Мемуары мастера. Мой злейший враг Старейшие европейские мемуары

ОДНАЖДЫ Суворов вызвал офицера, который отличался излишней болтливостью. Закрыв двери на замок, Суворов, под видом величайшего секрета, сказал офицеру: «У вас есть злейший враг, который на каждом шагу вам пакостит...» Встревоженный известием фельдмаршала, офицер начал быстро перечислять своих врагов. Он называл их имена, но Суворов махал руками: «Не тот, вовсе не тот».

Затем Суворов на цыпочках подошел к окну и дверям, как бы проверяя, не подслушивают ли их, и шепнул офицеру: «Высунь язык!» Офицер повиновался. Тогда Суворов, указывая пальцем на его язык, сказал: «Вот он! Вот он! Вот кто твой злейший враг!»

Язык - действительно, наш злейший враг. И не чужой язык, а наш собственный.

Много великих грехов порождает язык oт неправильного пользования им.

«Язык - огонь», - пишет aп. Иаков (3:6). Огонь - великая сила. Как пожар начинается со спички или искры, так и язык, попав под власть дьявола, выходит из повиновения человеческого разума, творит злое дело, становится инструментом темных сил.

Язык может молиться или проклинать, благодарить Бога или богохульствовать; может выражать радость, любовь, благодарность или презрение, ненависть, клевету. Вот почему ап. Иаков советует христианам учиться управлять языком, обуздывать его, как ездок обуздывает непокорную лошадь.

Необдуманные, невзвешенные слова, вырвавшись наружу, не раз приносили горести и мне.

Мне часто приходится быть свидетелем пустых, совершенно бесполезных разговоров. Слушаешь и думаешь: а что если предложить этим людям помолиться или прочесть главу из Писания? Вероятно скажут: «У нас нет времени»...

Друзья, бойтесь, как огня, как наводнения, как чумы, праздного языка. Мы много согрешаем языком. Этой болезнью особенно страдает русская эмиграция. Бойтесь злоречия, как атомной войны. Не принимайте всякий слух за чистую монету. Слухи надо проверять, прежде чем поверить. А лучше всего - отсеивать всякие слухи. Не только за неправильное суждение о человеке, но «за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься», - сказал Христос (Мф. 12:36,37). Вот основание быть осторожными в разговорах с людьми.

Господь сказал: «Лживые уста ненавижу». С этим злом надо бороться. «Лжецы... Царствия Божьего не наследуют». Так учит Писание.

И еще одно: «Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно», - гласит заповедь Божья. Сколько раз в день христиане нарушают эту заповедь! В последнее время этот грех особенно прививается к американцам. Великое, святое имя Господа Иисуса Христа миллионы людей повторяют не там, где нужно. Как-то я говорил на работе с мексиканцем. (На его шее крестик). Он, ударив молотком по пальцу, подскочил, как ужаленный, и вскрикнул: «О, Чизас Крайст!..» Я указал ему на заповедь Божию. Он ответил: «Это наша привычка». Удивительно, чем заняты ксендзы, если их паства не знает, что произносить имя Господне всуе - великий грех.

Язык нужно подчинить воле, а волю - Христу, и тогда язык будет на служении благородным, святым целям. Он будет утешать, радовать, благодарить, а не проклинать.

Я не боюсь признаться вслух,
Я говорю не за соседа:
Язык - мой враг,
Язык - мой друг!
И языком владеть - победа.

Н. Водневский

mémoires ), воспоминания - записки современников, повествующие о событиях, в которых автор мемуаров принимал участие или которые известны ему от очевидцев. Важная особенность мемуаров заключается в установке на «документальный» характер текста, претендующего на достоверность воссоздаваемого прошлого.

От хроник современных событий мемуары отличаются тем, что в них на первый план выступает лицо автора, со своими сочувствиями и нерасположениями, со своими стремлениями и видами. Очень часто принадлежа лицам, игравшим видную роль в истории, иногда обнимая значительный период времени, например, всю жизнь автора, нередко соединяя важные события с мелочами повседневной жизни, мемуары могут быть историческим материалом первостепенной важности.

Старейшие европейские мемуары

Классическая древность знала только двух авторов мемуаров - Ксенофонта и Цезаря . Истинной родиной мемуаров в XIX веке считали Францию . Первые опыты в этой области относятся здесь к XIII веку. Наивные записки Вильгардуэна о латинской империи стоят ещё на рубеже между мемуарами и хроникой, тогда как „Histoire de St. Louis“ (около ) по праву считается образцом исторических мемуаров.

