Полное житие преподобной матери нашей марии египетской. Преподобная мария египетская Жизнеописание марии египетской

Великим постом слова о Марии Египетской обязательно звучат в храмах. Как правило, говорится о ее обращении от греха, о долгом покаянии в пустыни. Но одно слово о ней запоминается как-то особенно, оно сродни хорошему иконописному образу. Это проповедь свмч. Серафима (Чичагова) «О призыве Божием». Наверное, не все знают об этом наставлении, поскольку имя Преподобной Марии не вынесено в его заглавие, но посвящено оно большей частью этой святой. И вот, в нем есть строка, емкая и глубокая, передающая суть ее истории и одновременно позволяющая увидеть известное, как будто, в первый раз, уже не как цепочку событий, а как истинное чудо, совершенное Богом. Вот что говорит свмч. Серафим: «…по прошествии 47 лет старец-инок Зосима однажды встретил ее в пустыне ночью, эту - из великих грешниц - великую праведницу…» .

Обычно о преп. Марии Египетской говорят как о «помилованной» Богом, и это верно. Но так почувствовать и передать безмерность милосердия Божия удается не часто. Ведь что означают слова свмч. Серафима, что увидел он? - Да то, что прошлого Преподобной Марии просто нет … Нет блудницы. Есть величайшая святая! Та, что вошла в рай вместе с девами.

В отношении греха «долгопомнящими» являются только человеческая душа и человеческое суждение. Божия мера иная. Для Христа нет «оставивших Его» апостолов, нет «отрекшегося от Него» Петра, нет «сочувствовавшего избиению архидиакона Стефана» Павла, а есть лишь ученики и первоверховные апостолы Петр и Павел. Истинное прощение, то, которому и научает нас Господь, бывает полным, навсегда изглаживающим то, что было вчера. Оно-то и делает возможным переход кающегося человека в иное состояние; переход, который может показаться «немыслимым», «слишком щедрым» и едва ли не «мифическим» для души скупящейся: из великих грешниц - великая праведница! «Да как так?! Ведь она…» или: «Ладно, пусть она - святая, но какой страшный пример, однако!»

Да не покажется все это утрированием или сомнительным смещением акцентов. Однажды мне пришлось услышать в замечательной проповеди о моей святой слова неожиданные и, видимо, поспешные: «Сколько теперь в России таких вот «Марий Египетских»!» - «Сколько?» - хотелось спросить… Боль священника, принимающего сотни, если не тысячи исповедей и еще больше переживающего за тех, кто так и не доходит до аналоя, была понятна. Это был прорвавшийся наружу «крик». Но дело-то как раз в том, что «Марий Египетских» нет… Нет покаяния, способного вывести человека вот так, на сорок семь лет в пустыню за Иордан, поставить его на путь подвижнический, на путь крайней аскезы! И дело даже не в этом, а в том, что освятившаяся Мария, которую преп. Зосима называет «сокровищем» , благословение которой он почитает для себя великой радостью и которую он страшится… не увидеть еще раз, не может быть «типизирована» даже в малой мере как «пример для неподражания». Почему? Именно потому, что уже нет ее прошлого .

Что поражает в ее житии? Совершенное бесстрастие, с которым она «отдает» Богу при свидетельстве исповедающего ее иерея свои грехи, сама ее исповедь, обращенная и к нам. (Христиане первых веков каялись открыто.) В ней нет ни малейшего оттенка самооправдания или, напротив, болезненности. Все совершенно, до конца, «до дна» осознанно, оплакано и изжито… Она лишь снимает с души прошлые страсти, чуть не погубившие ее, как «ветошь», которая… давно не властна над ней.

При этом покаяние Марии Египетской перед священником, то есть по правилам Церкви, не имеет ничего общего с равнодушием. Она еще раз глубоко переживает события почти полувековой давности. И преподобный Зосима с трепетом принимал исповедь… от святой.

И так, через слово свмч. Серафима (Чичагова), житие преп. Марии открывается как устроенное Богом дело спасения человека , начавшееся еще до его обращения, помимо его воли , через внешне, казалось бы, «случайные», обстоятельства, приведшие заблудившуюся душу к подножию Креста Господня.

Красавица

…Иерусалим готовился к празднику Воздвижения Креста Господня. Множество паломников двигались по узким улочкам, чтобы приложиться к величайшей святыне - найденному царицей Еленой Кресту Спасителя. Но даже в этой пестроте обращала на себя внимание одна египтянка. Смуглая, гибкая, как лента, с быстрым взглядом и порывистыми движениями, она не походила на христианок. Во всем ее облике чувствовалась горделивость. Она явно знала цену своей замечательной красоте.

Когда отворились ворота храма, египтянка из любопытства решила идти со всеми. После многих усилий она приблизилась к дверям храмового притвора.

Со всех сторон от нее народ свободно проникал внутрь, она же оставалась на том же месте. Попытки встать в другой поток не принесли результата. Ее попросту отбрасывало, как песчинку волной. Всякий раз, когда она после долгих усилий в изнеможении достигала порога храма, происходило движение, увлекавшее ее далеко назад. Так продолжалось долгое время. Египтянка приуныла. Наконец, обессилев совершенно, она прислонилась к стене притвора. И здесь Мария Египетская вдруг ясно поняла, что все произошедшее с ней не случайно: ее не допускает Сам Господь. Чувство это было явным и таким острым, что от ужаса в ней заговорила совесть; будто вспышка озарила всю ее жизнь.

Окольные пути

Подростком, едва сформировавшейся девушкой, она сбежала от родителей и за семнадцать лет ни разу не подумала обратиться назад. В той жизни все было слишком «прозаично», новая же, хозяйкой которой она себя ощущала, обещала свободу и счастье. Все эти годы ее, как бич, гнала постыдная страсть.

Не корысть и не бедность заставляли Марию Египетскую жить среди падших, а порок, подчинивший ее волю совершенно. Поводом, началом ко всему послужила гордость от сознания своей молодости и редкой красоты. В Иерусалим ее привело отнюдь не желание поклониться святым местам, и на корабль-то, плывший из Александрии, она попала случайно, не имея ни определенных планов, ни обязанностей, способных удержать человека на одном месте. Ее привлекла возможность повеселиться там, где было множество молодых людей. Ни место, куда направлялось египетское судно, ни окружение паломников не остановили ее. И только в эту минуту, в притворе, она впервые ужаснулась себе от того, что поняла: Бог ее видит.

Изумленная явным знаком Божия противления и сама увидевшая себя отнюдь не прекрасной, а, напротив, нечистой и недостойной, она заплакала все сильнее и сильнее, до отчаяния. И тут взгляд Марии Египетской упал на икону Божией Матери.

«Покров» грешных

Как противоположность ей самой - с образа сияла кроткая, одухотворенная красота. Взгляд Девы Марии, живой, проникавший в душу и различавший ее движения, поразил египтянку, а полуулыбка Матери Христа подала робкую надежду. И тогда она припала к Богородице, как к единственной, Кто, вопреки всему, непонятно, необъяснимо не гнушается ею… Несвязными, сбивчивыми были ее слова, прерывавшиеся рыданиями. Она просила только об одном - не отвергать ее до конца, если возможно, просить для нее прощения у Бога, помочь ей подняться, дать еще время для искупления прошлой оскверненной жизни. Как мать умеет понять невнятный лепет ребенка, так распознаёт Богоматерь движения в христианской душе. А еще через некоторое время, уже ясно почувствовав милость Богородицы, Ее отзывчивость и святое заступление, египтянка уже не как «чужая», «отвергнутая», а как дитя, нашедшееся, наконец, и ободряемое родителями, свободно прошла сквозь множество народа и не склонилась, а упала возле Распятия на Голгофе. В эту минуту она скорее чувствовала, чем осознавала, что уже искуплена и прощена , что на этом самом месте Господь понес все ее грехи. Надо только отречься от прежней жизни и стать достойной Его, не предать и не забыть этого уже никогда…

Долго молилась она еще перед иконой Богоматери, благодаря свою Заступницу и Поручительницу и обещая исправить жизнь, пока не услышала голос: «Если перейдешь через Иордан, то найдешь себе полное упокоение».

Уповая на помощь Богоматери и все еще видя перед собой Ее Лик, египтянка, не теряя молитвы, как нити, соединившей ее с Небом, целый день без отдыха шла к Иордану. Случайный прохожий, увидев лицо, распухшее от слез, подал ей три монеты, на которые она купила себе три хлеба. Помолившись в церкви Святого Пророка и Крестителя Господня Иоанна, умывшись в Иордане, она вернулась в храм, чтобы причаститься Святых Христовых Тайн. Сон на голой земле не показался ей утомительным. Чуть свет, отыскав брошенную лодку, она переправилась на другой берег. Перед ней была безлюдная пустыня. Затем она скрылась от человеческих глаз… Старое платье, да два с половиной хлеба в руках…

Святая Церковь трижды в году вспоминает великую святую - преподобную Марию Египетскую:

2. На богослужении четверга 5-й недели Великого поста, которое называется "стоянием Марии Египетской". В среду вечером во всех храмах читается Великий канон святого Андрея Критского, а также канон преподобной Марии и ее житие (это, пожалуй, единственное житие, которое сейчас в Церкви читается во время богослужений). Церковь в этот день предлагает верующим наиболее сильные образы покаяния.

3. В пятое воскресенье (неделю) Великого поста. Напомним, что 1-я неделя посвящена Торжеству Православия, 2-я - святителю Григорию Паламе, 3-я - Крестопоклонная, 4-я - преподобному Иоанну, автору знаменитой "Лествицы", 5-е - преподобной Марии Египетской, 6-е - Входу Господа в Иерусалим. Вот в каком ряду стоит память преподобной Марии!

Кем она была? Великой грешницей, блудницей, ненасытной в грехе, жила в Александрии, славившейся роскошью и пороками. Благодать Божия и заступничество Матери Божией обратили ее к покаянию, и покаяние ее превзошло по силе своей и ее грехи, и представление о возможном для человеческой природы. 47 лет Преподобная провела в пустыне, из них в течение 17 лет (ровно столько, сколько она грешила) она вела жестокую борьбу с обуревавшими ее страстями, пока не очистила ее Благодать Божия, пока не отмыла и не высветлила ее душу до состояния ангельского. Святой старец Зосима, по воле Божией открывший подвижницу людям, жил в очень строгом монастыре, был в этом монастыре одним из самых суровых подвижников, но он поражен был той степенью святости, которой преподобная Мария обладала еще при жизни. Во время молитвы она поднималась над землей; ходила по воде, как по суше; повторяла строки Священного Писания и рассуждала, как просвещенный богослов, хотя никогда не умела читать и не слышала слова Божия; она была почти бесплотна и питалась только тем, что давала пустыня. Поистине, то, что увидел Зосима, превышало не только просто человеческие, но и понятия иноческие. И в то же время она не переставала плакать о своих грехах и считать себя самой грешной в очах Божиих.

Житие преподобной Марии Египетской было и есть одно из самых любимых чтений русского народа (как и житие святого Алексия, человека Божия). Житие ее, похожее на сказку, но не вызывающее сомнений в его реальности, неизменно трогает читателя; напоминает ему о безмерной милости Божией, а с другой стороны - о необходимости собственных великих усилий, чтобы высветлить, изменить свою душу так, чтобы в ней не было ничего противного Богу, чтобы Богу приятно было в ней обитать.

Нет греха, которого не может простить Милосердие Божие, если в этом грехе принесено искреннее, чистосердечное, слезами добытое покаяние. И наоборот, незначительный по человеческим меркам грех, но не нераскаянный, может преградить душе вход в Царство Небесное. Воспоминание о жизни Марии Египетской ободряет грешных и предупреждает нерадеющих о спасении души - в этом урок, который дает нам в житии Преподобной Святая Церковь.

Тайну цареву прилично хранить (Тов. 12, 7), а о делах Божиих объявлять похвально. Так сказал ангел Товиту после чудесного прозрения очей его и после перенесенных им тягот, от которых Товит по своему благочестию был, потом избавлен. Ибо разгласить цареву тайну опасно и губительно, умалчивать же о пречудных делах Божиих вредит душу. Потому, страшась умолчать о Божественном и опасаясь участи раба, который, получив от владыки своего талант, зарыл его в землю (См.: Мф. 25, 14-30) и данное ему для пользования спрятал, не истратив, я не утаю дошедшего до меня священного предания. Да уверует всякий в слово мое, передающее то, что мне довелось услышать, да не подумает он, поразившись величием случившегося, будто я что-нибудь приукрашиваю. Да не уклонюсь я от истины и да не искажу ее в слове своем, где упомянут Бог. Не пристало, думаю я, умалять величие воплощенного Бога Слова, соблазняясь об истинности передаваемых о Нем преданий. К людям же, которые будут читать эту мою запись и, поразившись предивному, что в ней запечатлено, не захотят ему поверить, пусть милостив будет Господь, ибо, отправляясь от несовершенства естества человеческого, они считают невероятным все, что выше людского понимания.

Далее я перейду к своему повествованию о том, что случилось во времена наши, и о чем поведал святой муж, привыкший с самого детства говорить и совершать угодное Богу. Пусть же не соблазнит неверного заблуждение, будто в наши дни не случается столь великих чудес. Ибо благодать Господня, из поколения в поколение нисходящая на святые души, приготовляет, по слову Соломона (Прем. 7, 27), друзей Господа и пророков. Однако пора приступить к благочестивому этому повествованию.

В одном палестинском монастыре в окрестностях Кесарии подвизался некий инок именем Зосима, равно украшенный делом и словом, который чуть что не с пелен был взрощен в монастырском обычае и трудах.

Проходя поприще подвижничества, он укрепил себя во всяческом смирении, соблюдал всякое правило, поставленное в этой школе подвига ее наставниками, а многое сам добровольно назначал себе, стремясь подчинить плоть духу. И старец достиг избранной цели, ибо столь прославился как муж духовный, что из ближайших, а нередко и из дальних монастырей постоянно приходило к нему множество братьев, чтобы его наставлением укрепиться для подвига. И хотя он предан был деятельной добродетели, всегда размышлял над словом Божиим, и ложась в постель свою, и вставая от сна, и занятый рукоделием, и когда случалось ему вкушать пищу. Если же тебе угодно знать, каким брашном он насыщался, то скажу тебе, что постоянным псалмопением и раздумиями над Священным Писанием. Рассказывают, что нередко старец удостаивался Божественных видений, ибо получал озарение свыше. Ибо "кто не оскверняет плоть и всегда трезвится, бодрствующим оком души видит божественные видения и получает в награду блага вечные".

Однако на 53-м году своей жизни Зосима начал смущаться мыслью, что по совершенству своему не нуждается более в наставничестве. Он рассуждал: "Есть разве на земле монах, который мог бы преподать мне что-нибудь или был бы в состоянии наставлять меня в подвиге, какого я не ведаю, и в котором не упражнялся? Разве найдется кто среди пустынножителей больший меня деятельной жизнью или созерцательной?" Однажды старцу предстает некий муж и говорит ему: "Зосима, ты славно, насколько это в силах человеческих, подвизался и славно прошел монашеское поприще. Однако никто не достигает совершенства, и ожидающий его подвиг труднее уже совершенного, хотя человек этого и не ведает. Чтобы ты уразумел, сколько есть еще других дорог ко спасению, уйди из этой обители, как Авраам из дома отца своего (Быт. 12, 1), и ступай в монастырь вблизи реки Иордан".

Тотчас старец, согласно этому повелению, покидает обитель, в которой он с младенческих лет жил, приближается к святой реке, и, путеводимый тем же ранее представшим ему мужем, находит монастырь, который приготовил ему для жительства Бог.

