там их питали и покоили. В это тяжелое время запасы обители не оскудевали80. В своем последнем поучении братии преподобный Корнилий распоряжается, чтобы в день его памяти кормили нищих остатками от братской трапезы: "Да егда творите память мою, и оставшая останцы братской трапезы сей подавайте братии Христове - нищим"81.

Устав этого подвижника предполагает благотворительность монастыря, как его обязательное дело. Запрещая самовольную милостыню каждому частному иноку, чтобы под этим предлогом не нарушалась строгость общежития, преподобный Корнилий предписывает трудящимся все сработанное сносить в казну, "ниже в милостыню дают", "милостыня бо в монастыре и нищелюбство обща суть"82.

Преподобный Даниил Переславский (+ 1540), постриженник Боровской обители, также усердный благотворитель. Он был духовным отцом мирян и успешно действовал снисходительным обращением с грешниками, "благим и милостивым рассуждением увещевая"83. Далее в житии говорится: "Страннии же, приходящий в монастырь той, покой у него в келий приимаху. Умерших же различными бедами и поверженных зверем на снедение и сих на раме своем взимаше и в божедомской гробнице полагаше с подобающим пением и Божественную литургию служаше за оных"84. Погребение умерших безвестною смертью было главным видом благотворительных забот переславского подвижника. На месте "божедомской гробницы" для поминовения усопших он поставил сначала церковь, а потом открыл здесь и свой монастырь. Второй его подвиг - это уход за больными. "Некогда же виде вне монастыря три мужи клосны (увечные) и болезнены вельми у ограды повержены. Ихже повеле взяти в монастырь и покоити их. Мнози же ведуще нищелюбие, и приношаху нужных (несчастных) человек и болезненных и от зверей уязвляемых, убожества же, ради неимущих, чим питати их ни врачевати, и сих поверзаху у монастыря. Он же с радостию взимаше их в монастырь препитая, и врачевати веляше"85. Таким образом не будет большой неточностью сказать, что монастырь преподобного Даниила превратился в больницу и богадельню. Случился голод в переславских пределах. Хлеба стало мало даже на торгу. В обители преподобного Даниила было тогда немало братии "и мирян довольно", и потому монастырские запасы быстро истощились. Преподобному донесли, что муки мало, не хватит на неделю, а до нового хлеба оставалось еще около восьми месяцев. Подвижник "сам прииде к житнице и виде муки мало, вящше триех оков86. И тогда прииде к нему вдовица убога и хотяше умрети от глада и с чады своими. Святый же наполни мешец муки и отпусти ю. И повеле келарю останком муки тоя приходящих ту алчных и жадных насыщати. И бысть тако: питахужеся в монастыри и в селе их людие останком тем и до новаго хлеба неоскудно благодатию Божиею и молитвами преподобнаго Даниила"87.

[...] Заволжские подвижники или Белозерские старцы неизвестны своей благотворительной деятельностью. И понятно: в их пустынных скитах и отдельных лесных кельях не было средств для этого; среди них, как исключение едва ли не единичное, был богатый инок - князь Вассиан Патрикеев. [...] Заволжская партия выставила целый ряд обличителей-печаловников. Преподобный Мартиниан, небоязненно обличавший своего духовного сына Василия Темного, печалуясь за опального боярина, был Белозерец, ученик преподобного Кирилла. [...] Игумен Порфирий, заволжский пустынник, насильно поставленный Василием III в троицкие игумены, печалуется пред ним за вероломно схваченного Новгородсеверского князя Василия Шемячича, последнего удельного князя на Руси, умершего в московской темнице. Великий князь не послушал смелого обличителя-печаловника, прогневался и лишил Порфирия игуменства. А тот, отрясши прах от ног своих, в бедной одежде и пешком отправился в свою вожделенную пустыню за Волгу88. Феодорит, постриженник соловецкий, одно время подвизавшийся в Кирилло-Белозерском монастыре и в Порфиевой пустыни, печаловался перед Грозным за бежавшего в Литву князя Курбского - своего духовного сына, но, разумеется, без успеха89. [...]