Франция (XVI -XIX века)

Особенно возросло число мемуаров в эпоху революции (мемуары Неккера , Безанваля, Феррьера, Александра Ламета, Лафайета, мадам де Сталь , Кампан, Барбару, Билло-Варенна, Дюмурье , мадам Ролан , Мирабо , Мунье, Барера, Камилла Демулена). Даже палачи, например, Самсон, писали тогда мемуары.

Многие из мемуаров той эпохи, появившиеся с именами знаменитых деятелей, подложны. Такого рода подделки широко практиковал Сулави (Soulavie ), сборники которого вытеснены поэтому „Collection des mémoires relatifs à la revolution française“ (30 т., Париж, 1820-1830) и некоторыми другими изданиями.

Ещё многочисленнее мемуары, относящиеся к наполеоновской эпохе. Почти все генералы Наполеона и многие другие лица оставили записки. Особенно большое значение имеют мемуары Биньона, О’Меары, Констана, Лавалетта, Савари, герцогини д’Абрантес, Мармона, Евгения Богарне , мадам де Ремюза, Талейрана .

Позднее писали мемуары Карно, Брольи, Шатобриан , Жорж Санд , Гизо , Мармье, Эдмон де Гонкур и Жюль де Гонкур .

Англия

Богата мемуарами и английская литература, в которой они, впрочем, приобретают значение лишь с эпохи королевы Елизаветы и ещё более со времени внутренних войн XVII в. Для царствования Карла I особое значение имеют мемуары Джеймса Мельвилля и шотландца Давида Крафорда. Важнейшие из произведений этого рода собраны в издании Гизо , „Collection des mémoires relatifs à la revolution d’Angleterre“ (33 т., Париж, 1823 и сл.).

Из мемуаров более позднего времени наиболее выдаются записки Болингброка и Горация Уолпола . В Англии, как и во Франции, литература мемуаров достигла к концу XIX века размеров, едва доступных для обозрения.

Германия

Польша

Русские мемуары

В русской литературе ряд записок начинается «Историей кн. Великого Моск. о делах, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашими», знаменитого князя Курбского , имеющей характер скорее памфлета, чем истории, но важной, как выражение мнения известной партии.

Смутное время вызвало целый ряд повествований современников и очевидцев смуты, но за немногими исключениями произведения эти не могут считаться простодушными записями о виденном и слышанном: во всех почти сказаниях выступает или предвзятая точка зрения, или же влияния, от которых страдает простота и правдивость показаний автора. Не говоря уже о произведениях, появившихся ещё до окончания смуты (повесть протопопа Терентия), публицистические черты не чужды и двум крупнейшим повествованиям о смуте - Временнику Ивана Тимофеева и «Сказанию о осаде Троицко-Сергиева монастыря», Авраамия Палицына. И в том, и в другом труде преобладает желание обличить пороки моск. общества и ими объяснить происхождение смуты; в зависимости от такой задачи является отсутствие хронологической связи, пробелы в фактических показаниях, обилие отвлеченных рассуждений и нравоучений.

Позднейшие труды очевидцев смуты, появившиеся при царях Михаиле и Алексее, отличаются от ранних большей объективностью и более фактическим изображением эпохи («Словеса» кн. И. А. Хворостинина, особенно же повесть кн. И. М. Катырева Ростовского, внесенная в хронограф Сергея Кубасова), но и в них изложение часто бывает подчинено или условным риторическим приемам (записки кн. Семёна Шаховского, относящиеся к 1601-1649 гг.), или одной общей точке зрения (напр., официальной - в рукописи, приписываемой патр. Филарету и изображающей события с 1606 г. до избрания царем Михаила).

Поэтому в качестве исторического источника имеют большее значение те немногие произведения, которые отступают от общего литературного шаблона и не идут далее простой бесхитростной передачи событий. Таково, например, житие препод. Дионисия, архимандрита Троице-Сергиева м-ря, которое в 1648 - 54 гг. написал троицкий келарь Симон Азарьин , а дополнил своими воспоминаниями ключарь моск. Успенского собора Иван Наседка (ср. С. Ф. Платонов, «Древнерусские сказания и повести о смутном времени, как источник исторический», СПб., 1888; тексты сказаний напеч. им же в издаваемой археографич. комиссией «Исторической библиотеке», т. 13). Характер записок или личных воспоминаний носят на себе сочинения Котошихина, Шушерина (житие Никона), Аввакума (автобиография), Семёна Денисова.

Пётр I

Александр II

Из многочисленных воспоминаний об эпохе Александра II особое значение имеют записки Н. В. Берга (о польских заговорах), графа Валуева, Н. С. Голицына (об отмене телесных наказаний, в «Русской старине », 1890), А. Л. Зиссермана (кавказские воспоминания, в «Русском архиве», 1885), Левшина, графа М. Н. Муравьева, П. Н. Обнинского, Н. К. Пономарева («Воспоминания посредника первого призыва», в «Русской старине», 1891, № 2), Н. П. Семёнова, Я. А. Соловьева, гр. Д. Н. Толстого-Знаменского.