Постучав в двери, он видит привратника, который сообщает о его приходе игумену. Тот, приняв старца и увидев, что он со смирением по монашескому обычаю творит поклон и просит за него помолиться, спрашивает: "Откуда и зачем ты пришел, брат, к этим смиренным старцам?" Зосима отвечает: "Откуда я пришел, незачем говорить, пришел же я, отец, ради назидания духовного, ибо слышал о вашем славном и достохвальном житии, могущем духовно приблизить ко Христу, Богу нашему". Игумен сказал ему: "Единый Бог, брат мой, врачует слабость человеческую, и Он обнаружит тебе и нам Божественную Свою волю и наставит тому, как надобно поступать. Человек же не может наставить человека, если тот сам не будет постоянно ревновать о духовной пользе и рассудительно стремиться совершать должное, надеясь в этом на помощь Божию. Однако, если любовь к Богу подвигла тебя, как ты говоришь, прийти к нам, смиренным старцам, оставайся здесь, раз ты для этого пришел, и Добрый Пастырь, отдавший душу свою во искупление наше и по имени зовущий своих овец, напитает всех нас благодатью Святого Духа".

Когда он кончил, Зосима снова склонился перед ним и, попросив игумена помолиться за него и сказав "аминь", остался в том монастыре. Он увидел, как старцы, преславные своей деятельной жизнью и созерцанием, служат Богу: псалмопение в монастыре никогда не смолкало и длилось всенощно, в руках монахов всегда была какая-нибудь работа, а на устах псалмы, никто не произносил праздного слова, заботы о преходящем не тревожили, годовые прибытки и попечение о житейских печалях даже по имени не были известны в обители. Единственным стремлением у всех было, чтобы каждый был мертв телесно, ибо умер и перестал существовать для мира и всего мирского. Всегдашним брашном были там боговдохновенные слова, тело же монахи поддерживали только самым необходимым - хлебом и водой, ибо каждый горел любовью к Богу. Зосима, увидев их житие, ревновал об еще большем подвиге, принимая все более тяжелые труды, и нашел сподвижников, прилежно трудившихся в вертограде Господнем.

Прошло много дней, и настало время, когда христиане соблюдают Великий пост, приготовляясь почтить страсти Господни и Его Воскресение. Монастырские ворота более не отворялись и постоянно были на запоре, чтобы монахи без помех могли свершать свой подвиг. Отмыкать ворота запрещалось, кроме тех редких случаев, когда сторонний монах приходил за каким-нибудь делом. Ведь место то было пустынное, недоступное и почти не известное соседним монахам. В монастыре исстари соблюдалось правило, из-за которого, я полагаю, Бог привел Зосиму сюда. Что это за правило и как оно соблюдалось, я сейчас скажу. В воскресенье перед началом первой седмицы поста по обычаю преподавалось причастие, и всякий приобщался чистых тех и животворящих Таин и, как это принято вкушал немного от еды; все затем вновь собирались в храме, и после долгой молитвы, творимой коленопреклоненно, старцы давали друг другу целование, каждый из них с поклоном подходил к игумену, прося его благословения на предстоящий подвиг. По окончании этих обрядов монахи отворяли ворота, согласным хором пели псалом: Господь просвещение мое и спаситель мой: кого убоюся? Господь защититель живота моего: от кого устрашуся? (Пс. 26, 1) - и все выходили из обители, оставляя там кого-нибудь не за тем, чтобы сторожить их добро (ибо у них не было ничего, что могло бы привлечь воров), но дабы не оставлять церковь без присмотра.

Каждый запасался чем мог и чем хотел из съестного: один брал сколько ему требовалось хлеба, другой - сушеные фиги, третий - финики, четвертый - моченые бобы; некоторые не брали с собой ничего, кроме рубища , прикрывавшего их тело, и насыщались, когда испытывали голод, растущими в пустыне травами. Правилом и непреложно наблюдаемым законом у них было, чтобы один монах не знал, как подвизается другой и чем занят. Едва перейдя Иордан, все далеко отходили друг от друга, разбредались по всей пустыне, и один не приближался к другому. Если же кто издали замечал, что какой-нибудь брат идет в его сторону, немедля уклонялся с дороги, и шел в другом направлении, и пребывал наедине с Богом, непрестанно распевая псалмы и питаясь тем, что оказывалось под рукой.

Так монахи проводили все дни поста и возвращались в монастырь в воскресенье , предшествующее животворящему восстанию Спасителя из мертвых, чтобы торжествовать предпразднество по чину Церкви с вайями .

Каждый приходил в монастырь с плодами своих трудов, зная, какой его подвиг и какие семена он взрастил, и один не спрашивал другого, как тот проходил назначенное себе делание. Таково было это монастырское правило и так оно во благо совершалось. Ведь в пустыне, имея судьей единственно Бога, человек состязается с самим собой не ради угождения людям и не для того, чтобы выставить свою стойкость напоказ. Совершаемое же ради людей и им в угоду - не только без пользы для подвизающегося, но и служит для него причиной великого зла.

И вот Зосима, по положенному в этом монастыре правилу, с малым запасом необходимого для телесных нужд пропитания и в одном рубище перешел Иордан. Следуя этому правилу, он шел по пустыне и ел, когда его побуждал к тому голод. В определенные часы дня останавливался на краткий отдых, творил песнопения и, преклонив колена, молился. Ночью там, где его застигала темнота, он прямо на земле вкушал краткий сон, а на рассвете снова продолжал путь и всегда шел в одном направлении. Ему хотелось, как он говорил, дойти до внутренней пустыни , где он надеялся встретить кого-нибудь из живущих там отцов, который мог бы духовно просветить его. Зосима шел быстро, словно спеша к какому-то славному и знаменитому прибежищу.

Он шел так 20 дней и однажды, когда он пел псалмы шестого часа и творил обычные молитвы, обернувшись к востоку, вдруг справа от того места, где он стоял, Зосима увидел как бы человеческую тень. Он задрожал от ужаса, думая, что это диавольское наваждение. Оградив себя крестным знамением и стряхнув страх, Зосима повернулся и увидел, что подлинно кто-то идет в сторону полдня. Человек был наг, темен кожей, как те, кого опалил солнечный зной, волосы же имел белые, как руно , и короткие, так что они едва достигали шеи. Зосима возвеселился неизреченным веселием, ибо не видел во все те дни ни людского облика, ни следов или признаков зверя или птицы. Он бросился бежать в ту сторону, куда поспешал представший ему муж в жажде узнать, что это за человек и откуда, надеясь стать свидетелем и очевидцем преславных дел.

Когда этот путник понял, что издали за ним следует Зосима, он бросился бежать в глубь пустыни. Зосима же, как бы забыв о своей старости и презрев тяготы пути, решил его настигнуть. Он преследовал, а муж тот усиливался уходить. Но Зосима бежал быстрее и вскоре приблизился к убегающему настолько, что тот мог расслышать его голос. Тогда старец вскричал со слезами:

Зачем бежишь от меня, грешного старца? Раб Божий, подожди, кто бы ты ни был, ради Бога, по любви к Которому ты поселился в этой пустыне. Подожди меня, немощного и недостойного. Остановись, удостой старца своей молитвы и благословения ради Бога, не отторгающего ни единого человека.

В этот момент они достигли впадины, как бы изрытой речным потоком. Беглец сошел в нее и вышел на другой ее край, а Зосима, утомившись и не в силах далее бежать, стоя на этом, начал плакать и сокрушаться.

Тогда муж тот сказал:

Авва Зосима, прости меня ради Бога, но нельзя мне оборотиться и показаться тебе на глаза, ибо я женщина и совсем нага, как ты видишь, и срам моего тела ничем не прикрыт. Но если тебе угодно исполнить просьбу грешницы, дай свое рубище, чтобы мне скрыть то, что выдает во мне женщину, и я повернусь к тебе и приму твое благословение.

Ужас и восторг, как он передавал, овладели Зосимой, когда он услышал, что женщина назвала его по имени. Ибо, как муж острого ума, умудренный в вещах Божественных, старец понял, что она не могла бы назвать по имени человека, которого никогда прежде не видела и о ком никогда не слышала, не стяжав дара прозорливости.

Тотчас Зосима исполнил то, о чем женщина его просила, и разорвал ветхий свой гиматий и, повернувшись к ней спиной, бросил половину ей.

Женщина, прикрывшись, поворачивается к Зосиме и говорит ему:

Зосима, услышав, что она еще сохраняет в памяти слова Писания, из книги Моисеевой, Иова и Псалтири, сказал ей:

Ты, госпожа моя, читала только Псалтирь или и другие священные книги?

На это она улыбнулась и говорит старцу:

Истинно, я не видела человека, с тех пор как переправилась через Иордан, кроме как сегодня тебя, не встречала и ни единого зверя, ни другой какой твари, как пришла в эту пустыню. Грамоте же я никогда не училась и не слышала даже, как поют псалмы или что-нибудь оттуда читают. Но слово Божие, наделенное жизнью и силой, само дает человеку ведение. Здесь кончается моя повесть. Но, как в начале ее, и ныне заклинаю тебя воплощением Божественного Слова молиться обо мне, грешной, перед Господом.

Так сказав и закончив свой рассказ, она пала к ногам Зосимы. И снова старец со слезами вскричал:

Благословен Бог, творящий великие, чудные, славные и предивные дела, которым нет числа. Благословен Бог, показавший мне, как Он награждает тех, кто боится Его. Истинно, Господи, Ты не оставляешь взыскующих Тебя.

Женщина, удержав старца, не позволила ему пасть ей в ноги и сказала:

Все, что ты услышал, человече, заклинаю тебя нашим Спасителем Христом, никому не рассказывай, пока Бог не разрешит меня отселе. А теперь ступай с миром. На следующий год ты увидишь меня, а я тебя, хранимого благодатью Господней. Сделай, ради Бога, то, о чем я тебя прошу, - в будущий Великий пост не переходи, как принято у вас в монастыре, Иордан.

Зосима удивился, что ей ведомо монастырское правило, и сказал только:

Слава Богу, дарующему великие блага любящим Его.

Она говорит:

Оставайся, авва, как я тебе сказала, в монастыре; ведь, если б и захотел, невозможно тебе будет выйти. В день святой Тайной Вечери возьми для меня в священный и достойный подобных таинств сосуд от Животворного Тела Христова и Крови и стой на том берегу Иордана, который ближе к поселениям, чтобы я могла прийти и причаститься Святых Даров. Ибо с тех пор как я приобщилась в храме Предтечи, до того как перейти Иордан, до сего дня не приобщалась и теперь всей душой этого жажду. А потому молю, не пренебрегай моей просьбой и принеси мне те животворящие и святые Тайны в тот самый час, когда Господь созвал учеников на святую Свою вечерю. Авве же Иоанну, игумену твоего монастыря, скажи так: "Призри на себя и на овец своих, ибо они творят дурные дела, которые должно исправить". Но я не хочу, чтобы ты сейчас сказал ему об этом, а когда Бог повелит тебе сделать так.

Кончив и сказав старцу: "Помолись за меня", она скрылась во внутренней пустыне.

Зосима склонил колени и припал к земле, где запечатлелись следы ее, восславил и возблагодарил Господа и в ликовании пошел назад, славословя Господа нашего Иисуса Христа. Вновь пройдя ту пустыню, он вернулся в монастырь в день, когда у тамошних монахов было принято возвращаться.

Весь год Зосима молчал, не смея никому рассказать то, что он видел, но в душе молил Бога снова явить ему желанный лик. Он страдал и сокрушался, что ждать придется целый год. Когда же наступило воскресенье перед Великим постом, все тотчас после обычной молитвы вышли из монастыря с песнопениями, а Зосиму одержала лихорадка, которая заставила его остаться в келий. Он вспомнил слова святой, сказавшей: "Если б и захотел, невозможно тебе будет выйти из обители".

Спустя несколько дней он восстал от болезни, но оставался в монастыре. Когда же прочие монахи вернулись и наступил день Тайной Вечери, он сделал то, о чем женщина попросила его. Взяв в сосудец Пречистого Тела и Честной Крови Господа нашего Иисуса Христа и положив в корзину фиг, фиников и немного моченых бобов, он поздним вечером покидает монастырь и в ожидании прихода святой садится на берегу Иордана.

Хотя святая медлила своим появлением, Зосима не сомкнул глаз и непрестанно смотрел в сторону пустыни, ожидая ту, кого желал увидеть. Сидя так, старец говорил себе: "Может быть, она не идет из-за какого-то моего прегрешения? Может, не нашла меня и вернулась назад?" Говоря так, он заплакал и в слезах стенал, и, воздев глаза к небу, так молил Бога: "Не отнимай у меня, Господи, блаженства снова увидеть то, что дозволил однажды лицезреть. Да не уйду я только с тяжестью обличающих меня грехов". После этой слезной молитвы иная мысль посетила его, и он стал говорить себе: "Что будет, если она придет? Ведь лодки нигде нет. Как она переправится через Иордан и подойдет ко мне, недостойному? Увы мне, жалкому, увы, несчастному! По грехам моим не дано мне вкусить такого блага!"

Пока старец думал такие думы, появилась святая и стала на том берегу реки, откуда шла. Зосима поднялся в радости и ликовании со своего места, славя Бога. И опять приступило к нему сомнение, что она не сможет перейти Иордан. И видит тогда (ночь выдалась лунная), как святая осенила крестным знамением Иордан и вступила в воду, и пошла по воде немокренно1, и направилась к нему.

Еще издали она остановила старца и, не позволяя ему пасть ниц, крикнула:

Что ты делаешь, авва, ведь ты иерей и несешь Святые Дары?

Он повиновался, и святая, выйдя на берег, сказала:

Благослови, отец, благослови меня.

Он, дрожа, ответил ей: - Подлинно неложны слова Господа, рекшего, что по силам очищающие себя подобны Богу. Слава тебе, Христе, Боже наш, внявший мольбе моей и явивший милосердие рабу Своему. Слава Тебе, Христе, Боже наш, через эту Свою рабу открывший мне великое несовершенство мое.

Женщина попросила прочесть Символ веры и "Отче наш". Когда Зосима кончил творить молитву, она по обычаю облобызала старца.

Причастившись Животворящих Таин, она воздела руки к небу и со слезами произнесла молитву: Ныне отпущаеши рабу Твою, Владыко, по глаголу Твоему, с миром. Ибо видели очи мои спасение Твое (См.: Лк. 2, 29). Потом говорит старцу:

Прости, авва, прошу тебя исполнить еще одно мое желание. Сейчас ступай в свой монастырь, хранимый благодатию Божией, а на следующий год снова приди в то место, где я в первый раз тебя видела. Ступай, ради Бога, и вновь по воле Божией увидишь меня.

Старец отвечал ей:

О, если б мне было возможно сейчас последовать тебе и вечно видеть честной твой лик. Но исполни единственную просьбу старца - вкуси немного от того, что я принес тебе здесь.

И с этими словами он показывает ей свою корзинку. Святая только кончиками пальцев притронулась к бобам, взяла три зернышка и поднесла их ко рту, сказав, что довольно и духовной благодати, хранящей в чистоте душу человека. Затем снова говорит старцу:

Помолись, ради Бога, помолись за меня и поминай меня, злосчастную.

Он, припав к стопам святой и призывая ее молиться за Церковь, за государство и за него, отпустил со слезами, ибо не дерзал долее удерживать свободную. Святая вновь перекрестила Иордан, вошла в воду и, как прежде, пошла по ней.

Старец возвращался, исполненный ликования и трепета, укоряя себя за то, что не спросил имени святой; однако надеялся сделать это в следующем году.

По прошествии года старец снова идет в пустыню, торопясь к той святой. Пройдя довольно по пустыне и обнаружив приметы, указывающие ему место, которое искал, Зосима стал озираться по сторонам и все оглядывать в поисках сладчайшей добычи, подобно опытному ловчему. Когда же удостоверился, что нигде ничего не видно, заплакал и, подняв глаза к небу, стал творить молитву, говоря: "Яви мне, Владыка, сокровище Твое некрадомое, сокрытое Тобою в этой пустыне. Яви мне, молю, ангела во плоти, которого недостоин мир". Так молясь, он оказался в как бы изрытом рекой углублении и увидел в восточной его части ту святую женщину, лежащую мертвой; руки ее были сложены по обычаю, а лик обращен к восходу. Подбежав, он омочил слезами ее стопы, к остальному же ее телу не смел прикоснуться. Довольно часов плакав и прочитав приличествующие времени и обстоятельству псалмы, сотворил молитву погребения и сказал себе: "Не знаю, схоронить останки святой или ей это будет неугодно?" Говоря это, он видит в головах ее начертанную на земле надпись, гласящую: "Здесь схорони, авва Зосима, останки смиреной Марии и прах предай праху, непрестанно вознося молитвы Господу за меня, скончавшуюся по египетскому счислению в месяце Фармуф , по ромейскому в апреле, в ночь страстей Спасителя, по принятии Святых Таин".