Читатель видит, что мы не довели свою историческую справку до новой истории, до конца XVII в., а вместе и до конца Древней Руси; да и на пространстве от XI в. до середины XVI в. пропустили много святых имен, не обозрели целый ряд житий. Это, конечно, правда: автор сделал только то, что успел. Но он собрал и изложил здесь главное. В середине XVI в. собственно кончается история древнерусского монашества. Следующие полтора века прибавили ряд подвижнических имен, но не дали новых общих явлений. А на пространстве взятого периода автор останавливался на главных моментах в истории русского монашества: не пропустил ни Феодосия Печерского, ни Сергия Радонежскаго, ни Иосифа Волоцкого, не умолчал и о Ниле Сорском.

На каких же сторонах своей жизни древнерусский мир видел помощь из святых обителей, от преподобных, просиявших в Русской земле? Да на всех решительно. На религиозно-нравственной - в молитве, учительстве, духовничестве и миссионерстве подвижников, на социальной и политической - в печаловании за осужденных, в обличении насильников и миротворчестве враждующих князей; на экономической - в монастырской благотворительности разных видов. Общежители или пустынножители - русские подвижники - все несли службу миру, кто какую мог, то учительным словом к темному народу, то всенародным обличением московского самодержца, то куском хлеба умирающему ребенку, оставленному под монастырской стеной своими голодными родителями, то прокормлением целых тысяч голодающего народа, то уходом за больными и увечными бедняками и устройством для них богаделен при монастырях [...].

1. Голубцов, Сергий, протодиак. Троице-Сергиева Лавра за последние сто лет. Монашество и его проблемы. События и лица. Устав Лавры. (Обзор и иследование). М., 1998. С. 63.
2. [...] Житие Феодосия, игумена Печерского, списание Нестора, по харатейному списку XII в. Московского Успенскаго собора (далее: Житие преподобного Феодосия)// Чтения в Обществе любителей истории и древностей российских, М., 1899, Кн. 2. С. 54. Также см.: Патерик Киево-Печерский. Изд. Яковлева. - Памятники русской литературы. Одесса, 1872. С. 19. (далее: Яковлев). Оставляя братию, подвижник говорил: "Живите же о собе и поставлю вы игумена, а сам хочу в ону гору ити един, якоже и преже бях обыкл уединився житии". - Летопись по Лаврентьевскому списку (далее: Лаврентьевская летопись). 3-е изд Археографической комиссии, СПб., 1872. С. 154. Ср.: Яковлев. С. 74.
3. Лаврентьевская летопись. С. 205.
4. Слово святого Феодосия о терпении и о любви// Ученые Записки Академии Наук, СПб., 1854. Т. П. Ч. 2. С. 204-205.
5. Житие преподобного Феодосия. С. 75-77; Яковлев. С. 51-53.
6. О последнем можно судить по поучениям мирянам, надписанным именем преподобного Феодосия, хотя их подлинность и оспаривается некоторыми учеными.
7. Лаврентьевская летопись.
8. Лаврентьевская летопись. С. 205
9. Житие преподобного Феодосия. С. 73. […]; ср Яковлев. С. 38-39.
10. Завещание игумену. - Migne J.-P.Patrologiae cursus completes. Series graeca (далее: Р.М.). Paris, 1857-1866, Vol 99, col. 1821, №21; см. перевод в книге Е.Е.Голубинского. История Русской Церкви. М., 1880, Т. I. Ч. 2. С. 683.
11. Житие преподобного Феодосия. С. 75-76; ср. Яковлев С. 41.
12. Похвала преподобному Феодосию. - Яковлев. С. 64; Житие преподобного Авраамия Смоленского// Православный Собеседник, 1858, №3. С. 142, 383; Кирилл Туровский. - Памятники российской словесности XII ст. (далее; Памятники российской словесности XII ст.). Издание К.Ф.Калайдовича. М., 1821. С. 126-127; Новгородская летопись, 2-я и 3-я. - Полное собрание русских летописей. СПб., 1879, Т III. С. 79.
13. Житие преподобного Феодосия. С. 95; Яковлев. С. 62.
14. Яковлев. С. 101. Может быть, преподобный Никола принимал на себя и обязанность печалования. По крайней мере, к умирающему подвижнику его врач обращает следующие слова: "и кто напитает много чад требующих, и кто за ступит обидимых, кто помилует нищих?". Там же. С. 103.