Литературные воспоминания

Весьма многочисленны литературные воспоминания XIX века. Таковы записки С. Т. Аксакова , П. В. Анненкова , Аскоченского, Бодянского (в «Сборнике общества любителей российской словесности», 1891), Н. П. Брусилова (в «Истор. Вестн.» 1893 г., No. 4), Буслаева, кн. П. А. Вяземского, А. Д. Галахова (в «Истор. Вестн.» 1891 г. No. 6 и 1892 г. No. 1 и 2), Герцена, Панаева, Головачевой-Панаевой, Греча, И. И. Дмитриева, В. Р. Зотова («Истор. Вестн.», 1890), М. Ф. Каменской, Колюпанова, Макарова,

Похищение

Питер Блад, облокотившись на планшир, наблюдал за разгрузкой «Арабеллы». Прошло ровно три месяца с того дня, как они вернулись с Ямайки после его неудачной попытки пойти на королевскую службу.

Все это время он постарался до предела загрузить себя делами. И хотя сезон дождей создавал немало неудобств, Блад не давал покоя ни себе, ни своим людям, иногда действуя силами всей своей эскадры, но намного чаще уходя в море на одной лишь «Арабелле». Они взяли на абордаж несколько кораблей, впрочем обошлось почти без потерь, потому что большинство капитанов предпочло сдаться, едва завидев пиратов. Возвращаясь из плавания, Блад был готов без промедления отправиться в новое, берясь даже за доставку особо ценного груза в ближайшие к Тортуге французские колонии. За хорошую плату, само собой. Он нигде не останавливался дольше, чем это требовалась для разгрузки корабля и пополнения припасов.

Корсары, непривычные к подобному, ворчали. Однако, они исправно получали свою долю, к тому же, все, кто ходил на «Арабелле», боготворили своего капитана, и посему Блад предпочитал замечать уныния, мелькавшее на их лицах.
Блад проделывал все это, чтобы не думать, не помнить о... Нет, он не даст этой тени появиться вновь из дальнего уголка своей души, куда он пытался ее упрятать.

Сегодня, едва они пришвартовались, на палубу запрыгнул посыльный от его превосходительства губернатора Тортуги. В записке, адресованной Бладу, фактически значился приказ явится вечером на прием, который собирался дать губернатор. Это была уже не первая попытка вытащить его на берег, и он, как и прежде, хотел отказаться, собираясь с утренним отливом снова выйти в море.

Однако Волверстон, прибывший узнать о дальнейших планах капитана, заявил, что еще немного и люди взбунтуются. Особенно это касается команды «Арабеллы». Виданное ли дело, три месяца им не удается промочить горло в хорошей таверне, да с негордой красоткой на коленях. Зачем им тогда вообще нужны деньги? - гневно вопросил он.

Блад рассмеялся и велел всем убираться вон. Сам он решил принять приглашение губернатора.

Когда ты вернешься, Питер? - спросил Волверстон.

Возможно к полуночи.

Я пришлю ребят...

Зачем? Раз уж я решил развеяться, прогуляюсь при луне, заодно отдохну от ваших гнусных рож.

Но...

Не стоит и обсуждать, Нед, - усмехнулся Питер. - Будем лучше, если ты последуешь своему же совету и отправишься воздать должное доброму ямайскому рому.

Волверстон ворчал еще что-то, но капитан уже не слушал его. Он щелчком расправил манжет и сошел на берег.

Прием, как всегда, оказался на высоте. Блад заметил, что Мадлен, старшая дочь губернатора, весь вечер не сводила с него лучистых глаз. Он подозревал, что является идеалом ее девичьих грез, и всегда старался быть с ней любезным, но не более того. Однако в этот вечер он словно бы увидел девушку в первый раз. Иначе. И если быть честным с собой, ее призывный и страстный взгляд заставил его тело откликнуться. В первый момент, когда Блад осознал это, он удивился, но затем нашел, что ему нравится смотреть на мадемуазель д’Ожерон.

После окончания приема д’Ожерон пригласил Блада в свой кабинет. Когда они вошли вовнутрь, губернатор приглашающе махнул Бладу на кресло, а сам наполнил два бокала из стоящей на столе пузатой бутылки.

Мой друг, сегодня я дам вам попробовать особый напиток, он намного лучше и благороднее по вкусу, чем ром, и не уступает по крепости. Его хранят в дубовых бочках, и это способствует появлению особого вкуса, - говоря это, месье д"Ожерон протянул наполненный бокал Бладу. - Эту бутылку мне доставили на днях из Франции...