Прочитав эту надпись, старец возликовал, узнав имя святой, а также и то, что она, причастившись у Иордана Святых Таин, тотчас очутилась на месте своего отшествия. Путь, который Зосима с большим трудом преодолел за двадцать дней, Мария совершила за один час и сразу отошла к Господу. Славя Бога и окропляя слезами тело Марии, он сказал:

Время, Зосима, свершить то, что велено. Но как, несчастный, ты сможешь вырыть могилу, когда нет у тебя в руках ничего?

Сказав это, он увидел неподалеку обломок дерева, лежащий в пустыне. Подняв его, Зосима начал рыть землю. Но земля была суха и не поддавалась его усилиям, а старец устал и обливался потом.

Испустив из глубины души стон и подняв голову, он видит, что могучий лев стоит у останков святой и лижет стопы ее. Старец при виде льва задрожал от страха, особенно когда вспомнил слова Марии, что никогда она не встречала в пустыне зверя. Осенив себя крестным знамением, он ободрился, уповая на то, что чудесная сила усопшей сохранит его невредимым. Лев же стал ластиться к старцу, выказывая дружелюбие всей повадкой.

Зосима сказал льву:

Зверь, великая заповедала схоронить ее останки, а я не имею сил выкопать могилу; вырой ее когтями, чтобы нам предать земле тело святой!

Тотчас же лев передними своими лапами изрыл яму, достаточную, чтобы схоронить тело. Старец снова окропил ноги святой слезами и, прося ее молиться обо всех, предал тело земле (лев при этом стоял поблизости). Оно было, как и прежде, нагим, одетым только тем лоскутом гиматия, который дал ей Зосима.

После этого оба удалились: лев, подобно овце, отступил во внутреннюю пустыню, а Зосима повернул назад, благословляя Господа нашего Иисуса Христа и воссылая Ему хвалы.

Возвратившись в свой монастырь, он обо всем рассказал монахам и игумену, не скрыв ничего из того, что ему довелось услышать и увидеть, но все с самого начала им передал, так что они дивились величию Господню и со страхом и любовью чтили память святой. А игумен Иоанн нашел в монастыре людей, нуждающихся в исправлении, так что и здесь слово святой не оказалось праздным.

Зосима скончался в этом монастыре почти ста лет от роду.

Монахи из поколения в поколение передавали это предание, пересказывая в назидание всем желающим внимать. Я записал то, что дошло до меня изустно. Другие, быть может, тоже описали жизнь святой и много меня искуснее, хотя ни о чем подобном я не слыхал, а потому, как мог, составил этот рассказ, заботясь более всего об истине. Господь, щедро воздающий тем, кто прибегает к Нему, да вознаградит и читающих, и слушающих, и передавших нам эту повесть и сподобит нас благой части с блаженной Марией Египетской, о которой здесь было сказано, вместе со всеми от века Своими угодниками, почтенными за созерцание и совершение деятельной добродетели. Восславим же и мы Господа, Чье царство вовеки, дабы удостоил и нас в Судный день Своего милосердия во Иисусе Христе, Господе нашем, всяческая слава Которому, честь и вечное поклонение с безначальным Отцом и Пресвятым, Благим и Животворящим Духом ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Cвятитель Софроний, патриарх Иерусалимский

Житие преподобной матери нашей Марии Египетской (1)

«Тайну цареву скрывать хорошо, дела же Божии открывать славно» (Тов.12:7). Так сказал ангел Товии, после чудесного исцеления от слепоты очей, после всех опасностей, через которые он провел и от которых избавил его своим благочестием. Не сохранить тайны царя – дело опасное и страшное. Умолчать же о чудных делах Божиих – опасно для души. Посему и я, движимый страхом умолчать о божественном и вспоминая о наказании, обещанному рабу, который, взяв от господина талант, зарыл его в землю и данное для работы скрыл бесплодно, – не умолчу о священной повести дошедшей до нас. Никто да не усомнится поверить мне, писавшему о слышанном, и не думает, что я сочиняю басни, пораженный величием чудес. Избави меня Бог солгать и подделать рассказ, в котором поминается имя Его. Мыслить же низменно и недостойно величия воплощенного Бога Слова и не верить сказанному здесь – по моему, неразумно. Если же найдутся такие читатели сего повествования, которые, пораженные чудесностью слова, не пожелают верить ему, да будет к ним милостив Господь; ибо они, помышляя о немощи человеческой природы, считают невероятными чудеса, повествуемые о людях. Но приступлю к повести моей, о делах явленных в нашем поколении, как поведал ее мне благочестивый муж, с детства научившийся божественному слову и делу. Пусть не ссылаются в оправдание неверия, что невозможно в нашем поколении совершиться таким чудесам. Ибо благодать Отца, текущая через роды в роды по душам святых, творит друзей Божиих и пророков, как об этом учит Соломон. Но время начать сию священную повесть.

Жил человек в палестинских монастырях, славный жизнью и даром слова, с младенческих пелен воспитанный в иноческих подвигах и добродетелях. Имя старцу было Зосима. Да не подумает кто-либо, судя по имени, что я называю того Зосиму, который некогда был обличен в неправославии. То был совсем другой Зосима, и между ними большое различие, хотя оба носили одинаковое имя. Этот Зосима был православный, с самого начала подвизавшийся в одной из палестинских обителей, прошедший все виды подвижничества, искушенный во всяком воздержании. Соблюдал он во всем правило, завещанное от воспитателей на поприще этой духовной атлетики, многое и от себя примыслил, трудясь покорить плоть духу. И не миновал он своей цели: столь прославился старец духовною жизнью, что многие из ближних, а то и из дальних монастырей, нередко приходили к нему, чтобы в учении его найти для себя образец и устав. Но столь потрудившись в жизни деятельной, старец не оставлял попечения и о божественном слове, ложась, и вставая, и держа в руках работу, которой кормился. Если же хочешь узнать о пище, которой он питался, то одно имел он дело неумолчное и непрестанное – петь Богу всегда и размышлять о божественном слове. Часто, говорят, старец бывал удостоен божественных видений, озаряемый свыше, по слову Господа: очистившие свою плоть и всегда трезвящиеся неусыпающим оком души узрят видения озаряемые свыше, имея в них залог ожидающего их блаженства.

Рассказывал Зосима, что, едва оторвавшись от материнской груди, был он отдан в тот монастырь и до пятьдесят третьего года проходил в нем аскетический подвиг. Потом же, как сам рассказывал, стал он мучиться помыслом, будто бы он совершенен во всем и не нуждается в научении ни от кого. И так, по его словам, начал рассуждать сам с собой: «Есть ли на земле монах, могущий оказать мне пользу и передать мне нечто новое, такой вид подвига, которого я не знаю и не совершил? Сыщется ли среди любомудрых пустыни муж, превосходящий меня жизнью или созерцанием»?

Так рассуждал старец, когда предстал ему некто и сказал:

– «Зосима! Доблестно ты подвизался, в меру сил человеческих, доблестно свершил аскетический путь. Но никто среди людей не достиг совершенства, и больше подвиг, предстоящий человеку, уже совершенного, хотя вы и не знаете сего. А чтобы и ты узнал, сколько есть иных путей ко спасению, выйди из родной земли твоей, из дома отца твоего, как Авраам, славный среди патриархов, и ступай в монастырь близ реки Иордана».

Тотчас, повинуясь велению, старец выходит из монастыря, в котором с детских лет подвизался, и, достигнув Иордана, святой реки, направляется в путь, ведущий его в монастырь, в который послал его Бог. Толкнув рукой дверь обители, видит сперва инока-привратника; тот проводит его к игумену. Игумен, приняв его и увидев благочестивый его образ и обычай – сотворил он обычное монашеское метание (уставный поклон) и молитву – спросил его:

– «Откуда ты, брат, и ради чего пришел к смиренным старцам?»

Зосима отвечал:

– «Откуда я, нет нужды говорить, пришел же я ради пользы душевной. Слышал я о вас много славного и достохвального, что может душу приблизить к Богу».

Игумен сказал ему:

– «Бог один, исцеляющий человеческую немощь, откроет, брат, тебе и нам Свою божественную волю и научит творить, что подобает. Человек человеку помочь не может, если каждый не будет внимать себе постоянно и трезвенным умом делать должное, имея Бога сотрудником дел своих. Но если, как ты говоришь, любовь Божия подвигнула тебя увидать нас, смиренных старцев, останься с нами, и всех нас напитает благодатью Духа Добрый Пастырь, давший душу Свою во избавление за нас и знающий овец Своих по именам.

Так говорил игумен, а Зосима, опять сотворив метание и испросив его молитв, сказал «аминь» и остался жить в монастыре.

Увидел он старцев, славных жизнью и созерцанием, горящих духом, работающих Господу. Пение их было непрестанное, стояние всенощное. В руках их всегда работа, на устах псалмы. Ни слова праздного, ни помысла о земных делах: доходы, исчисляемые ежегодно, и заботы о земных трудах даже по имени были им неизвестны. Но одно было тщание у всех – быть телом, как труп, умереть совершенно миру и всему, что в мире. Пищей же их неоскудевающей были боговдохновенные слова. Тело питали они одним необходимым, хлебом и водой, ибо каждый пламенел божественной любовью. Видя это, Зосима, по словам его, весьма назидался, устремляясь вперед, ускоряя свой собственный бег, ибо нашел соработников себе, искусно обновляющих сад Божий.

Прошло довольно дней и приблизилось время, когда христианам заповедано совершать священный пост, приготовляя себя к поклонению божественным Страстям и Воскресению Христову. Врата монастыря были всегда закрыты, позволяя инокам подвизаться в тишине. Отворялись они лишь тогда, когда крайняя нужда заставляла монаха выйти из ограды. Пустынно было сие место, и большинству соседних монахов не только недоступно, но даже неизвестно. Соблюдалось же в монастыре правило, ради которого, думаю, и Бог привел Зосиму в тот монастырь. Какое это правило, и как соблюдалось, сейчас скажу. В воскресенье, которое дало имя первой седмице поста, совершались, как всегда, в церкви Божественные Таинства и каждый причащался тех Пречистых и Животворящих Таин. Вкушали и пищи немного, по обычаю. После того все сходились в церковь и, помолившись прилежно, с земными поклонами, старцы целовали друг друга и игумена, обнимая и творя метание, и каждый просил помолиться о нем и иметь его соподвижником и сотрудником в предстоящей брани.

После сего монастырские врата отворялись, а с согласным пением псалма: «Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь защититель живота моего, кого устрашуся?» (Пс.26:1) и далее, по порядку, – все выходили из монастыря. Одного брата или двух оставляли в монастыре, не для того, чтобы стеречь имущество (не было у них ничего, соблазнительного для грабителей), но чтобы не оставлять храма без службы. Каждый брал с собой пищу, какую мог и хотел. Один нес немного хлеба, по телесной потребности, другой смоквы, тот финики, этот зерна, размоченные в воде. Последний, наконец, не имел ничего, кроме собственного тела и покрывающих его рубищ, и питался, когда природа требовала пищи, растениями пустыни. Был же у каждого из них такой устав и закон, нерушимо соблюдаемый всеми – не знать друг о друге, как кто живеть и постится. Перейдя тотчас Иордан, они расходились далеко друг от друга по широкой пустыне, и ни один не подходил к другому. Если же кто издали замечал брата, приближающагося к нему, сейчас же сворачивал в сторону; каждый жил с самим собою и с Богом, все время поя псалмы и мало вкушая от своей пищи.

Так проведя все дни поста, возвращались они в монастырь за неделю пред животворящим Воскресением Спасителя из мертвых, когда Церковь установила праздновать с ваиями предпраздничное торжество. Каждый возвращался с плодами собственной совести, знающей, как он потрудился и каких трудов бросил в землю семена. И никто не спрашивал другого, как он совершал предположенный подвиг. Таков был устав монастыря, и столь строго он соблюдался. Каждый из них в пустыне боролся против себя самого пред судией борьбы – Богом, не ища угождать людям или поститься на глазах у них. Ибо совершаемое ради людей, ради угождения человеческого, не только не на пользу делающему, но и бывает для него причиной великого наказания.

Тогда и Зосима по уставу монастыря того перешел через Иордан, взяв с собой на дорогу немного пищи на телесную потребу и рубища, которые были на нем. И совершал правило, проходя через пустыню, и давая время пище по природной нужде. Спал он ночью, опускаясь на землю и вкушая краткий сон, где заставал его вечерний час. Утром же снова отправлялся в путь, горя неослабевающим желанием идти все дальше и дальше. Запало ему в душу, как он сам говорил, углубиться в пустыню, надеясь найти какого-либо отца, живущего там, который бы мог утолить его желание. И он все шел неутомимо, словно спеша к какой-то известной всем гостинице. Он прошел уже двадцать дней и, когда настал шестой час, приостановился и, обратившись к востоку, совершил обычную молитву. Он всегда прерывал свой путь в установленные часы дня и немного отдыхал от трудов, – то стоя воспевал псалмы, то молился, преклонив колена.

И когда он пел, не отвращая глаз от неба, видит он справа от холма, на котором стоял, словно тень человеческого тела. Сперва он смутился, думая, что видит бесовское привидение, и даже вздрогнул. Но, оградив себя знамением креста и отогнав страх (уже окончена была его молитва), он обращает взор и видит, действительно, некое существо, идущее на полдень. Было оно наго, черно телом, словно спаленное солнечным зноем; волосa на голове белы, как руно, и не длинны, спускаясь не ниже шеи. Увидев его, Зосима, словно в исступлении от великой радости, начал бежать в ту сторону, куда удалялось видение. Радовался же он радостью несказанной. Ни разу еще не видал он за все эти дни человеческого лица, ни птицы, ни зверя земного, ни даже тени. Искал он узнать, кто этот явившийся ему и откуда, надеясь, что откроются ему некие великие тайны.

Но, когда призрак увидел издали приближающегося Зосиму, он начал быстро убегать вглубь пустыни. А Зосима, позабыв о своей старости, не помышляя уже и о трудах пути, усиливался настигнуть бегущее. Он догонял, оно убегало. Но быстрее был бег Зосимы, и вскоре он приблизился к бегущему. Когда же Зосима подбежал настолько, что можно было расслышать голос, начал он кричать, поднимая вопль со слезами:

– «Что ты убегаешь от старца грешника? Раб Бога истинного, подожди меня, кто бы ты ни был, заклинаю тебя Богом, ради Которого живешь в этой пустыне. Подожди меня немощного и недостойного, заклинаю надеждой твоей на воздаяние за труд твой. Остановись и подари мне старцу молитву и благословение ради Господа, не презирающего никого».

Так говорил Зосима со слезами, и бежали они оба в местности, похожей на русло высохшего потока. Но сдается мне, что никогда там не было потока (откуда в той земле быть потоку?), но такой вид имела там земля от природы.

Когда достигли они этого места, бежавшее существо спустилось вниз и поднялось на другой берег оврага, а Зосима, утомленный и уже не в силах бежать, остановился на этой стороне, усилив свои слезы и рыдания, которые могли быть уже слышны вблизи. Тогда бегущее подало голос:

– «Авва Зосима, прости мне, ради Бога, не могу я обернуться и показаться тебе лицом. Женщина я, и нагая, как видишь, с непокровенным стыдом своего тела. Но, если желаешь исполнить одну мольбу грешной жены, брось мне одежду твою, чтобы я могла прикрыть ей женскую немощь и, повернувшись к тебе, получить твое благословение».