15. Яковлев. С. 123, 137, 152-158.
16. Там же. С. 123.
17. Там же. С. 130, 183.
18. Там же. С. 156.
19. Подробности см. в нашей статье "Значение Печерского монастыря в начальной истории русской церкви и общества"// Богословский Вестник, 1886, октябрь и отдельный оттиск.
20. Феоктист, игумен Печерский, духовный отец князя Давида Игоревича и его княгини (Летопись по Ипатьевскому списку, далее - Ипатьевская летопись. Издание Археографической комиссии, СПб., 1871, 1112 г. С. 197); Адриан, игумен Выдубецкого Михайловского монастыря, духовный отец великаго князя Рюрика Ростиславича (Там же, 1190 г. С. 448); Симон, игумен Владимирского Рождественского монастыря, духовник великой княгини Марии, жены Всеволода III (Лаврентьевская летопись. 1206 г. С. 403; ср. Летописец Переяславля Суздальского. Издание князя М.Оболенского. М., 1851. С. 108); Пахомий, игумен Ростовского монастыря св. Петра, духовник князя Ростовского Константина Всеволодовича (Там же. 1214 г. С. 416); Кирилл, игумен Владимирского Рождественского монастыря, духовник князя Василька Константиновича (Там же. 1231 г. С. 433-434). Кроме поименованных, можно назвать еще предположительно черноризца Иакова, написавшего послание духовному сыну своему Димитрию (по предположению Преосвященного Макария - великому князю Изяславу Ярославичу (Митрополит Макарий (Булгаков). История Русской Церкви. СПб., 1857, Т. II. С. 156, 339-342).
21. Известен положительно за весь период только один княжеский духовник из бельцов; поп Семион, духовный отец великого князя Ростислава Мстиславича (Ипатьевская летопись. 1168 г. С. 362-364) и, предположительно, - Иоанн, духовник князя Всеволода Юрьевича (Лаврентьевская летопись. 1190 г. С. 387).
22. Игумены печерские преподобные Феодосии и Стефан, как было упомянуто, состояли духовниками киевских бояр. Инок Зарубской пещеры Георгий пишет послание своему духовному сыну, знатному юноше (Срезневский И.И. Сведения о малоизвестных и неизвестных памятниках. СПб., 1864, Вып. 1. С. 54-57).
23. Вопрошание Кирика. - Русская историческая библиотека. Т. VI. С. 47-48.
24. Лаврентьевская летопись. С. 250; Ипатьевская летопись. 1097 г. С. 170.
25. Лаврентьевская летопись. С. 265; Ипатьевская летопись. 1101 г. С. 181.
26. Ипатьевская летопись. 1157 г. С. 335.
27. Житие преподобного Варлаама. Издание Общества любителей древней письменности. СПб., 1879. С. 10-11.
28. Лаврентьевская летопись. С. 282; Ипатьевская летопись. С. 210. Вот примеры, когда иноки вместе с представителями высшей иерархии выступали в роли миротворцев: игумен Спасского на Берестове монастыря Петр вместе с митрополитом Кириллом и Черниговским епископом Порфирием II в 1230 г. (Лаврентьевская летопись. С. 433); Ефрем, игумен Богородицкого монастыря, вместе с Порфирием I, епископом Черниговским, ездили для мира к владимирскому князю Всеволоду, и тот задержал их на два года (в 1177 г. - Ипатьевская летопись. С. 411); Михаил, игумен Отроча монастыря, вместе со Смоленским епископом Игнатием в 1206 г. (Лаврентьевская летопись. С. 40).
29. Лаврентьевская летопись. 1096 г. С. 222.
30. Житие преподобного и богоносного отца нашего Сергия Чудотворца и похвальное ему слово, написанное учеником его Епифанием Премудрым в XV в. (далее: Житие преподобного Сергия). Издание Общества любителей древней письменности, СПб., 1885. С. 43; Полное собрание русских летописей, изданное Археографической комиссией. СПб., 1859, Т. VII. С. 62.
31. Житие преподобного Сергия. С. 35; ср. Похвальное слово. С. 150, 155-156.
32. Житие преподобного Сергия. С. 74-75.
33. См. речь профессора В.О.Ключевского на том же академическом торжестве в память юбилея преподобного Сергия (Богословский Вестник, 1892, ноябрь) - Значение преподобного Сергия Радонежского для русского народа и государства.