Несколько минут они молчали, наслаждаясь необычным вкусом и тонким ароматом напитка. И вдруг, безо всякого перехода, губернатор заявил:

Мы, ваши друзья, беспокоимся о вас.

Вот как, и отчего же?

У вас усталый вид, и, как мне кажется, раньше в вас горел огонь, а теперь...

Погас, признаю.

Вы никогда не думали жениться?

От неожиданности Блад чуть не поперхнулся:

Что, я так плохо выгляжу?

Боже упаси! Но приходит день, когда оказываешься на распутье.

И, по вашему мнению, я должен обзавестись славной женушкой, надеть ночной колпак и усесться писать мемуары?

Нет, но вы могли бы заняться чем-то... менее рискованным. Мемуары... - д"Ожерон покивал головой, - Да, мемуары. Это могло быть весьма прибыльно, в Европе они разошлись бы мгновенно. Вы же деловой человек, а не только корсар! Те средства, которыми вы поручили мне распоряжаться,пристроены в векселя надежных французских банков. Зачем вам и дальше продолжать рисковать собой? Вы можете вести весьма и весьма состоятельную жизнь.

Кого же вы предлагается мне в жены? Вы ведь не просто так заговорили о женитьбе.

Мадлен.

Мадлен?

До недавнего времени я не относился к этому серьезно, ведь это были только мечты моей дочери да досужие сплетни, но, как мне кажется, кое-что изменилось... - губернатор сделал паузу и зацокал языком, смакуя напиток, затем без обиняков заявил: - Я видел, как вы сегодня смотрели на Мадлен, месье Блад.

Ничего не укроется от глаз губернатора Тортуги...

На то он и губернатор, – д’Ожерон расхохотался, однако сразу же посерьезнел. - Но сейчас я - прежде всего любящий отец, пекущийся о благе своей дочери. Итак, вы обещаете подумать?

Обещаю, - твердо ответил Питер.

Конечно, я позвал вас не только для того, чтобы устроить судьбу Мадлен, - д’Ожерон с тревогой взглянул на Блада. - Полагаю, вы знаете, сколько у вас могущественных врагов...

Разумеется, Блад знал, что и король испанский, и король английский, - оба они искали способ его уничтожить. А где-то еще скитался по морям дон Мигель де Эспиноса, да и про губернатора Ямайки тоже нельзя было забывать. Не говоря уже о более мелких противниках - пиратских капитанах или членах их команд, интересы которых он когда-либо ущемил.

За известность надо платить, - усмехнулся Блад. - Однако здесь, на Тортуге, у меня врагов нет.

Вы уверены?

Да. Право, вы так встревожены, вам что-то известно?

Ничего конкретного. Мне недавно сообщили, что губернатор Ямайки, старый ваш знакомый, назначил баснословные деньги за вашу голову, а если кто-то сможет захватить вас живым, то получит вдвое больше. Он человек настойчивый, насколько я знаю.

Губернатор Ямайки высоко меня ценит. Я слышал, что меня также желал бы заполучить и дон Мигель...

Не шутите с этим. На днях кто-то через третьи лица осторожно пытался предложить мне выгодную сделку. Помочь заманить вас в западню. Я, как вы понимаете, отверг гнусное предложение, но кто-то может и согласиться. Что вам известно о Каузаке?

Я не видел Каузака со времени Маракайбо и, признаться, думал, что его нет больше на Тортуге.

Так вот он появился вновь! – воскликнул д’Ожерон.

Блад задумался. Впервые он видел губернатора таким обеспокоенным. Пожалуй, он поторопился, заявив, будто у него нет врагов на Тортуге.

Было бы опрометчиво с его стороны угрожать мне. Особенно здесь, на Тортуге. Он слишком труслив и глуп для этого.

Похоже, что его слова не убедили д’Ожерона, но Блад уже поднялся: - Благодарю вас за прекрасный вечер и интересную беседу, я все обдумаю. Ваш напиток божественен.

Губернатор в отчаянии всплеснул руками:

Но хотя бы обзаведитесь охраной! Я прикажу моим людям сопровождать вас до порта или, если желаете, предоставлю вам мою карету!

Благодарю, но не стоит. Я хочу немного пройтись в одиночестве.

***

Блад покинул гостеприимный губернаторский дом и быстро зашагал в тёплом сумраке южной ночи в направлении порта. Ему невольно вспоминалась мадемуазель д’Ожерон, ее грация и статная фигура с высокой и пышной грудью, ее темные страстные глаза и смуглая кожа. Он чувствовал, что его влечет к ней. Давно уже ни одна женщина не вызывала такой интерес и такое желание, ни одна, кроме...

«Хватит, думай лучше о Мадлен».