Тут ужас и исступление нашли на Зосиму, по его словам, когда он услышал, что она назвала его по имени, Зосимой. Но, будучи мужем острого ума и мудрым в делах божественных, уразумел он, что не назвала бы она его но имени, не видев раньше никогда и не слыхав о нем, если бы не была озарена даром прозорливости.

Тотчас исполнил он повеленное, и, сняв с себя ветхую и разодранную мантию, бросил ей, отвернувшись, она же, взяв ее прикрыла отчасти наготу тела, обернулась к Зосиме и сказала:

– «Зачем пожелал ты, Зосима, видеть грешную жену? Что узнать от меня или увидеть хочешь ты, не убоявшийся принять такой труд?»

Он, приклонив колена, просит дать ему обычное благословение; и она тоже творит метание. Так лежали они на земле, прося благословения друг у друга и одно только слово можно было слышать от обоих: «Благослови!» Спустя долгое время жена говорит Зосиме:

– «Авва Зосима, тебе подобает благословлять и творить молитву. Ты почтен саном пресвитера, ты много лет предстоишь святому престолу и приносишь жертву Божественных Таин».

Это повергло Зосиму в еще бoльший ужас; задрожав, старец покрылся смертельным пoтом, застонал, и голос его прервался. Говорит ей, наконец, с трудом переводя дыхание:

– «О, духоносная мать, явно по всей твоей жизни, что ты пребываешь с Богом и почти умерла для мира. Явна и дарованная тебе благодать, если ты назвала меня по имени и признала пресвитером, никогда ранее не видев меня. Благодать познается не саном, а духовными дарами – благослови же меня ты, ради Бога, и помолись за меня, нуждающегося в твоем предстательстве».

Тогда, уступая желанию старца, жена сказала:

– «Благословен Бог, пекущийся о спасении людей и душ».

Зосима ответил:

– «Аминь!», – и оба встали с колен. Жена говорит старцу:

– «Ради чего пришел ты, человек, ко мне грешной? Ради чего пожелал видеть жену, оголенную от всякой добродетели? Впрочем, привела тебя благодать Святого Духа, чтобы совершить для меня некое служение благовременное. Скажи мне, как живет ныне христианский народ? Как цари? Как пасется Церковь?»

Зосима сказал ей:

– «Вашими святыми молитвами, мать, Христос всем даровал прочный мир. Но приими недостойную мольбу старца и помолись за весь мир и за меня грешного, чтобы не без плода для меня было хождение по этой пустыне».

Она отвечала ему:

– «Тебе подобает, авва Зосима, имеющему сан иерейский, молиться за меня и за всех. Ибо к этому ты призван. Но так как мы должны исполнять послушание, то охотно сделаю повеленное тобою».

С этими словами она обратилась на восток и, подняв глаза к небу и воздев руки, шепотом начала молиться. Не слышно было раздельных слов, так что Зосима не мог ничего понять из ее молитвы. Стоял же он, по его словам, с трепетом, глядя в землю и не говоря ни слова. И клялся он, призывая Бога в свидетели, что, когда показалась ему длинной ее молитва, он отвел глаза от земли и видит: поднялась она на локоть от земли, и стоит, молясь, на воздухе. Когда он увидел это, им овладел еще бoльший ужас и, не смея ничего вымолвить от страха, упал он на землю, повторяя лишь многократно: «Господи, помилуй!»

Лежа на земле, смущался старец помыслом: «не дух ли это, и не притворна ли та молитва?» Жена же, обернувшись, подняла авву, говоря:

– «Что смущают тебя, авва, помыслы, соблазняя обо мне, будто дух я и притворно творю молитву? Знай, человек, что я грешная женщина, хотя и ограждена святым крещением. И не дух я, но земля и пепел, одна плоть. Ни о чем духовном не помышляю». И с этими словами ограждает себе крестным знамением чело и глаза, уста и грудь, говоря: «Бог, авва Зосима, да избавит нас от лукавого и от козней его, ибо велика брань его на нас».

Слышав и видев сие, старец пал на землю и со слезами обнял ноги ее, говоря: «Заклинаю тебя, именем Христа Бога нашего, родившегося от Девы, ради Которого ты облеклась в эту наготу, ради Которого так истощила свою плоть, не таи от раба твоего, кто ты и откуда, когда и как пришла в эту пустыню. Все поведай, да явны будут чудные дела Божии… Мудрость сокровенная и тайное сокровище – какая в них польза? Скажи мне все, заклинаю тебя. Ибо не ради тщеславия и оказательства скажешь, но чтобы открыть истину мне грешному и недостойному. Верю Богу, Которому ты живешь и служишь, что для того привел Он меня в эту пустыню, чтобы явить пути Господни о тебе. Не в нашей власти противиться судьбам Божиим. Если бы не было угодно Христу Богу нашему явить тебя и твой подвиг, не дал бы Он тебя видеть никому, и меня не укрепил бы совершить такой путь, никогда не желавшего и не смевшего выйти из кельи».

Многое говорил авва Зосима, жена же, подняв его, сказала:

– «Стыжусь, авва мой, рассказать тебе позор моих дел, прости меня Бога ради. Но как ты видел уже мое нагое тело, обнажу пред тобою и дела мои, чтобы ты знал, каким стыдом и срамом полна душа моя. Не тщеславия убегая, как ты подумал, не желала я рассказать о себе, да и чем мне тщеславиться, бывшей избранным сосудом диавола? Знаю и то, что, когда начну свою повесть, ты убежишь от меня, как бежит человек от змеи, не смогут уши твои услышать безобразия дел моих. Но скажу, ни о чем не умолчав, заклиная тебя, прежде всего непрестанно молиться за меня, чтобы найти мне милость в день Судный». Старец плакал неудержимо, а жена начала свой рассказ.

«Родной брат мой был Египет. Еще при жизни родителей, когда мне было двенадцать лет; я отвергла любовь их и пришла в Александрию. Как я там вначале погубила мою девственность, как неудержимо и ненасытимо отдалась сладострастию, стыдно и вспоминать. Приличней сказать вкратце, чтобы ты знал страсть мою и сластолюбие. Около семнадцати лет, прости, прожила я, будучи как бы костром всенародного разврата, вовсе не ради корысти, говорю истинную правду. Часто, когда мне хотели давать деньги, я не брала. Так я поступала, чтобы заставить как можно больше людей добиваться меня, даром совершая угодное мне. Не подумай, что я была богата и оттого не брала денег. Жила я подаянием, часто пряжей льна, но имела ненасытное желание и неудержимую страсть валяться в грязи. Это было для меня жизнью, жизнью почитала я всяческое поругание природы.

Так я жила. И вот однажды летом вижу большую толпу ливийцев и египтян, бегущих к морю. Я спросила встречного: «Куда спешат эти люди?» Он мне ответил: «Все отправляются в Иерусалим на Воздвижение Честнаго Креста, которое предстоит по обычаю через несколько дней». Сказала ему я: «Не возьмут ли и меня с собою, если я пожелаю ехать с ними?» «Никто тебе не воспрепятствует, если имеешь деньги за провоз и продовольствие». Я говорю ему: «По правде, нет у меня ни денег, ни продовольствия. Но поеду и я, взойдя на один из кораблей. А кормить они меня будут, хотят того или нет. Есть у меня тело, возьмут его вместо платы за провоз».

«А ехать мне захотелось для того – прости мне авва, – чтобы иметь побольше любовников для утоления моей страсти. Говорила я тебе, авва Зосима, чтобы ты не принуждал меня рассказывать о своем позоре. Боюсь я, видит Бог, что оскверню и тебя и воздух моими словами».

Зосима, орошая землю слезами, отвечал ей:

– «Говори, ради Бога, мать моя, говори и не прерывай нити столь назидательного повествования».

Она же, продолжая свой рассказ, сказала:

– «Юноша тот, услышав безстыдные мои слова, рассмеялся и ушел. Я же, бросив прялку, которую в то время носила с собой, бегу к морю, куда, вижу, бегут все. И, увидя юношей, стоящих на берегу, числом десять или больше, полных сил и ловких в движениях, я нашла их пригодными для своей цели (казалось, одни поджидали еще путешественников, другие же взошли на корабль). Бесстыдно, как всегда, я вмешалась в их толпу».

– «Возьмите, – говорю, – и меня с собой, куда плывете. Я не окажусь для вас лишней».

Прибавила я и другие слова похуже, вызвав общий смех. Они же, увидя мою готовность на бесстыдство, взяли меня и повели на свое судно. Явились и те, кого поджидали, и мы тотчас пустились в путь.

То, что было затем, как расскажу тебе, человек? Чей язык выразит, чье ухо постигнет то, чтo происходило на судне во время плавания. Ко всему этому я принуждала несчастных даже против их воли. Нет вида разврата, выразимого или не выразимого словом, в котором я не была бы учительницей несчастных. Удивляюсь я, авва, как вынесло море наше распутство! Как земля не отверзла свой зев и живую не поглотил меня ад уловившую в сети столько душ! Но, думаю, Бог искал моего покаяния, ибо не хочет он смерти грешника, но ждет великодушно его обращения. В таких трудах мы прибыли в Иерусалим. Все дни, до праздника проведенные мною в городе, я занималась тем же самым, если не худшим. Я не довольствовалась юношами, которых имела на море и которые помогли моему путешествию. Но и многих других соблазнила на это дело – граждан и чужестранцев.

Уже настал святой день Воздвижения Креста, а я все еще бегаю, охотясь за юношами. Вижу я на рассвете, что все спешат в церковь, пустилась и я бежать с прочими. Пришла с ними к притвору храма. Когда настал час святого Воздвижения, я толкалась и меня теснили в толпе, пробивающейся к дверям. Уже до самых дверей храма, в которых показалось народу Животворящее Древо, протиснулась я несчастная, с великим трудом и давкой. Когда же я ступила на порог дверей, в которые все прочие входили невозбранно, меня удержала какая-то сила, не давая войти. Снова меня оттеснили, и я увидела себя стоящей одиноко в притворе. Думая что это случилось со мной по женской немощи, я снова, слившись с толпой, стала работать локтями, чтобы протиснуться вперед. Но даром трудилась. Снова нога моя ступила на порог, через который другие входили в церковь, не встречая никакого препятствия. Одну меня злосчастную не принял храм. Словно отряд воинов был поставлен, чтобы возбранить мне вход, – так удерживала меня какая-то могучая сила, и опять я стою в притворе.

Трижды, четырежды повторив это, я, наконец, устала и была уже не в силах толкаться и получать толчки; я отошла и стала в углу притвора. И насилу-то я начала понимать причину, возбранявшую мне видеть Животворящий Крест. Коснулось сердечных очей моих слово спасения, показавшее мне, что нечистота дел моих заграждает мне вход. Стала я плакать и скорбеть, ударяя себя в грудь и стеная из глубины сердца. Стою я и плачу, и вижу над собой икону Пресвятой Богородицы, и говорю Ей, не сводя с Нее глаз:

– «Дева, Владычица, Бога Слово плотию рождшая, знаю я, что не прилично мне скверной и развратной, взирать на икону Твою, Приснодева, Твою, Чистая, Твою, сохранившая в чистоте и незапятнанности тело и душу. Я, развратная, справедливо должна внушать ненависть и отвращение Твоей чистоте. Но, если, как слышала я, для того человеком стал Бог, рожденный Тобою, чтобы призвать грешников к покаянию, помоги одинокой, не имеющей ниоткуда помощи. Повели, да откроется мне вход в церковь, не лишай меня возможности взирать на то Древо, на котором пригвожден был плотию Бог, рожденный Тобою, и пролил Свою собственную кровь в выкуп за меня. Но вели, Госпожа, да откроется и для меня дверь священного поклонения Кресту. А Тебя я призываю надежной поручительницей перед Богом, Сыном Твоим, в том, что никогда больше не оскверню этого тела постыдным совокуплением, но как только увижу Крестное Древо Сына Твоего, тотчас отрекусь от мира и всего, что в мире, и уйду туда, куда Ты, Поручительница спасения, повелишь и поведешь меня».

Так я сказала и, словно обретя некоторое упование в пламенной вере, обнадеженная милосердием Богородицы, схожу с того места, где стояла на молитве. И опять иду и вмешиваюсь в толпу входящих в храм, и уже никто не толкает, не отталкивает меня, никто не препятствует подойти ближе к дверям. Овладел мною трепет и исступление, и вся я дрожала и волновалась. Достигнув дверей, прежде недоступных для меня – словно вся сила, раньше возбранявшая мне, теперь расчищала мне путь, – я вошла без труда и, оказавшись внутри святого места, сподобилась воззреть на животворящий Крест, и увидела Тайны Божии, увидела, как принимает покаяние Господь. Пала я ниц и, поклонившись этой святой земле, побежала, несчастная, к выходу, спеша к моей Поручительнице. Возвращаюсь на то место, где я подписала грамоту своего обета. И, преклонив колена перед Приснодевой-Богородицей, обратилась к Ней с такими словами: – «О милосердая Госпожа. Ты показала на мне Свое человеколюбие. Ты не отвергла моления недостойной. Видела я славу, которой по справедливости не видим мы, несчастные. Слава Богу, принимающему через Тебя покаяние грешников. О чем мне, грешной, еще вспомнить или сказать? Время, Госпожа, исполнить мой обет, согласно с Твоим поручительством. Ныне веди, куда повелишь. Ныне будь мне учительницей спасения, веди меня за руку по пути покаяния». – При этих словах я услышала голос с высоты: – «Если перейдешь Иордан, найдешь славное упокоение».

Некто при выходе, посмотрев на меня, дал мне три монеты, сказав: – «Возьми, матушка». Я же на данные мне деньги купила три хлеба и взяла их с собой в дорогу, как благословенный дар. Спросила я продающего хлеб: – «Где дорога к Иордану?» Мне показали городские ворота, ведущие в ту сторону, и я бегом вышла из них и с плачем пустилась в путь.

Расспросив встречных о дороге и пройдя остаток дня (был, кажется, третий час, когда я увидела Крест), я достигла, наконец, на закате храма Иоанна Крестителя, по близости от Иордана. Помолившись в храме, я тотчас спустилась к Иордану и омочила лицо и руки в его святой воде. Причастилась Пречистых и Животворящих Таин в церкви Предтечи и съела половину хлебца; испив воды из Иордана, я провела ночь на земле. Наутро, найдя маленький челнок, переправилась на другой берег и опять молила Водительницу вести меня, куда Ей будет угодно. Очутилась я в этой пустыне, и с тех пор до сего дня удаляюсь и бегаю, живу здесь, прилепившись Богу моему, спасающему от малодушия и бури обращающихся к Нему».

Зосима спросил ее:

– «Сколько лет, госпожа моя, прошло с тех пор, как ты живешь в этой пустыне?»

Жена отвечала:

– «Сорок семь лет уже, сдается мне, как я вышла из святого города».

Спросил Зосима:

– «Какую же пищу ты находила, госпожа моя?»

Сказала жена:

– Два с половиной хлеба было у меня, когда я переправилась через Иордан. Вскоре они засохли и окаменели. Понемногу вкушая, я прикончила ихъ». – Зосима спросил:

– «Неужели так безболезненно ты прожила в течение стольких лет, не страдая от столь крутой перемены?»

Отвечала жена:

– «Спрашиваешь ты меня, Зосима, о том, о чем трепещу говорить. Если привести на память все опасности, которые я преодолела, все лютые помыслы, меня смущавшие, боюсь я, как бы опять они не напали на меня».

Сказал Зосима:

– «Не утаивай от меня ничего, госпожа моя, я просил тебя, чтобы обо всем мне поведала без утайки».