34. Житие преподобного Сергия. С. 138-139.
35. Похвальное слово. С. 148.
36. Житие преподобного Сергия. С. 108-109: ср.: Симон Азарьин. "Книга о чудесах пр. Сергия" (далее: Симон Азарьин). Издание Общества любителей древней письменности. СПб., 1885. С. 14.
37. Житие преподобного Никона. Издано в Москве в 1646 г. Л. 188 об.
38. Симон Азарьин. С. 18.
39. Симон Азарин. С. 3-4.
40. Герберштейн С. Записки о Московии / Пер. с лат. И.Анонимова СПб., 1866 С. 68.
41. Житие преподобного Мартиниана Белозерского. Рукопись Волоколамской библиотеки, №564. Л. 234 об.-236.
42. Там же. С. 63. В похвальном слове преподобному Димитрию говорится: "Радуйся милостыни рачитель... Радуйся ум свой к Господу имея и сердце пригвождая в молитвах день и нощь, радуйся болящим врач и скорый посетитель, радуйся вдовицам питатель, сиротам же и нищим и странным и бескровным тихое пристанище" (Там же. С. 75-76) Преподобный Евфимий Суздальский (+1404) также известен своею благотворительностью. Однако его поздний жизнеописатель, характеризуя подвижника с этой стороны, дословно списывает приведенные выдержки из жития преподобного Димитрия Прилуцкого, только с необходимыми выпусками/ (Житие преподобного Евфимия. Рукопись Волоколамской библиотеки №628. Л. 66 об.- 67). В похвальном слове (Там же. Л. 76 об,- 77 об.) подобные же заимствования из похвалы преподобному Димитрию.
43. Житие преподобного Павла. Рукопись Волоколамской библиотеки №659. Л. 195, 208.
44. Там же. Л. 192 об.- 193.
45. Там же. Л. 204. "Нищим милостыню с тщанием подая, бяше бо зело милостив".
46. Житие преподобного Кирилла. Рукопись Волоколамской библиотеки №645. Л. 480 об.- 481.
47. Ради благочестивого игумена князь Юрий Дмитриевич Звенигородский отпускает однажды весь полон. Там же. Л. 458 и об.
48. Там же Л. 462 об - 463
49. Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. СПб., 1841, Т. I. С. 383.
50. Житие преподобного Авраамия. Рукопись Троице-Сергиевой Лавры №625 (здесь и далее ГБ РФ, фонд 304, Главное собрание библиотеки Троице-Сергиевой Лавры - прим ред.) Л. 310, 311 об., 321 об.- 323. Подвижник поучает братию пред смертью - "страннолюбия не забывать" (Там же. Л. 330)
51. В дальнейшем изложении мы не станем говорить о древнерусских иноках-миссионерах. Напомним только теперь читателю, что участие монашества в деле распространения христианской веры на нашем севере до XVII в. было гораздо более значительно, чем участие иерархии [...]
52. Житие преподобного Дионисия. Рукопись Троице-Сергиевой Лавры №603. Л. 35 Это наставление буквально повторяется в житии преподобного Григория Пельшемского - Великие Минеи-Четии, собранные Всероссийским Митрополитом Макарием (далее - Великие Минеи-Четии). Издание Археографической комиссии, СПб., 1868 30 сентября, стлб. 2273.
53. Рукопись Троице Сергиевой Лавры №603. Л. 38-39.
54. Там же. Л. 36 об.- 37 об.
55. Великие Минеи-Четии. 30 сентября, стлб. 2278. Ср.. Похвальное слово. Стлб. 2294. Благотворительная деятельность подвижника описывается в дальнейших словах жития почти буквально приведенными выше словами из жития преподобного Димитрия Прилуцкого, которые можно даже признать житийно-типическими.
56. Там же. Стлб. 2278. [...]
57. Там же. С. 77. Преподобный Евфросин завещал братии не забывать страннолюбия после его смерти.
58. Житие преподобного Иосифа Волоцкого, составленное неизвестным, изданное К.И.Невоструевым // Чтения в Московском Обществе любителей духовного просвещения, М., 1865, Вып. 2. С. 117-118.