О Мадлен думать было приятно. Пожалуй, губернатор прав, пора наконец-то остепениться.

Он миновал центр города и свернул на извилистые окраинные улочки. Невдалеке показались темные громады портовым складов, и уже ощущалось близкое дыхание океана, когда тонкий жалобный крик прорезал ночную тьму. Блад остановился.

Кричала женщина, впрочем - обыденное дело для припортовых трущоб, и Блад ни за что бы не стал обращать на это внимания. Однако он не услышал в голосе хриплых и визгливых ноток, характерных для портовых шлюх. Голос мог принадлежать совсем юной девушке или даже ребенку.

Выругавшись и проверив пистолет, Блад шагнул в узкую темную улицу между лепившихся одна к другой хибар. Он слышал какую-то возню впереди, но глаза еще не успели привыкнуть к темноте. Едва он сделал пару шагов, ориентируясь на звуки, как что-то метнулось ему под ноги, а на голову обрушился удар.

Приземистый коренастый человек склонился над Бладом и стал опутывать веревкой его руки и ноги.

Успокой девчонку, - проворчал он, обращаясь к своему сообщнику, который удерживал извивающуюся щуплую девочку лет десяти.

Тот нечленораздельно замычал, и вдруг охнул: маленькая пленница впилась зубами в его руку. Вывернувшись, девочка стремглав бросилась бежать и мгновенно исчезла во мраке. Коротышка вполголоса прошипел проклятие и принялся еще быстрее вязать поверженного капитана. Проверив узлы, он приподнял Блада за плечи и махнул рукой своему товарищу, тот послушно подхватил капитана за ноги, и похитители со своей ношей скрылись в лабиринте между длинными бараками.

Пробуждение было малоприятным. Мало того, что Питер ощутил, что крепко связан, так еще и узнал того, кто склонялся над ним: Каузак!

Он осмотрелся и обнаружил, что находится в старом лодочном сарае, давно уже не используемом из-за ветхости. Рокот прибоя слышался совсем рядом, а это значит, они в дальнем конце порта, куда мало кто мог забрести даже и днем, не то, что ночью. Плохо. Блад попытался подавить наполнявшую его ярость, понимая, что надо действовать по-другому.

Давненько не виделись, Каузак! Каким ветром тебя занесло на Тортугу?

Вряд ли этот ветер будет тебе попутным, капитан, - маленькие глазки Каузака смотрели на Блада со злорадством и ненавистью: - Ты отплавался, и тебе не помогут ни твой змеиный язык, ни твои люди!

Блад бросил взгляд на его сообщника, здоровенного парня с тупым, маловыразительным лицом и плоским лбом. Похож на слабоумного. Очень плохо. В иной ситуации можно было бы попытаться стравить этих двоих, сыграв на алчности и зависти, но в этой!

Не смотри на Тома, мистер, я его прихватил как вьючное животное, он слушается только меня.

Похоже, милейший Каузак резко поумнел и научился читать мысли.
- Могу ли я узнать, как ты намерен со мной поступить?

Ты задаешь много вопросов, вон гляди и Тому это не нравится, – Каузак показал на невнятно заворчавшего партнера. – Не пытайся меня заболтать, я поклялся отмстить тебе, я бы сделал это бесплатно!

«Бесплатно? Конечно же, за меня обещан большой выкуп... Попытаться дать больше?»

Ты отказался бы от денег? Никогда не поверю!

Каузак, казалось, смутился, видимо и вправду это было далеко от истины. Может, все же удастся сыграть на этом?

Так кто тебе пообещал заплатить? - оставалась маленькая надежда, что это мог быть один из обиженных капитанов, а с ними всегда был шанс договориться.

Скоро узнаешь, но я уверяю, тебе не понравится, – Каузак тихо и зловеще рассмеялся.

А все ли пойдет так, как надо? Может, вместо обещанных денег ты получишь несколько дюймов стали под сердце, а, Каузак? А я предложу тебя двойную, тройную цену. Ты знаешь, что я достаточно богат и к тому же держу слово.

Каузак явно колебался: все-таки жадность перебарывала новоприобретенные умственные способности, и у Блада зародилась надежда. Он попробовал зайти с другой стороны:

В городе знают, что ты угрожал мне. Думаешь, что мои ребята не отыщут тебя?

Да кто сказал, что я собираюсь здесь задерживаться? Не грози мне, капитан!

По-твоему, они ограничатся в своих поисках только Тортугой? Да и сдается мне, ты и сам не уверен в честности... заказчика. При других обстоятельствах я бы заключил с тобой пари. Ставлю на то, что он тебя обманет. Зачем такой риск? Я не понимаю, с чего ты так взъярился на меня? Будь ты чуть умнее, не остался бы ни с чем после Маракайбо. Сейчас ты можешь отомстить мне и по-другому, например, я отдам двойную твою долю. Сколько тебе предложили за мою голову?