Она же ему: «Поверь мне, авва, семнадцать лет я провела в этой пустыне, борясь с дикими зверями – безумными желаниями. Только соберусь вкусить пищи, тоскую о мясе, о рыбе, которых много в Египте. Тоскую о вине, столь мною любимом. Много пила я вина, пока жила в мире. Здесь же не имела даже воды, страшно горя от жажды и изнемогая. Вселялось в меня безумное желание разгульных песен, сильно смущавшее меня и внушавшее петь песни демонов, которым я научилась когда-то. Но тотчас со слезами я била себя в грудь и напоминала себе об обете, который дала, уходя в пустыню. Возвращалась мысленно к иконе Богородицы, принявшей меня, и к Ней взывала, умоляя отогнать помыслы, одолевавшие несчастную мою душу. Когда же наплачусь вдоволь, колотя себя в грудь изо всей силы, вижу свет, озаряющий меня отовсюду. И, наконец, за треволнением наступала длительная тишина.

А о помыслах, снова толкавших меня на блуд, как рассказать тебе, авва? Огонь загорался в несчастном сердце моем и всю меня сжигал и будил жажду объятий. Как только находил этот помысл, я бросалась на землю и орошала ее слезами, словно видела перед собой Поручительницу, явившуюся ослушнице и грозящую карой за преступление. И до тех пор не вставала с земли (случалось лежать там и день и ночь), пока не озарит меня тот сладостный свет и не прогонит помыслы, обуревающие меня. Но всегда я устремляла очи разума к моей Поручительнице, прося помощи утопающей в волнах пустыни. И помощницей Ее имела и восприемницей покаяния. И так прожила я семнадцать лет среди тысячи опасностей. С того времени и поныне Заступница моя во всем мне помогает и словно за руку ведет меня».

Спросил ее Зосима:

– «Неужели ты не нуждалась в пище и одежде?»

– Она отвечала: «Окончив те хлебы, про которые я говорила, семнадцать лет питалась я растениями и всем, что можно найти в пустыне. Одежда же, в которой я переправилась через Иордан, вся порвалась и износилась. Много я страдала от холода, много и от летнего зноя: то солнце меня пекло, то стыла я, дрожа от стужи, и часто, упав на землю, лежала без дыхания и движения. Со многими напастями и страшными искушениями я боролась. Но с тех пор и до ныне сила Божия многообразными путями охраняла мою грешную душу и смиренное тело. Когда помышляю о том, от каких зол избавил меня Господь, имею пищу нетленную, надежду на спасение. Питаюсь я и покрываюсь словом Бога, Владыки всяческих. Ибо не одним хлебом жив будет человек и, не имея одежды, облекутся в камень все, снявшие с себя покровы греха».

Зосима, услышав, что она упомянула слова Писания, из Моисея и Иова, спросил ее:

– «А ты читала псалмы, госпожа моя, и другие книги?» – Она же улыбнулась на это и говорит старцу:

– «Поверь мне, не видела я лица человеческого с тех пор, как узнала эту пустыню. Книгам никогда не училась. Не слышала даже никого, поющего или читающего их. Но Слово Божие, живое и действенное, само учит знанию человека. Вот и конец моему повествованию. Но, как я просила вначале, так и теперь заклинаю тебя воплощением Бога Слова молиться Господу за меня грешную».

Сказав это и положив конец своему рассказу, она сотворила метание. И старец воскликнул со слезами:

– «Благословен Бог, сотворивший великое и чудное, славное и дивное без числа. Благословен Бог, показавший мне, как одаряет Он боящихся Его. Воистину не оставляешь Ты, Господи, ищущих Тебя».

Она же, удержав старца, не дала ему сотворить метание, но сказала:

– «О всем, что ты слышал, человек, заклинаю тебя Спасителем Христом Богом нашим, не говорить никому, пока Бог не освободит меня от земли. Теперь же отправляйся в мире и снова на будущий год увидишь меня и я увижу тебя, если Господь сохранит тебя по милости Своей. Исполни же, раб Господа, о чем я теперь попрошу тебя. В великий пост будущего года не переходи Иордана, как у вас в обычае в монастыре». Изумился Зосима, слыша, что и устав монастырский она объявляет ему, и ничего другого не сказал, кроме:

– «Слава Богу, дарующему великое любящим Его».

Она же сказала:

– «Останься, авва, в монастыре. Если захочешь выйти, невозможно тебе будет. На закате же святого дня Тайной Вечери, возьми для меня Животворящего Тела и Крови Христовой в священный сосуд, достойный таких Таин, и неси, и жди меня на берегу Иордана, прилегающем к населенной земле, чтобы мне принять и причаститься Животворящих Даров. С тех пор, как причастилась я в храме Предтечи, прежде чем перейти Иордан, и до сего дня я не приступала к святыне. И ныне алчу ее с неудержимой любовью. Потому, прошу и умоляю исполнить мою просьбу, – принеси мне Животворящие и Божественные Тайны в тот час, когда Господь сделал учеников Своих причастниками священной Вечери. Авве же, Иоанну, игумену монастыря, в котором ты живешь, скажи следующее: «Внимай себе и своему стаду: творится у вас нечто, нуждающееся в исправлении». Но хочу, чтобы ты не теперь сказал это ему, а когда Господь внушит тебе. Молись за меня». С этими словами она исчезла в глубине пустыни. А Зосима, пав на колени и поклонившись земле, на которой стояли ее ноги, воздал славу и благодарение Богу. И снова пройдя эту пустыню, вернулся в монастырь в тот самый день, когда возвращались туда иноки.

Весь год промолчал он, не смея никому рассказать о виденном. Про себя же молил Бога показать ему опять желанный лик. Мучился он и терзался, представляя себе, как долго тянется год и желая, чтобы, если возможно, год сократился до одного дня. Когда же настал воскресный день, зачинающий священный пост, тотчас все вышли в пустыню с обычной молитвой и пением псалмов. Его же удержала болезнь; он лежал в лихорадке. И вспомнил Зосима, что сказала ему святая: «Даже если захочешь, выйти из монастыря, невозможно тебе будет».

Прошло немало дней, и, восстав от болезни, он пребывал в монастыре. Когда же снова вернулись монахи, и настал день Тайной Вечери, он сделал, как было повелено ему. И взяв в малый потир пречистого Тела и честной Крови Христа Бога нашего, положил в корзину смокв и фиников и немного чечевицы, размоченной в воде. Уходит он поздним вечером и садится на берегу Иордана, ожидая прихода святой. Медлит святая жена, но Зосима не засыпает, не сводит глаз с пустыни, ожидая увидеть желанное. Сидя на земле, старец размышлял сам с собой: «Или недостоинство мое помешало ей прийти? Или она приходила и, не найдя меня, воротилась обратно»? Так говоря, он заплакал, а заплакав, простонал и, подняв глаза к небу, начал молиться Богу:

«Дай мне, Владыка, опять увидеть то, чего раз сподобил. Да не уйду я тщетно, унося с собой свидетельство грехов моих». Помолившись так слезами, напал он на другую мысль. Сказал себе:

«А что будет, если она и придет? Нет челнока. Как она перейдет через Иордан ко мне недостойному? О я жалкий, несчастный! Кто лишил меня, и по заслугам такого блага»? И пока размышлял старец, вот показалась святая жена и стала на том берегу реки, откуда пришла. Зосима поднялся, радуясь и ликуя и славя Бога. И опять обуяла его мысль, что не может она перейти через Иордан. Видит он, что она осенила Иордан знамением Честнаго Креста (а ночь была лунная, как он сам рассказывал), и тотчас ступила на воду и движется по волнам, приближаясь к нему. И, когда он хотел сотворить метание, она возбранила ему, закричав, все еще идя по воде:

– «Что ты делаешь, авва, ты иерей и несешь Божественные Дары». Он повиновался ей, а она, выйдя на берег, говорит старцу:

– «Благослови, отец, благослови».

Он отвечал ей, дрожа (исступление овладело им при виде чудесного явления):

– «Воистину не лжив Бог, обещавший, что уподобятся Ему в меру сил очищающие себя. Слава Тебе, Христе Боже наш, показавший мне чрез сию рабу Твою, как далек я от совершенства». Тут попросила его жена прочитать святой символ веры и «Отче наш». Он начал, она докончила молитву и по обычаю дала старцу поцелуй мира в уста. Причастившись Животворящих Таин, она подняла руки к небу и вздохнула со слезами, воскликнув: – «Ныне отпущаеши рабу Твою, Владыко, по глаголу Твоему с миром: яко видеста очи мои спасение Твое».

Потом сказала старцу:

– «Прости мне, авва, и исполни другое мое желание. Ступай теперь в монастырь, и благодать Божия да хранит тебя. А на будущий год приходи опять к истоку, где я впервые встретилась с тобой. Приходи ради Бога и опять увидишь меня, ибо такова воля Божия».

Он отвечал ей:

– «Хотел бы я с сего дня следовать за тобой и всегда видеть святое твое лицо. Исполни единственную просьбу старика и возьми немного пищи, которую я принес тебе». И с этими словами показывает ей на корзину. Она же, коснувшись чечевицы кончиками пальцев, и взяв три зерна, поднесла к устам, сказав, что довлеет благодать Духа, чтобы сохранить неоскверненным естество души. И снова сказала старцу:

– «Молись, ради Бога, молись за меня и помни о несчастной».

Он же, коснувшись ног святой и попросив ее молитв за Церковь, за царство и за него самого, со слезами отпустил ее и пошел, стеная и сокрушаясь. Ибо не надеялся победить непобедимую. Она же опять, перекрестив Иордан, ступила на воды и прошла по ним, как и прежде. А старец вернулся, исполненный и радости и страха, упрекая себя, что не подумал узнать имя святой. Но надеялся исправить это на следующий год.

Когда же прошел год, снова идет он в пустыню все совершив по обычаю и спеша к чудесному видению.

Пройдя сквозь пустыню и видя уже некоторые знаки, указывающие на место, которое он искал, он смотрит вправо, смотрит влево, водя повсюду глазами, словно бывалый охотник, что хочет поймать любимого зверя. Но, не увидев нигде никакого движения, начал опять обливаться слезами. И, устремив к небу взоры, стал молиться:

«Укажи мне, Владыка, Твое сокровище чистое, что сокрыл Ты в пустыне. Укажи мне, молю, ангела во плоти, которого мир недостоин».

Так помолившись, пришел он к месту, имевшему вид потока, и на другом берегу его, обращенном к восходящему солнцу, увидел святую, лежащую мертвой: руки ее были сложены, как подобает, а лицо обращено к востоку. Подбежав, он оросил слезами ноги блаженной: ни к чему другому не дерзнул прикоснуться.

Поплакав не малое время и прочитав приличные случаю псалмы, он сотворил надгробную молитву и подумал про себя: «Подобает ли похоронить тело святой? или это будет ей неугодно?» И видит у головы ее начертанные на земле слова:

«Похорони, авва Зосима, на сем месте тело смиренной Марии, отдай праху прах, помолившись Господу за меня, преставившуюся в месяц Фармуфи египетский, по римски именуемый Апрелем, в первый день, в сию самую ночь Страстей Господних, после причастия Божественной и Тайной Вечери».

Прочтя письмена, обрадовался старец, что узнал имя святой. Поняв, что, как только причастилась она Божественных Таин, тотчас от Иордана перенеслась на то место, где и скончалась. Тот путь, что Зосима прошел с трудом в двадцать дней, Мария протекла в один час и немедленно переселилась к Богу.

Прославив Бога и обливая тело слезами, сказал он:

«Время, Зосима, исполнить повеленное. Но как ты, несчастный, выроешь могилу, не имея в руках ничего?» И тут он увидел неподалеку небольшой кусок дерева, брошенный в пустыне. Взяв его, принялся копать землю. Но суха была земля и не поддавалась усилиям старца. Он устал, обливаясь пóтом. Вздохнул из глубины души и, подняв глаза, видит большого льва, стоящего возле тела святой и лижущего стопы ее. Увидев льва, он задрожал от страха, вспомнив особенно слова Марии, что она никогда не видала зверей. Но, оградив себя знамением Креста, поверил, что сохранит его невредимым сила лежащей здесь. Лев же подошел к нему, выражая ласку каждым своим движением. Зосима сказал льву:

– «Приказала Великая похоронить ее тело, а я стар и не в силах вырыть могилу (не имею лопаты и не могу вернуться в такую даль, чтобы принести годное орудие), сделай уж ты работу своими когтями, и отдадим земле смертную скинию святой». Он еще говорил, а лев уже вырыл передними лапами яму, достаточную, чтобы похоронить тело.

Снова оросил старец слезами ноги святой и, призывая ее молиться за всех, покрыл тело землей, в присутствии льва. Было оно наго, как и прежде, ничем не покрытое, кроме разодранной мантии, брошенной Зосимой, которой Мария, отвернувшись, прикрыла часть своего тела. Затем оба удалились. Лев ушел вглубь пустыни, словно овечка, Зосима вернулся к себе, благословляя и славя Христа Бога нашего. Придя в киновию, он обо всем поведал инокам, ничего не утаил, что слышал и видел. С самого начала все рассказал им подробно, и все дивились, слыша о чудесах Божиих, и со страхом и любовию творили память святой. Игумен же Иоанн нашел в монастыре некоторых, нуждающихся в исправлении, так что ни единое слово святой не оказалось бесплодным и неразгаданным. Скончался и Зосима в том монастыре, достигши почти столетнего возраста.

Иноки сохранили это предание без записи, предлагая всем, желающим слушать, образ для назидания. Но не слышно было, чтобы кто-либо предал письму эту повесть до сего дня. Я же о том, что узнал устно, рассказал письменами. Быть может, и другие описывали жизнь святой, и много лучше и достойнее меня, хотя не дошло это до моего сведения. Но и я, по силам моим, записал сие повествование, выше всего ставя истину. Бог же, воздавая великое прибегающим к Нему, да подаст пользу чтущим сию повесть, в награду тому, кто повелел записать ее, и да удостоит принять в тот чин и сонм, где пребывает блаженная Мария, о которой повесть сия, вместе со всеми от века благоугодившими Ему богомыслием и трудами. Воздадим же и мы славу Богу, Царю всех веков, да удостоит и нас милости Своей в день суда, во Христе Иисусе Господе нашем, Ему же подобает всякая слава, честь и поклонение, со безначальным Отцем и Пресвятым и Благим и Животворящим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

(1) В издании жития преподобной матери нашей Марии Египетской нами исключительно руководило желание сохранить старый русский язык этого шедевра православной духовной литературы. В некоторых заграничных изданиях были попытки перередактировать это замечательное произведение на более модерный язык. Такие переработки, однако, не увенчались успехом, чего и надо было ожидать, потому что житие преп. Марии Египетской – не просто рассказ, который можно представить современному читателю на современном русском языке в любом издании, а почти что уже богослужебное чтение, которое требует особого стиля, особого духовного аромата и внутренней гармонии с великопостным православным богослужением. Этот старый русский язык в предлагаемом здесь житии святоотеческого творения Святителя Софрония, патриарха Иерусалимского, замечателен еще и тем, что он вполне понятен для широкой массы верующих, но тем не менее он и не современный русский язык, который мог бы звучать диссонансом среди богослужебных церковно-славянских текстов стихир и тропарей.

Житие Марии Египетской, бывшей блудницы, честно подвизавшейся в Иорданской пустыне. Текст переведен по изданию: Patrologia graeca ed. е, t. 87, pars 3

Тайну цареву прилично хранить , а о делах Божиих объявлять похвально. Так сказал ангел Товиту после чудесного прозрения очей его и после перенесенных им тягот, от которых Товит по своему благочестию был потом избавлен. Ибо разгласить цареву тайну опасно и губительно, умалчивать же о пречудных делах Божиих вредит душу. Потому, страшась умолчать о божественном и опасаясь участи раба, который, получив от владыки своего талант, зарыл его в землю и данное ему для пользования спрятал, не истратив, я не утаю дошедшего до меня священного предания. Да уверует всякий в слово мое, передающее то, что мне довелось услышать, да не подумает он, поразившись величием случившегося, будто я что-нибудь приукрашиваю. Да не уклонюсь я от истины и да не искажу ее в слове своем, где упомянут Бог. Не пристало, думаю я, умалять величие воплощенного Бога Слова, соблазняясь об истинности передаваемых о нем преданий. К людям же, которые будут читать эту мою запись и, поразившись предивному, что в ней запечатлено, не захотят ему поверить, пусть милостив будет Господь, ибо, отправляясь от несовершенства естества человеческого, они считают невероятным все, что выше людского понимания. Далее я перейду к своему повествованию о том, что случилось во времена наши и о чем поведал святой муж, привыкший с самого детства говорить и совершать угодное Богу. Пусть же не соблазнит неверного заблуждение, будто в наши дни не случается столь великих чудес. Ибо благодать Господня, из поколения в поколение нисходящая на святые души, приготовляет, по слову Соломона, друзей Господа и пророков . Однако пора приступить к благочестивому этому повествованию.