59. Предисловие на книгу блаженного отца Нила Сорского (его ученика Иннокентия Охлебинина), см.: Предание учеником своим о жительстве скитском преподобного Нила Сорского (далее: Предание учеником) Издание Козельской Оптиной пустыни М., 1849. С. XXI.
60. Послание инока князя Вассиана Патрикеева// Православный Собеседник, 1803, №3. С. 108, 185 и 207.
61. Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. С. 207.
62. Отвещание любозазорным - Великие Минеи-Четии. 9 сентября, стлб. 559.
63. Житие преподобного Пафнутия. С. 136.
64. Там же. С. 141.
65. Там же. С 140.
66. Записки Иннокентия. С. 446-447.
67. Там же. С 451.
68. Житие преподобного Иосифа С 22.
69. Там же С. 95-97, 141, ср. Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел М, 1813, Ч 1, №132 С 343 (Духовная князя Ивана Борисовича).
70. Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. С. 113-114.
71. См. наш очерк Древнеруский духовник: Исследование по истории церковного быта. С. 56-61, 106-115.
72. Хрущев И. Исследование о сочинениях Иосифа Санина, преподобного Игумена Волоцкого СПб., 1858 С. 90-94, 99; Смирнов С. Древнерусский духовник С. 114-115.
73. Сохранилось послание преподобного Иосифа к дмитровскому князю Юрию Ивановичу. Подвижник убеждает князя питать народ во время голода, уставить цену на хлеб и наказывать тех, которые дорого его продают. (Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археографической комиссией. СПб., 1846, Т. I, №216).
74. Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. С. 49-52, 113-135, 174-175.
75. Там же. С. 144.
76. Житие преподобного Корнилия. Рукопись библиотеки Троице-Сергиевой Лавры №676. Л. 513 об.
77. Там же. Л. 530.
78. Там же. Л. 516.
79. Там же. Л. 527 об.
80. Житие преподобного Корнилия. Рукопись библиотеки Троице-Сергиевой Лавры №676. Л. 520 об.- 522 об.
81. Там же. Л. 537. Жизнеописатель приводит стереотипную характеристику подвижника как благотворителя: "бяше же нагим одежда, печальным утешение, бедным помогая", - ту характеристику, которую мы видели уже в житиях преподобного Димитрия Прилуцкого, Евфимия Суздальского, и Григория Пельшемского. В похвальном слове преподобному Корнилию читаем: "Радуйся милостивый, страннолюбивый Корнилие, малыми убо брашны по время гладное мног народ во своей обители прпитал еси, а брашна наипаче множахуся молитвами твоими".
82. Там же. Л. 558; Амвросий (Орнатский), архим. История Российской иерархии. М., 1812, Т. IV. С. 683. Новопоступившему в монастырь дается такое предписание: "А в монастыри живущим братьям никому ничего в любовь не дает, ниже мирским, ни в милостыню странным, ниже покупает кому что" (С. 702-703). Преподобный запрещает каждому иноку в частности принимать от мирян милостыню: "Ниже милостыню кому себе, или ино что от кого приимати или самим творити (т.е. милостыню), но вся обща бывают" (С. 697).
83. [...] Сборник XVIII в. поморского письма, принадлежащий профессору В.О.Ключевскому. Л. 276 об. - 277.
84. Там же. Л. 277.
85. Там же. Л. 281 и об.
86. Оков - мера сыпучих тел: четвертая часть бочки или кади.
87. Там же. Л. 280 и об.
88. Курбский А., кн. Сказания князя Курбского (далее: А.Курбский). Изд. 2-е. СПб, 1833. С. 127-128. Ср.: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. 1-е изд Общества Общественной Пользы, М., 1851, кн. 1. С 1648-1650.
89. Курбский А. Цит. соч. С. 126-127, 140-141. Курбский не знает, как умер его заступник и духовный отец: от одних он слышал, что Грозный велел его утопить в реке, другие говорили, что преподобный почил "тихою и спокойною смертию о Господи". О печаловании можно читать в исследовании Янковского Печалование духовенства за опальных// Чтения в Обществе истории и древностей российских. М., 1876, Кн. 1; а также в Курсе церковного права Павлова А.С. С. 501-502, особенно обстоятельно в диссертации Малинина В. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. С. 682 и далее. [...]