Блад говорил спокойно и уверено, даже насмешливо, но особой уверенности не чувствовал. Несмотря на свои колебания, Каузак продолжал кидать на него злобные взгляды, и нельзя было понять что происходит у него в голове. О том же, кто заказчик, думать не хотелось вовсе: что дон Мигель, что полковник Бишоп стоили друг друга. Пожалуй, он предпочел бы испанца, если тут уместно говорить о выборе. В обоих случаях его ждет смерть, но испанец просто вздернет его на нок-рее, а полковник... О, зная его изуверские наклонности, подогретые давней ненавистью... Питер почувствовал, что холодный пот выступил у него на лбу, когда представил, что может сделать с ним Бишоп.

Конечно, его люди отомстят, но ему-то будет все равно. Сюда они точно не доберутся вовремя. Отчаяние все сильнее охватывало Блада, но он продолжал бороться.

Ну так что, Каузак? Двойная доля и слава о том, что ты смог взять выкуп с самого капитана Блада или сомнительная перспектива получения вообще каких-либо денег и вечный страх за свою жизнь?

В глазах Каузака вспыхнула алчность, и Блад готов был торжествовать победу, но в этот миг раздались шаги, и в сарай быстро вошли несколько человек.

Хороший улов, Каузак – с властными нотками в голосе сказал один из вошедших, высокий светловолосый мужчина с холодными серыми глазами, по-видимому, старший. Затем он повернулся к пленнику: - Капитан Блад, добрый вечер!

Он говорил по-английски, а одежда рыбаков не скрывала военной выправки, и у Питера сжалось сердце. Он не успел!

Не имею чести быть представленным, - дерзко ответил он.

Лейтенант флота Его Величества Якова Джеймс Карринг.

Позвольте мне на согласиться с вами, мистер Карринг. Вряд ли этот вечер можно назвать добрым, - усмехнулся Блад.

Карринг с невольным любопытством окинул пирата взглядом: экий франт, встретишь такого на улице, и ни за что не подумаешь, что перед тобой морской разбойник... Вылитый лорд или, скорее, благородный дон, судя по испанскому камзолу. Но надо было спешить, и он, повернувшись к своим людям, скомандовал:

Доставьте пленного на борт. Мы отплываем немедленно, вот только рассчитаюсь с нашими друзьями.

Двадцативосьмилетний Джеймс Карринг, три года назад произведенный в лейтенанты лично вице-адмиралом Крофордом за храбрость и находчивость, проявленную в одной из стычек Ямайской эскадры с французскими каперами, с тех пор был на хорошем счету у вице-адмирала. Поэтому Крофорд и назвал его имя во время секретного совещания со старшими офицерами эскадры, состоявшегося два месяца назад. У вице-адмирала был приказ, исходивший от губернатора Бишопа: тот велел подобрать дельных людей для поимки пирата по имени Питер Блад, при упоминании о котором его превосходительство всегда впадал в состояние крайнего раздражения. Особенно это раздражение усилилось после того, как капитан Блад, по странной прихоти судьбы, оказавшийся было на королевской службе, вернулся вновь к своей пиратской деятельности.
Карринг не слишком обрадовался, когда ему приказали возглавить операцию по захвату пиратского капитана. Он предпочитал сойтись в открытом бою со своим противником, а не наносить удар исподтишка. Но приказы не обсуждают. Лейтенанту не довелось увидеть знаменитого корсара, его «Орион» был в то время на патрулировании. Но офицеры эскадры и форта еще долго были под впечатлением от обстоятельств ухода, а точнее - дерзкого побега пиратского корабля из гавани Порт-Ройяла. Надо же, захватить в заложники губернатора! Поговаривали, что это случилось уже во второй раз, а впервые Бишоп оказался в руках капитана Блада еще на Барбадосе. Что касается Карринга, то его больше всего удивило то, что Блад сдержал свое слово, а не расправился с заложником, как следовало бы ожидать от презренного пирата.

Три недели назад эскадра осталась крейсировать в условленном месте, в паре дней пути от Тортуги, а Карринг, постаравшийся успокоить свою совесть мыслями о том, что речь идет о преступнике, пирате - коварном и бесчестном враге, в отношении которого годятся и такие методы, отправился с группой матросов на рыбацкой шхуне в Кайонскую гавань.

Губернатор Ямайки изредка получал сведения о том, что происходило на Тортуге от одного из владельцев бесчисленных кабачков Кайоны. Именно этот человек и указал лейтенанту на недавно вернувшегося на Тортугу Каузака, который подходил в качестве одного из возможных исполнителей.