В палестинских монастырях подвизался некий муж, равно украшенный делом и словом, который чуть что не с пелен был взрощен в монастырском обычае и трудах. Старец этот звался Зосима. Пусть никто на основании его имени не подумает, что я говорю о том Зосиме, который был обвинен в ереси. Этот и тот - разные люди и весьма отличны один от другого, хотя оба носят одинаковое имя. Этот искони православный Зосима жил в каком-то из древних монастырей, проходя поприще подвижничества. Он укрепил себя во всяческом смирении, соблюдал всякое правило, поставленное в этой школе подвига ее наставниками, а многое сам добровольно назначал себе, стремясь подчинить плоть духу. И старец достиг избранной цели, ибо столь прославился как муж духовный, что из ближайших, а нередко и из дальних монастырей постоянно приходило к нему множество братьев, чтобы его наставлением укрепиться для подвига. И хотя он предан был деятельной добродетели, всегда размышлял над словом Божиим, и ложась в постель свою, и вставая ото сна, и занятый рукоделием, и когда случалось ему вкушать от пищи. Если же тебе угодно знать, каким брашном он насыщался, то скажу тебе, что постоянным псалмопением и раздумиями над Священным писанием. Рассказывают, что нередко старец удостаивался божественных видений, ибо получал озарение свыше. Как сказал Господь: "Кто не оскверняет плоть и всегда трезвится, 6 бодрствующим оком души видит божественные видения и получает в награду блага вечные".

Зосима говорил, что еще малым дитятей отдан был в этот монастырь и до своего 53-го года проходил там поприще подвижничества, а потом смутился мыслью, что по совершенству своему во всем не нуждается более в наставничестве. Так, по словам его, он рассуждал в своей душе: "Есть разве на земле монах, который мог бы преподать мне что-нибудь или был бы в состоянии наставлять меня в подвиге, какого я не ведаю и в каковом не упражнялся? Разве сыщется кто среди пустынножителей болий меня деятельной жизнью или созерцательной?". Однажды старцу предстает некий муж и говорит ему: "Зосима, ты славно, и, насколько это в силах человеческих, подвизался, и славно прошел монашеское поприще. Однако никто не достигает совершенства и ожидающий его подвиг труднее уже совершенного, хотя человек этого и не ведает. Чтобы ты узнал, сколько есть еще других дорог ко спасению, уйди из родной земли и из дома отца твоего, подобно тому славному праотцу Аврааму , и ступай в монастырь вблизи реки Иордана". Тотчас старец, согласно этому велению, покидает обитель, в которой он с младенческих лет жил, приближается к святейшей среди рек, Иордану, и, путеводимый тем же ранее представшим ему мужем, находит монастырь, который предуставил ему для жительства Бог. Постучав в двери, он видит привратника, который сообщает о его приходе игумену. Тот, приняв старца и увидев, что он со смирением по монашескому обычаю творит поклон и просит за него помолиться, спрашивает: "Откуда и зачем ты пришел, брат, к этим смиренным старцам?". Зосима отвечает: "Откуда я пришел, незачем говорить, пришел же я, отец, ради назидания духовного, ибо слышал о вашем славном и достохвальном житии, могущем духовно приблизить ко Христу, Богу нашему". Игумен сказал ему: "Единый Бог, брат мой, врачует слабость человеческую, и он обнаружит тебе и нам Божественную Свою волю и наставит тому, как надобно поступать. Человек же не может наставить человека, если тот сам не будет постоянно ревновать о духовной пользе и рассудительно стремиться совершать должное, надеясь в этом на помощь Божию. Однако, если любовь к Богу подвигла тебя, как ты говоришь, прийти к нам, смиренным старцам, оставайся здесь, раз ты для этого пришел, и добрый пастырь, отдавший душу свою во искупление наше и по имени зовущий своих овец, 8 напитает всех нас благодатью Святого Духа". Когда он кончил, Зосима снова склонился перед ним и, попросив игумена помолиться за него и сказав "аминь", остался в том монастыре. Он увидел, как старцы, преславные своей деятельной жизнью и созерцанием, служат Богу: псалмопение в монастыре никогда не смолкало и длилось всенощно, в руках монахов всегда была какая-нибудь работа, а на устах псалмы, никто не произносил праздного слова, заботы о преходящем не тревожили, годовые прибытки и попечение о житейских печалях даже по имени не были известны в обители. Единственным стремлением у всех было, чтобы каждый был мертв телесно, ибо умер и перестал существовать для мира и всего мирского. Всегдашним брашном были там боговдохновенные слова, тело же монахи поддерживали только самым необходимым, хлебом и водой, ибо каждый горел любовью к Богу. Зосима, увидев их житие, ревновал об еще большем подвиге, принимая все более тяжелые труды, и нашел сподвижников, прилежно трудившихся в вертограде Господнем. Прошло довольно дней, и настало время, когда христиане наблюдают Великий пост, приготовляясь почтить страсти Господни и Воскресение. Монастырские ворота более не отворялись и постоянно были на запоре, чтобы монахи без помех могли свершать свой подвиг. Отмыкать ворота запрещалось, кроме тех редких случаев, когда сторонний монах приходил за каким-нибудь делом. Ведь место то было пустынное, недоступное и почти не известное соседним монахам. В монастыре исстари соблюдалось правило, из-за которого, я полагаю, Бог привел Зосиму сюда. Что это за правило и как оно соблюдалось, я сейчас скажу. В воскресенье перед началом первой седмицы поста по обычаю преподавалось причастие, и всякий приобщался чистых тех и животворящих тайн и, как это принято, вкушал немного от еды; все затем вновь собирались в храме, и после долгой молитвы, творимой коленопреклоненно, старцы давали друг другу целование, каждый из них с поклоном подходил к игумену, прося его благословения на предстоящий подвиг. По окончании этих обрядов монахи отворяли ворота, согласным хором пели псалом: "Господь свет мой и спасение мое 9: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться?" - и все выходили из обители, оставляя там кого-нибудь не за тем, чтобы сторожить их добро (ибо у них не было ничего, что могло бы привлечь воров), но дабы не оставлять церковь без присмотра. Каждый запасался чем мог и чем хотел из съестного: один брал сколько ему требовалось хлеба, другой - сушеные фиги, третий - финики, четвертый - моченые бобы; некоторые не брали с собой ничего, кроме рубища, прикрывавшего их тело, и насыщались, когда испытывали голод, растущими в пустыне травами. Правилом и непреложно наблюдаемым законом у них было, чтобы один монах не знал, как подвизается другой и чем занят. Едва перейдя Иордан, все далеко отходили друг от друга, разбредались по всей пустыне, и один не приближался к другому. Если же кто издали замечал, что какой-нибудь брат идет в его сторону, не медля уклонялся с дороги, и шел в другом направлении, и пребывал наедине с Богом, непрестанно распевая псалмы и питаясь тем, что оказывалось под рукой. Так монахи проводили все дни поста и возвращались в монастырь в воскресенье, предшествующее животворящему восстанию Спасителя из мертвых, чтобы торжествовать предпразднество по чину церкви с ваями . Каждый приходил в монастырь с плодами своих трудов, зная, какой его подвиг и какие семена он взрастил, и один не спрашивал другого, как тот проходил назначенное себе состязание. Таково было это монастырское правило, и так оно во благо свершалось. Ведь в пустыне, имея судьей единственно Бога, человек состязается с самим собой не ради угождения людям и не для того, чтобы выставить свою стойкость напоказ. Свершаемое же ради людей и им в угоду, не то что без пользы для подвизающегося, а служит для него причиной великого зла.

И вот Зосима, по положенному в этом монастыре правилу, с малым запасом необходимого для телесных нужд пропитания и в одном рубище перешел Иордан. Следуя этому правилу, он шел по пустыне и ел, когда его побуждал к тому голод. Ночью там, где его застигала темнота, он прямо на земле вкушал краткий сон, а на рассвете снова продолжал путь и всегда шел в одном направлении. Ему хотелось, как он говорил, дойти до внутренней пустыни (текст испорчен – прим. пер.), где он надеялся встретить кого-нибудь из живущих там отцов, который мог бы духовно просветить его. Зосима шел быстро, словно спеша к какому-то славному и знаменитому прибежищу. Он шел так 20 дней и однажды около шестого часа решил на малое время остановиться и, взглянув на восток, сотворил обычную молитву.

Большей частью он в определенные часы дня останавливался на краткий отдых, творил песнопения и, преклонив колена, молился. Тут во время молитвы, когда глаза его были возведены к небу, справа от места, где он стоял, Зосима увидел как бы человеческую тень. Он задрожал от ужаса, думая, что это диавольское наваждение. Оградив себя крестным знамением, ибо в это время кончил молитву, и стряхнув страх, Зосима оборотился и увидел, что подлинно кто-то идет в сторону полдня, Человек был наг, темен кожей, как те, кого опалил солнечный жар, волосы же имел белые, как руно, и короткие, так что они едва достигали шеи. Зосима, увидев идущего и словно впав от радости в восторг, исполненный ликования из-за удивительного зрелища, бросился бежать в ту сторону, куда поспешал представший ему муж. Старец возвеселился неизреченным веселием, ибо не видел во все те дни ни людского облика, ни следов или признаков зверя или птицы и жаждал узнать, что это за человек и откуда, надеясь стать свидетелем и очевидцем преславных дел. Когда этот путник понял, что издали за ним следует Зосима, он бросился бежать вглубь пустыни. Зосима же, как бы забыв о своей старости и презрев тяготы пути, решил его настигнуть. Он преследовал, а муж тот усиливался уходить. Но Зосима бежал быстрее и вскоре приблизился к убегающему. Когда же настолько близко подошел, что можно было расслышать голос, Зосима стал кричать и так со слезами говорил: "Зачем бежишь меня, грешного старца? Раб Божий, подожди, кто бы ты ни был, ради Бога, по любви к которому ты поселился в этой пустыне. Подожди меня, немощного и недостойного, ради надежды своей на награду за подъятый тобою труд. Остановись, удостой старца своей молитвы и благословения ради Бога, не отторгающего ни единого человека". Пока Зосима все это со слезами говорил, оба они оказались как бы в ложе, изрытом речным потоком. Я не думаю, что когда-нибудь там протекала река (ибо как это могло быть в пустыне?), но место было тем не менее таково на вид.

И вот, когда они достигли этой впадины, беглец сошел в нее и вышел на другой ее край, а Зосима, утомившись и не в силах далее бежать, стоял на этом, непрестанно плача и стеная, так что при близости расстояния тому можно было расслышать. Тогда муж тот сказал: "Авва Зосима, прости меня ради Бога, но нельзя мне оборотиться и показаться тебе на глаза, ибо я женщина и совсем нага, как ты видишь, и срам моего тела ничем не прикрыт. Но если тебе угодно исполнить просьбу грешницы, дай свое рубище, чтобы мне скрыть то, что выдает во мне женщину, и я повернусь к тебе и приму твое благословение". Ужас и восторг, как он передавал, овладели Зосимой, когда он услышал, что женщина назвала его по имени, Зосимой. Ибо, как муж острого ума, умудренный в вещах божественных, старец понял, что она не могла бы назвать по имени человека, которого никогда прежде не видела и о ком никогда не слышала, не будучи отмечена благодатью предзнания. Тотчас Зосима исполнил то, о чем женщина его просила, и разорвал ветхий свой гиматий, и, повернувшись к ней спиной, бросил половину ей. Женщина, прикрыв то, что прежде всего следовало закрыть, поворачивается к Зосиме и говорит ему: "Зачем тебе, авва Зосима, угодно было видеть грешницу? Что ты хотел узнать или увидеть, не убоявшись подъять такой труд?". Он, склонив колени, по обычаю попросил благословения, а она, припав к его ногам, просила о том же. Оба они простерты были на земле, и каждый просил благословить его, и оба говорили только: "Благослови". По прошествии достаточного времени женщина сказала Зосиме: "Авва Зосима, тебе приличнее благословить меня и за меня помолиться, ибо ты почтен пресвитерским саном , уже много лет предстоишь святому престолу и преподаешь святые дары". Это повергло Зосиму в еще сильнейший страх и смятение. Задрожав, старец покрылся испариной и стал плакать, и голос его от стенаний пресекся, и он сказал, прерывисто и часто дыша: "Все обнаруживает, духовная матерь, что ты удалилась к Богу и умерла для мира. Дарованная тебе благодать угадывается из того, что ты, никогда меня не видев, назвала имя мое и сан. Но, так как благодать измеряется не саном, а достоинствами, ради Бога, благослови меня и помолись за меня, ибо я нуждаюсь в твоей помощи".