Та быстрота, с которой Каузак согласился предать своего бывшего соратника и жадный блеск, появившийся в его глазах при виде щедрого задатка, вызвали отвращение у Карринга, и заставили его неугомонную совесть замолкнуть.

«Эти мерзавцы, как пауки в банке, ждут только случая чтобы вцепиться в друг друга», - думал он, глядя, как Каузак проворно сгребает золото со стола.

Оставалось лишь выбрать момент, потому что, к неудовольствию Карринга, Питеру Бладу не сиделось на месте: появлявшись на несколько часов в порту, он даже не сходил с борта своего корабля. Истекало время, в течении которого эскадра Бишопа должна была дожидаться Карринга, и он уже подумывал, что придется вернуться ни с чем, как вдруг Каузак сообщил ему, что Питер Блад отправился в гости к губернатору д"Ожерону, и все можно будет провернуть этим вечером.

В приказе, полученном Каррингом, подчеркивалось, что никто не должен был узнать, кто захватил капитана Блада. Согласившись участвовать в этом, Каузак тем самым подписал себе смертный приговор. Несчастный слабоумный заставил Карринга заколебаться: ему не хотелось лишать того жизни, вряд ли он мог выдать их. Но сообщник Каузака вдруг с рыком пошел на него, подняв над головой остаток кормы старой лодки.

Блад, которого уже вынесли из сарая, услышал два выстрела и понял, что выиграл бы пари, но ничего поделать уже было нельзя. Он увидел недалекие огни порта, корабли на рейде, казалось, что он даже различает свою «Арабеллу»... Мысль о том, что свобода в двух шагах, была настолько мучительна, что он начал биться в своих путах и тут же услышал спокойный голос Карринга:

Бесполезно, капитан, не трепыхайтесь.

Его погрузили в шлюпку и через несколько минут уже поднимали на борт небольшого судна с потушенными огнями. Пленника занесли в довольно просторный и сухой трюм, который освещал тусклый фонарь, подвешенный к подволоку.

В трюм спустился лейтенант Карринг и велел разрезать веревки. Один из матросов поспешил выполнить приказ. Но не успел Блад растереть затекшие руки, как звякнул металл, и на его запястьях сомкнулись оковы.

Сожалею о доставленных неудобствах, капитан Блад, - иронично заметил Карринг: - но все же это лучше, чем провести много часов связанным.

Ваше великодушие беспримерно, - в тон ему отозвался Блад.

Тем временем матрос надел на него еще и ножные кандалы, к которым была прикована длинная цепь. Другое ее конец крепился к массивному крюку в переборке. Ключ со скрежетом повернулся в замке кандалов, затем матрос протянул его лейтенанту.

Однако, какие предосторожности! - хмыкнул Блад.

Карринг нахмурился и, ничего не ответив, положил ключ в карман.

Мистер Карринг, будете ли вы столь любезны сказать мне, куда вы меня везете?

Вас ожидает на аудиенцию его превосходительство губернатор Ямайки. Мы встретимся с его эскадрой через сутки.

Лицо лейтенанта было волевым и открытым, и Блад внимательно посмотрел ему в глаза.

Карринг холодно произнес:

Мне известно о ваших дипломатических способностях, капитан Блад. Не пытайтесь использовать их на мне. Вас переиграли, смиритесь. Позже вам принесут еду и воду. Я не желаю вам лишних страданий.

Питер Блад, несмотря на тоску, наполнявшую его сердце, ответил любезной улыбкой:

Сутки – это довольно долгий срок, многое еще может произойти. К примеру, вас возьмут на абордаж, разразится шторм и отнесет корабль далеко от места встречи или мы все и вовсе пойдем на дно, или, наконец, я размозжу себе голову этими цепями.

Карринг, уже поднимающийся по трапу, оглянулся:

Вы мне нравитесь, капитан Блад. Не думаю, что вы покончите с собой, вы из тех, кто борется до последнего. Насчет остального – все в руках Божьих, хотя погода стоит отличная, и вряд ли кому-то взбредет в голову атаковать старую рыбацкую шхуну.

И крышка трюма захлопнулась.

Гостеприимство губернатора Ямайки

Стук захлопнувшейся крышки похоронным звоном отозвался в голове Питера Блада. Не желая смиряться, он осмотрел каждое звено своих цепей, надеясь отыскать какой-либо изъян, попробовал раскачать крюк, которым они крепились к переборке, но оковы были сработаны на совесть, как и подобает в старой доброй Англии.