Тогда, уступив настояниям старца, женщина говорит: "Благословен Господь , хотящий спасения душам человеческим и пекущийся о телах наших". Когда Зосима сказал "аминь", оба они поднялись с колен. Женщина говорит старцу: "Зачем ты пришел ко мне, грешной, человече? Зачем пожелал увидеть женщину, не имеющую нисколько добродетели? Если благодать Святого Духа путеводила тебя ради того, чтобы со временем ты послужил мне, скажи, каковы теперь судьбы христианского рода? Как императоры ? Как устрояются дела церковные?". Зосима говорит ей: "Коротко сказать, по твоим, мать, святым о нас молитвам, Христос даровал всем прочный мир. Но прими недостойную мольбу старца и помолись обо всем мире и обо мне, грешном, чтоб не бесплодно было мое долгое странствие по этой пустыне". Женщина ответила ему: "Тебе, авва Зосима, имеющему священнический сан, скорее надлежит, как я уже сказала, молиться обо мне и обо всех, ибо для этого он тебе дан, но, так как должно соблюдать послушание, я с охотой подчиняюсь твоему велению". С этими словами она обращается к востоку и, возведя к небу глаза и воздев руки, начинает шептать молитву. Голоса не было ясно слышно, потому Зосима не мог разобрать слов молитвы. Стоя на коленях, как он рассказывал, объятый дрожью, он молчал. Зосима, свидетельствуясь Богом, утверждал, что, видя, как долго женщина та молится, он немного приподнялся и, взглянув, узрел, что она творит молитву, возвысившись чуть не на локоть от земли и застыв в воздухе. Тут его одержал еще больший страх, и в великом смятении он не смел ничего сказать, только в душе своей многажды повторял: "Господи, помилуй". Простертый на земле, старец стал тогда соблазняться в уме своем, не дух ли это злобный и не притворна ли молитва его? Женщина облегчила душу Зосимы, повернувшись и сказав: "Почему, авва, мысли твои смущают тебя и ты соблазняешься обо мне, что я дух и молитва моя притворна? Верь, человече, что я, грешница, оборонена, однако, святым крещением; не дух я, а персть земная и прах, всецело плоть, чуждая духа". При этом она осеняет крестным знамением лоб, глаза, губы и грудь, говоря так: "Господь, авва Зосима, да избавит нас от лукавого и от его козней, ибо необорима Господня сила". Увидев и услышав такое, старец пал на землю и со слезами обнял стопы ее, говоря: "Заклинаю тебя именем Господа Иисуса Христа, рожденного девой, из любви к Кому ты облеклась этой наготой и так изнурила свою плоть, не утаи от раба своего, кто ты, откуда, когда и каким образом пришла в эту пустыню. Не утаи от меня свою жизнь и поведай все, чтобы открылось величие Господне, как гласят слова: „Сокрытая мудрость и сокровище невидимое - какая в них польза?" . Поведай мне все, ради Бога, ибо будешь говорить не для тщеславия и похвальбы, а в назидание мне, грешному и недостойному. Ибо я верую Богу, ради коего ты живешь и подвизаешься, и в эту пустыню путеводительствован был того ради, чтобы Господь открыл мне твои подвиги. Не в нашей власти противоборствовать приговорам Божиим. Не будь угодно Христу, Богу нашему, чтобы открылся подвиг твой, он не попустил бы, чтобы кто-нибудь узрел тебя, и не укрепил меня, кому не дозволено было покидать свою обитель на свершение столь дальнего пути". Когда авва Зосима сказал это и многое другое, женщина возвеселила дух его словами: "Я совещусь, авва, поведать тебе о сраме дел моих, прости мне, ради Бога. Но, так как ты зрел нагое мое тело, я обнажу перед тобой и деяния мои, дабы ты узнал, какого позора и нечестия исполнена моя душа. Не из боязни, как тебе мнилось, согрешить тщеславием не хотела я, подлинно сосуд диавола, поведать о себе: я знала, что, начни я повествовать о своей жизни, ты бежал бы меня, как бегут змеи, не в силах внимать мерзости, которую я творила. Однако поведаю, ни о чем не умолчав, но об одном прошу - не ослабевай в молитве за меня, чтобы Господь смилостивился надо мной в час Своего суда" . Старец не переставая плакал, а женщина начала рассказывать свою жизнь, сказав: "Родом, я, брат мой, из Египта. При жизни родителей я в двенадцать лет, презрев любовь к ним, ушла в Александрию. Когда я потеряла чистоту и сколь неудержимо и жадно влеклась к мужчинам, я совещусь даже вспоминать, ибо стыд теперь не позволяет мне говорить. Коротко скажу, чтобы ты узнал, как похотлива я была и как падка до наслажденья: 17 лет, да простишь ты мне это, я торговала собой и, клянусь, не ради корысти, ибо часто отказывалась, когда мне предлагали плату. Поступала я так, безвозмездно совершая то, чего мне хотелось, чтобы привлечь к себе большее число желающих. Не думай, что я не брала денег, потому что была богата: мне приходилось просить подаяние или прясть, но я была одержима ненасытной и неудержимой страстью пятнать себя грязью. Это была моя жизнь: я почитала жизнью постоянное поругание своего тела. Проводя так дни свои, однажды летом я замечаю большую толпу мужчин, ливийцев и египтян, спешащих к морю, и спрашиваю одного из прохожих: „Куда торопятся эти люди?". Он ответил, говоря: „В Иерусалим на праздник Честного Воздвижения Креста, который наступает через несколько дней". Я сказала ему: „А возьмут они с собой меня, если я захочу плыть с ними?". Он мне: „Если у тебя есть деньги на проезд и на пропитание, никто тебе не помешает". Я ответила ему: „Правду сказать, брат, у меня нет ни на проезд, ни на пропитание. Все же я пойду с ними на нанятый ими корабль, и, угодно им это или не угодно, они должны будут меня кормить, ибо за проезд я заплачу своим телом". Мне хотелось отправиться с ними (прости мне, авва), чтобы иметь много любовников к услугам своей похоти. Я предупредила тебя, авва Зосима, чтобы ты не заставлял меня рассказывать о своем распутстве, ибо мне страшно, видит Бог, сквернить словами тебя и самый этот воздух". А Зосима, окропляя слезами землю, отвечал ей: "Говори, Бога ради, матерь моя, говори и не утаивай ничего, что составляет назидательную твою повесть". Она, продолжая начатый рассказ, говорит: "Тот юноша, услышав мои бесстыдные слова, со смехом пошел прочь. А я бросила свое веретено (иногда я носила его с собой) и побежала к морю вслед за бегущей туда толпой, повстречавшейся мне. Заметив на берегу каких-то юношей, около десяти или более человек, крепких телом и стремительных в движениях, показавшихся мне подходящими для того, к чему я стремилась (юноши, видимо, помогали своим спутникам подняться на корабль, ибо некоторые пришедшие раньше уже заняли свои места) по великому своему бесстыдству, я вмешалась в их толпу и сказала: „Возьмите меня с собой, я буду вам не без пользы". Добавив еще более непристойные слова, я всех заставила рассмеяться. Юноши увидели мою готовность ко всяческой разнузданности и взяли меня на свой корабль, а так как медлить было не для чего, он снялся с якоря. Как я поведаю тебе о дальнейшем, отец? Чей язык мог бы передать и чье ухо выслушать, что было в пути? К чему только не побуждала я этих несчастных даже против их воли?! Нет такого сказуемого или несказуемого разврата, в котором я не была бы для этих несчастных наставницей. Я, авва, дивлюсь, как море стерпело мое распутство, как земля не разверзла свои недра и заживо не поглотила меня, уловившую в свои сети столько душ. Бог, я думаю, хотел моего раскаяния, ибо Он хочет не смерти грешника, но, по великодушию своему, ждет его обращения . Так мы достигли Иерусалима. Все дни, которые я прожила в городе до праздника, я провела так же, если не более позорно. Уже мало мне было юношей, с которыми я имела дело во время плавания и которые в пути служили мне, и я совратила многих других, выбирая для этого и жителей Иерусалима, и чужеземцев. Когда наступил святой праздник Воздвижения Креста, я, по обыкновению, ходила по городу, охотясь за душами юношей, и однажды на рассвете увидела, что все идут в церковь, и пошла с остальной толпой. И вот я вместе с нею вступаю в притвор . Когда пришел час святого Воздвижения Креста, расталкивая других и в свою очередь теснимая, я пыталась вместе со всеми войти в церковь. С великим трудом, мне, несчастной, удалось протиснуться к дверям, ведущим внутрь храма, где молящимся являли животворящее древо Креста . Но, когда я была уже на пороге и все беспрепятственно вошли, меня же не пустила войти какая-то божественная сила, не дав мне переступить порог. Меня снова оттеснили, и снова я одна осталась стоять в притворе. Решив, что причина этого женское слабосилие, я вновь смешалась с входящими в храм и изо всех сил боролась и отталкивала соседей локтями, стараясь пройти вперед. Но все усилия были тщетны, ибо, когда злосчастные мои ноги ступили на порог, все люди беспрепятственно вошли и только меня, бедную, храм не принимал. Словно воинский отряд, которому приказано было преградить мне вход, некая сила неизменно препятствовала мне, и снова я оказывалась в притворе. Трижды и четырежды безуспешно пытаясь войти, я выбилась из сил и, будучи не в состоянии расталкивать людей и сносить, чтобы меня толкали (тело мое ослабло от усилий), в конце концов сдалась и отступила в угол притвора. И тогда мне открылась причина, по которой не дано мне было узреть животворящее древо Креста, ибо духовные очи мои озарило слово спасения, указуя, что мерзость дел моих закрывало мне доступ в храм. Я начала плакать и скорбеть, ударяя себя в грудь и из глубины души испуская стоны, и тут увидела над собой икону Пресвятой Богородицы и говорю к ней, не сводя с нее глаз: „Дева владычица, родившая во плоти Бога Слово, я знаю, что не должно и не благовидно мне, столь запятнанной грехом, взирать на пресвятой и непорочный лик приснодевы, чье тело и душа чисты и свободны от скверны. Ибо твоя чистота должна по справедливости ненавидеть меня и отвращаться моим распутством. Но поелику, как я слышала, Бог, рожденный тобой, для того и воплотился в человека, чтобы призвать грешников к покаянию , заступись за одинокую и ни в ком не имеющею опоры, сделай, чтобы и мне было дозволено войти в храм. Да не лишишь ты меня созерцания Креста, на котором распятый во плоти Бог и сын твой пролил кровь свою ради моего искупления. Повели, владычица, открыть мне двери, чтобы я могла поклониться Святому Кресту и рожденному тобой Богу; стань моей поручительницей в том, что никогда более не оскверню мою плоть постыдным соитием, но, когда взгляну на Крестное древо сына твоего, тотчас отвергнусь мира и всего мирского и тотчас уйду, куда ты, поручительница моего спасения, прикажешь мне и куда поведешь меня". Так я сказала и, укрепленная своей горячей верой и ободренная состраданием Богородицы, покидаю то место, стоя на котором творила молитву. Снова я иду и замешиваюсь в толпу входящих в храм, и сейчас никто уже не отталкивает меня, и я в свою очередь не отталкиваю никого, никто не мешает мне приблизиться к дверям, ведущим внутрь храма. Меня объяли страх и восхищение, и вся я с головы до ног трепетала и содрогалась. Затем я достигла дверей, дотоле недоступных для меня, и, словно сила, прежде препятствовавшая, теперь пролагала мне дорогу, свободно преступила порог, и, взойдя в святой храм, удостоилась зреть Животворящий Крест, и увидела святое таинство, и поняла, сколь милостив Бог к кающемуся. И вот я, несчастная, пала ниц, лобзая святые те плиты, и поспешно вышла, торопясь к той, что дала за меня поручительство. Я прихожу туда, где скрепила свое обязательство, и, склонив колени пред приснодевой и Богоматерью, сказала так: „Ты, милосердная владычица, явила свое ко мне человеколюбие и не отторгла мольбы грешницы, и я узрела прославление, которое справедливо не можем зреть мы, нечистые. Хвала Богу, по заступничеству твоему принимающему раскаяние грешников. Что я, грешница, могу думать и говорить? Пришел час, владычица, чтобы исполнились слова твоего за меня поручительства. Ныне путеводи меня, куда тебе угодно, ныне будь мне наставницей спасения и руководительницей на пути покаяния".

Говоря это, я вдали услыхала глас: „Перейди Иордан, и обретешь блаженное успокоение". Услышав этот глас и уверовав, что он обращен мне, я в слезах вскричала к Богородице: „Владычица, владычица, не оставь меня". С этим я покидаю притвор храма и спешу прочь. Когда я выходила, какой-то человек дал мне три фолия , сказав: „Возьми, амма" . Я на эти деньги купила три хлеба и взяла их в благословение пути своего, спросив хлебопека: „Где проходит дорога на Иордан, человече?". Узнав, какие ворота ведут в ту сторону, я бегом вышла из города и в слезах пустилась в путь. Своими расспросами опережая чужие, я без отдыха шла весь день (кажется, был третий час дня, когда я узрела Крест) и на закате солнца пришла наконец к храму Иоанна Крестителя у Иордана. Прежде всего сотворив там молитву, я тотчас вошла в Иордан и окропила той священной водой лицо и руки, затем в храме Предтечи причастилась чистых и животворящих тайн, съела половину одного хлеба и, напившись воды из Иордана, легла спать на земле. Утром я нашла невдалеке от этого места малую ладью, переправилась на другой берег и снова стала просить Богородицу путеводить меня, куда ей будет угодно. И вот я оказалась в этой пустыне и, с той поры до сегодняшнего дня пребывая здесь, бегу мира, ожидая Господа моего, спасающего от маловерия и треволнений 23 тех, кто приходит к Нему". Зосима сказал ей: "Сколько лет, госпожа моя, пребываешь ты в этой пустыне?". Женщина ответила: "Кажется, тому 17 лет, как я покинула Святой город". Зосима сказал: "Чем же ты питаешься, госпожа моя?". Женщина сказала: "Два с половиной хлеба были у меня с собой, когда я переправилась через Иордан; вскоре они зачерствели и высохли, и я их понемногу съела". Зосима сказал: "И столько-то лет ты прожила вовсе без печали и при столь внезапной перемене вовсе не ведала соблазна?". Женщина ответила: "Ты спросил меня ныне, авва Зосима, то, о чем мне страшно даже говорить. Ибо, если теперь стану вспоминать все опасности, которые претерпела, и ужасные мысленные соблазны, боюсь, что вновь они одержат меня". Зосима сказал: "Не умалчивай ни о чем, госпожа моя, ибо однажды я уже попросил тебя, чтобы, ничего не опуская, ты во всем меня поучила". Она сказала: "Истинно, авва, семнадцать лет я сражалась в этой пустыне с необузданными своими страстями, как с лютыми зверьми. Когда я садилась есть, мне хотелось мяса и египетской рыбы, хотелось вина, столь мной любимого, ибо, живя в миру, я много его пила; здесь же, не находя и воды, я сгорала от жажды и несказанно страдала. Посещала меня и безрассудная тоска по разгульным песням, постоянно смущая меня и побуждая напевать их демонские слова, которые я помнила. Тогда я плакала и била себя в грудь, вспоминая об обете, который дала, удаляясь в пустыню, и однажды мысленно очутилась я пред иконой Богоматери, моей поручительницы, и жаловалась ей, умоляя прогнать соблазны, осаждающие мою злосчастную душу. Однажды, когда я долго плакала и сколько доставало сил наносила себе удары, какой-то свет внезапно озарил меня. И с тех пор настала для меня после треволнения великая тишь. Как, авва, поведаю тебе о помышлениях, снова толкавших меня в блудный грех? В моем злосчастном сердце горело пламя и всю меня жгло, возбуждая похоть. Едва этот помысел посещал меня, я бросалась на землю и обливала ее слезами; мне думалось, что моя заступница и хранительница явилась сюда, чтобы покарать нарушительницу обета. Случалось, я по суткам лежала так, пока тот сладостный свет не изливался на меня, прогоняя соблазнявшие ко греху помыслы. Впоследствии я всегда обращала духовные свои глаза к моей поручительнице, прося помочь мне, терпящей бедствие в море этой пустыни. И она была мне опорой в моем раскаянии. Так во множестве искушений прошло 17 лет. Но с той поры до сего дня Богородица не оставляла меня и руководительствовала во всем". Зосима сказал ей: "Неужели не испытывала ты недостатка в еде и одежде?". Она отвечала ему: "Съев те хлебы, о которых упомянула, я 17 лет питалась травами и тем, что могла найти в пустыне. Гиматий же, бывший на мне, когда я переправилась через Иордан, сносился. Мне пришлось немало страдать от холода и летнего зноя, когда меня палила жара или, дрожащую, сковывал холод, так что часто я падала наземь и лежала почти бездыханно и недвижимо. Я постоянно сражалась с кознями и ужасными искушениями диавола. Но с того времени и до сих пор сила Божия всяким путем обороняла мою грешную душу и жалкое тело. Ибо одно воспоминание о том, от скольких опасностей я была ею избавлена, насыщает меня нетленным брашном, надеждой на спасение. Ведь брашно мое и крепость - слово Господне. Ибо не хлебом единым живет человек , и совлекшие с себя покров греха облекаются скалой , когда им нечем скрыть наготу". Зосима, услышав, что она еще сохраняет в памяти слова Писания, из книги Моисеевой, Иова и Псалтири, сказал ей: "Ты, госпожа моя, читала только Псалтирь или и другие священные книги?". На это она улыбнулась и говорит старцу: "Истинно, я не видела человека, с тех пор как переправилась через Иордан, кроме как сегодня тебя, не встречала и ни единого зверя, ни другой какой твари, как пришла в эту пустыню. Грамоте же я никогда не училась и не слышала даже, как поют псалмы или что-нибудь оттуда читают. Но Слово Божие, наделенное жизнью и силой, само дает человеку ведение. Здесь кончается моя повесть. Но, как в начале ее, и ныне заклинаю тебя воплощением божественного Слова молиться обо мне, грешной, перед Господом". Так сказав и так свершив свой рассказ, она пала к ногам Зосимы. И снова старец со слезами вскричал: "Благословен Бог, творящий великие, чудные, славные и предивные дела, которым нет числа. Благослови Бог, показавший мне, как Он награждает тех, кто боится Его. Истинно, Господи, Ты не оставляешь взыскующих Тебя". Женщина, удержав старца, не позволила ему пасть ей в ноги и сказала: "Все, что ты услышал, человече, заклинаю тебя нашим Спасителем Христом, никому не рассказывай, пока Бог не разрешит меня отселе. А теперь ступай с миром - на следующий год ты увидишь меня, а я тебя, хранимого благодатью Господней. Сделай, ради Бога, то, о чем я тебя прошу,- в будущий Великий пост не переходи, как принято у вас в монастыре, Иордан". Зосима удивился, что ей ведомо монастырское правило, и сказал только: "Слава Богу, дарующему великие блага любящим Его". Она говорит: "Оставайся, авва, как я тебе сказала, в монастыре; ведь, если б и захотел, невозможно тебе будет выйти. В день святой Тайной вечери возьми для меня в священный и достойный подобных таинств сосуд от животворного тела Христова и крови и стой на том берегу Иордана, который ближе к поселениям, чтобы я могла прийти и причаститься святых даров. Ибо с тех пор как я приобщилась в храме Предтечи, до того как перейти Иордан, до сего дня не приобщалась и теперь всей душой этого жажду. А потому молю, не пренебрегай моей просьбой и принеси мне те животворящие и святые тайны в тот самый час, когда Господь созвал учеников на святую свою вечерю. Авве же Иоанну, игумену твоего монастыря, скажи так: „Призри на себя и на овец своих, ибо они творят дурные дела, которые должно исправить". Но я не хочу, чтобы ты сейчас сказал ему об этом, а когда Бог повелит тебе сделать так". Кончив и сказав старцу: "Помолись за меня", она снова скрылась во внутренней пустыне. Зосима склонил колени и припал к земле, где запечатлелись следы ее, восславил и возблагодарил Господа и в ликовании души и тела пошел назад, славословя Господа нашего Христа. Вновь пройдя ту пустыню, он вернулся в монастырь в день, когда у тамошних монахов было принято возвращаться.

Весь год Зосима молчал, не смея никому рассказать то, что он видел, но в душе молил Бога снова явить ему желанный лик. Он страдал и сокрушался, что ждать придется целый год, и желал, если б это было возможно, чтобы год оборотился одним днем. Когда же наступило воскресенье перед Великим постом, все тотчас после обычной молитвы вышли из монастыря с песнопениями, а Зосиму одержала лихорадка, которая заставила его остаться в келии. Он вспомнил слова святой, сказавшей: "Если б и захотел, невозможно тебе будет выйти из обители". Спустя немного дней он восстал от болезни, но оставался в монастыре. Когда же прочие монахи вернулись и наступил день Тайной вечери, он сделал то, о чем женщина попросила его. Взяв в сосудец пречистого тела и честной крови Господа нашего Христа и положив в корзину фиг, фиников и немного моченых бобов, он поздним вечером покидает монастырь и в ожидании прихода святой садится на берегу Иордана. Хотя пресвятая медлила своим появлением, Зосима не сомкнул глаз и непрестанно смотрел в сторону пустыни, ожидая ту, кого желал увидеть. Сидя так, старец говорил себе: "Может быть, она не идет из-за какого моего прегрешения? Может, не нашла меня и воротилась назад?". Говоря так, он заплакал и в слезах стенал, и, воздев глаза к небу, так молил Бога: "Не отнимай у меня, Господи, блаженства снова увидеть то, что дозволил однажды лицезреть. Да не уйду я только с тяжестью обличающих меня грехов". После этой слезной молитвы иная мысль посетила его, и он стал говорить себе: "Что будет, если она придет? Ведь ладьи нигде нет. Как она переправится через Иордан и подойдет ко мне, недостойному? Увы мне, жалкому, увы, несчастному! Кто по грехам моим не дал мне вкусить такого блага?". Пока старец думал такие думы, се явилась святая и стала на том берегу реки, откуда шла. Зосима поднялся в радости и ликовании со своего места, славя Бога. И опять приступило к нему сомнение, что она не сможет перейти Иордан. И видит тогда (ночь выдалась лунная), как святая осенила крестным знамением Иордан и вступила в воду, и пошла по воде немокренно, и направилась к нему. Еще издали она остановила старца и, не позволяя ему пасть ниц, крикнула: "Что ты делаешь, авва, ведь ты иерей и несешь святые дары?". Он повиновался, и святая, выйдя на берег, сказала: "Благослови, отец, благослови меня". Он, дрожа, ответил ей: "Подлинно неложны слова Господа, рекшего, что по силам очищающие себя подобны Богу . Слава тебе, Христос, Бог наш, внявший мольбе моей и явивший милосердие рабу Своему. Слава Тебе, Христос, Бог наш, через эту Свою рабу открывший мне великое несовершенство мое". Женщина попросила прочесть святой Символ веры и "Отче наш, сущий на Небесах" . Когда Зосима кончил творить молитву, она по обычаю облобызала уста старца. Причастившись так животворящих тайн, она воздела руки к Небу, стала стенать и плакать и вскричала: "Ныне отпущаешь рабу Твою, Владыко, по слову Твоему, с миром . Ибо видели очи мои спасение Твое". Потом говорит старцу: "Прости, авва, прошу тебя исполнить еще одно мое желание. Сейчас ступай в свой монастырь, хранимый благодатию Божией, а на следующий год снова приди в то место, где я в первый раз тебя видела. Ступай, ради Бога, и вновь по воле Божией увидишь меня". Старец отвечал ей: "О, если б мне было возможно сейчас последовать тебе и вечно видеть честной твой лик. Но исполни единственную просьбу старца - вкуси немного от того, что я принес тебе здесь". И с этими словами он показывает ей свою корзинку. Святая, только кончиками пальцев притронулась к бобам, взяла три зернышка и поднесла их ко рту, сказав, что довольно и духовной благодати, хранящей в чистоте душу человека. Затем снова говорит старцу: "Помолись, ради Бога, помолись за меня и вспоминай меня, злосчастную". Он, припав к стопам святой и призывая ее молиться за церковь, за государство и за него, отпустил со слезами, ибо не дерзал долее удерживать свободную, и ушел, стеная и жалуясь. Святая вновь перекрестила Иордан, вошла в воду и, как прежде, прошла по ней. Старец возвращался, исполненный ликования и великого страха, коря себя за то, что не спросил имени святой; однако надеялся сделать это в следующем году.

По прошествии года старец, свершив положенный срок, снова идет в пустыню, торопясь к той пречудной. Пройдя довольно по пустыне и обнаружив приметы, указывающие ему место, которое искал, Зосима стал озираться по сторонам и все оглядывать в поисках сладчайшей добычи, подобно опытному ловчему. Когда же удостоверился, что нигде ничего не видно, заплакал и, подняв глаза к небу, стал творить молитву, говоря: "Яви мне, Владыка, сокровище Твое некрадомое, сокрытое Тобой в этой пустыне. Яви мне, молю, ангела во плоти, которого недостоин мир". Так молясь, он оказался в как бы изрытом рекой устье и увидел в восточной его части ту святую женщину, лежащую мертвой; руки ее были сложены по обычаю, а лик обращен к восходу. Подбежав, он омочил слезами ее стопы, к остальному же ее телу не смел прикоснуться. Довольно часов плакав и прочитав приличествующие времени и обстоятельству псалмы, сотворил молитву погребения и сказал себе: "Не знаю, схоронить останки святой или ей это будет неугодно?". Говоря это, он видит в головах ее начертанную на земле надпись, гласящую: "Здесь схорони, авва Зосима, останки смиренной Марии и прах предай праху, непрестанно вознося молитвы Господу за меня, скончавшуюся по египетскому счислению в месяце Фармуф , по ромейскому апреле , в ночь страстей Спасителя, по принятии святых тайн". Прочитав эту надпись, старец возликовал, узнав имя святой, а также и то, что она, причастившись у Иордана святых тайн, тотчас очутилась в месте своего отшествия. Путь, который Зосима с большим трудом прошел за двадцать дней, Мария скончала в один час и сразу отошла к Господу. Славя Бога и окропляя слезами тело Марии, он сказал: "Время, смиренный Зосима, свершить то, что велено. Но как, несчастный, ты сможешь вырыть могилу, когда нет у тебя в руках ничего?". Сказав это, он увидел неподалеку малый обломок дерева, лежащий в пустыне. Подняв его, Зосима начал рыть землю. Но земля была суха и не поддавалась его усилиям, а старец устал и обливался потом. Испустив из глубины души стон и подняв голову, он видит, что могучий лев стоит у останков святой и лижет стопы ее. Старец при виде льва задрожал от страха, особливо, когда вспомнил слова Марии, что никогда она не встречала в пустыне зверя. Осенив себя крестным знамением, он ободрился, уповая на то, что чудесная сила усопшей сохранит его невредимым. Лев же стал ластиться к старцу, выказывая дружелюбие движением тела и всей повадкой. Зосима сказал льву: "Зверь, великая заповедала схоронить ее останки, а я - старец и не имею сил выкопать могилу; вырой ее когтями, чтобы нам предать земле тело святой!". Тотчас же лев передними своими лапами изрыл яму, достаточную, чтобы схоронить тело. Старец снова окропил ноги святой слезами и, прося ее молиться обо всех, предал тело земле (лев при этом стоял поблизости). Оно было, как и прежде, нагим, одетым только тем лоскутом гиматия, данным ей Зосимой, которым Мария, отвернувшись от него, прикрыла свой срам. После этого оба удалились: лев, подобно овце, отступил во внутреннюю пустыню, а Зосима повернул назад, благословляя Господа нашего Христа и воссылая Ему хвалы. Возвратившись в свой монастырь, он обо всем рассказал монахам, не скрыв ничего из того, что ему довелось услышать и увидеть, но все с самого начала им передал, так что они дивились величию Господню и со страхом и любовью чтили память святой. А игумен Иоанн нашел в монастыре людей, нуждающихся в исправлении, так что и здесь слово святой не оказалось праздным или бесполезным. Зосима скончался в этом монастыре почти ста лет от роду. Монахи из поколения в поколение изустно передавали это предание, пересказывая в назидание всем желающим внимать. Но мне неизвестно, чтобы до сих пор кто-нибудь предал его письму. Я записал то, что дошло до меня изустно. Другие, быть может, тоже описали жизнь святой и много меня искуснее, хотя ни о чем подобном я не слыхал, а потому, как мог, составил этот рассказ, заботясь более всего об истине. Господь, щедро воздающий тем, кто прибегает к нему, да сделает поучение читающих наградой мужу, повелевшему мне составить эту запись, или повесть, и да удостоит его места и чести, заслуженных блаженной этой Марией, о которой здесь было сказано купно со всеми от века своими угодниками, почтенными за созерцание и свершение деятельной добродетели. Восславим же и мы Господа, чье царство вовеки, дабы удостоил и нас в Судный день Своего милосердия во Иисусе Христе, Господе нашем, всяческая слава Которому, честь и вечное поклонение с безначальным Отцом и Пресвятым, Благим и Животворящим Духом ныне и присно и во веки веков. Аминь.

По изд.: кн.: Жития византийских святых. – СПб.:

Corvus, Terra Fantastica, 1995. – с. 185-213.

Примечания

Все ново- и ветхозаветные цитаты даются в синодальном переводе.

1. Сказание, как показал Г. Узенер (Usener H. Der heilige Tychon. Leipzig - Berlin, 1907, S. 78), ошибочно приписывается перу иерусалимского патриарха Софрония I (634-644); его сюжет использован Иваном Аксаковым в поэме "Мария Египетская" ("Библ. поэта". Большая сер. Л., 1960).

2. Тайну цареву прилично хранить...- Тов. 12,7.

3. Товит - праведный иудей; из-за своего благочестивого поступка потерял зрение, но никогда не роптал на Бога и был вознагражден.

4. ...получив от владыки своего талант, зарыл его в землю...- намек на евангельскую притчу о рабе, в отличие от своих сотоварищей ни на что не употребившем данный ему господином талант и вызвавшем этим его неудовольствие. Матф. 25, 14-30.

5. ...приготовляет, по слову Соломона, друзей Господа и пророков.- Прем. Сол. 7, 27.

6. Кто не оскверняет плоть и всегда трезвится...- источник цитаты не удалось установить; вероятно, намек на Матф. 5, 8.

7. Авраам - родоначальник еврейского народа, славившийся своей праведностью.

8. ...по имени зовущий своих овец...- намек на Иоанн 10, 3: "И овцы слушаются голоса его, и он зовет своих овец по имени..."

9. Господь свет мой и спасение мое...- Пс. 26 (27), 1.

10. ...торжествовать предпразднество по чину церкви с ваями.- Великие праздники церковного календаря имели предпразднества, подготовлявшие верующего к их встрече. Здесь речь идет о Вербном воскресенье, которые чтили ваями, т. е. ветвями финиковой или палестинской ивы.

11. Пресвитер - вторая степень священства; сан, соответствующий священническому.

12. Благословен Господь...- слова, повторяющиеся во многих молитвах.

13. Как императоры? - Упоминание об императорах далеко не всегда свидетельствует о наличии двух императоров или даже императора и регента.

14. Локоть, - греческая мера длины; немного менее 0,5 м.

15. Сокрытая мудрость и сокровище невидимое - какая в них польза? - Сирах. 41, 17.

16. ...чтобы Господь смилостивился надо мной в час Своего суда...- подразумевается Страшный суд в последние дни мира, когда, согласно христианским верованиям, Христос будет судить людей, чтобы определить участь грешников и праведников, и умершие восстанут перед ним из могил.

17. ...Он хочет не смерти грешника...- парафраз. Иезек. 33, 11.

18. Притвор - сени храма.

19. ...где молящимся являли животворящее древо Креста.- В праздник Воздвижения Креста в главном Иерусалимском храме молящимся показывали обломок Крестного древа, якобы найденный матерью императора Константина Еленой.

20. ...чтобы призвать грешников к покаянию...- Марк 2, 17.

21. Фолий - мелкая медная монета.

22. Амма - женское соответствие слову "авва"

23. ...спасающего от маловерия и треволнений...- Пс. 54, 9.

24. ...не хлебом единым живет человек...- Второз. 8, 3.

25. ...совлекшие с себя покров греха облекаются скалой...- ср. Иов 24, 7-8: "Нагие кочуют без покрова, и без одеяния на стуже; мокнут от горных дождей, и, не имея убежища, жмутся к скале", и Евр. 11, 38.

26. Псалтирь Мария цитировала выше.

27. В день святой Тайной вечери...- т. е. в великий четверг, день воспоминания о Тайной вечере. Она была совершена, согласно евангельской легенде, накануне причастия хлебом и вином, т. е. Его плотью и кровью.

28. ...по силам очищающие себя подобны Богу.- Источник цитаты не удалось установить.

29. ...попросила прочесть святой Символ веры и "Отче наш, сущий на Небесах".- Символ веры - изложение в сжатой аподиктической форме главных догматов веры. "Отче наш" - обиходная молитва, которой людей обучил, согласно Евангелию, Христос.- Матф. 6, 9.

30. Ныне отпущаешь рабу Твою, Владыко...- Лук. 2, 29; Мария цитирует точно, изменяя только евангельские слова "раба Твоего" на "рабу Твою".

31. Фармуф (фармуфи) - месяц коптского календаря, соответствует марту - апрелю.

32. ...по ромейскому апреле...- византийцы, желая подчеркнуть свою преемственную связь с Римской империей, называли себя ромеями.

***

Молитва преподобной Марии Египетской:

• Молитва преподобной Марии Египетской . Молодые годы провела, утопая в разврате. Пристав к паломникам, едущим на поклонение святыням в Иерусалим, не была допущена в храм Воскресения Богом. Покаявшись и горько оплакав свой грех, удалилась в пустыню, где пробыла одна в лишениях, посте и молитве почти 50 лет. Суровыми подвигами и покаянием Мария совершенно искоренила в себе все греховные желания и сделала сердце свое чистым сосудом Святого Духа. Помощница в брани с блудом, наставница в целомудрии и воздержании, подательница покаянного чувства

Акафист преподобной Марии Египетской:

Канон преподобной Марии Египетской:

Житийная и научно-историческая литература о преподобной Марии Египетской:

• Житие Марии Египетской, бывшей блудницы, честно подвизавшейся в Иорданской пустыне - Patrologia graeca
• Проповедь на неделю Марии Египетской - протоиерей Евгений Воронков