Тогда он сел на пол и задумался. Волны равномерно плескали в борт шхуны, фонарь раскачивался им в такт, отбрасывая изломанные тени. Ум Питера лихорадочно работал, но ничего стоящего в голову не приходило. Разве что какой-нибудь пират будет достаточно безумен, чтобы польститься на жалкую добычу. Оставалось положиться на судьбу, надеясь, что госпожа Удача, столь щедро до сих пор одаривавшая его своими милостями, не отвернулась от него. Блад понимал, что шансы на спасение ничтожны. Впереди ждали муки и смерть, но он не давал взять над собой верх тоске и страху, страху существа из плоти и крови, страстно желающего жить.

Крышка трюма вновь открылась, и в трюм заглянули два матроса. Один из них спустился вниз, а его товарищ остался стоять на верхней ступеньке трапа, держа Блада на прицеле мушкета. Матрос молча поставил на пол кувшин с водой и тарелку, на которой лежали сухари и несколько ломтей солонины.

После их ухода все стихло, слышался только плеск воды, да потрескивали переборки старого корабля. Блад сидел неподвижно, кажется, начал даже задремывать, и вздрогнул, потому что в его голове прозвучал низкий голос:

«Смерть - это очень важно. Не всегда люди помнят прожитую жизнь воина, но про его достойную смерть рассказывают у ночных костров. И про недостойную тоже».

Он вспомнил о Пако. Низенький индеец, последний из истребленного племени, с непроизносимым именем, в вольном переводе превратившимся в Разговаривающего-С-Духами, и сокращенного до «Пако», колдун и сын колдуна. Раб какого-то окончательно опустившегося испанского идальго . Пако был спасен Ибервилем со взятого на абордаж «испанца» год назад. Обнаружили индейца благодаря черезмерному любопытству, вернее, - жадности одного из людей Ибервиля: пленник был прикован в самой дальней каморке тонущего корабля и не издавал ни звука.

Пако понимал испанский, но его, в свой черед, понять было не просто даже Бладу, хотя со временем индеец стал говорить лучше и даже выучил несколько английских слов. Блад вспомнил свои беседы с Пако. Первое время странный индеец забавлял его. Узнав, что имеет честь общаться с колдуном да еще и своим коллегой-врачевателем, он начинал поддразнивать Разговаривающего–С–Духами. Как-то он спросил:

«Что же ты не вызвал гром и молнии на голову твоего хозяина?»

«Пако может говорить с Айа-Духами ушедших. Может попросить Ка-Дух, что вышел из тела, но еще не вступил в Верхний мир, вернуться, если очень нужно... Отогнать или приманить зверя. У всего есть Ка, но когда мой прежний хозяин и его воины напали на нашу деревню, Пако решил, что это демоны. У них не было Ка. Позже Пако понял, что ошибается, у большинства белых людей есть Ка. Но он спит..»

«Ты можешь убить человека?»

Индеец недовольно отвернулся и буркнул:

«Пако может попросить Ка уйти. Пако не нравится делать это».

«А у меня есть Ка?»

«Есть».

Тут уж Бладу стало вдвойне любопытно:

«Разбудишь?»

«Зачем тебе?»

«Проверю, настоящий ли ты колдун».

Пако пристально посмотрел на него, и от взгляда непроницаемых черных глаз Бладу стало не по себе. Ему показалось, что чья-то рука слегка сжала его сердце, сильнее, еще сильнее, и он замер, не в силах отвести глаз от лица индейца. Затем рука исчезла, но по телу прошла волна жара, чтобы взорваться в голове мгновенной болью. Губы колдуна скривились в подобии улыбки:

«Проверил? Теперь берегись, твой Ка стал видимым для наших демонов».
Блад перевел дух:

«Дьявольщина какая-то».

Но с тех пор стал гораздо серьезнее относится к маленькому индейцу. Он испытывал профессиональное любопытство и позволил Пако натаскать в каморку на «Арабелле» разнообразные местные растения, из которых тот готовил снадобья, применяемые индейцами. Снадобья оказались весьма действенными, но мало кто из бесстрашных пиратов отважился прибегать к нем. Некоторые втихомолку скрещивали пальцы от сглаза, едва завидев невысокую плотную фигуру колдуна.
В другой раз, вспомнив истории про северных индейцев, Блад спросил:

«Я слышал, на севере живут другие народы, немного похожие на вас. Когда они попадают в плен, в ответ на пытки врагов они улыбаются, и считается делом чести не выдать своих страданий. Ваши воины могут то же?»

«Могут, только это нельзя делать часто или долго. На войне или перед лицом врагов».

«Почему?»

«Тело, - индеец похлопал себя по животу, - не делается крепче. Можно отогнать боль, но потом она вернется. И выпьет твою жизнь».

«И ты знаешь, как отогнать боль?»

Индеец молча кивнул, явно не желая продолжать разговор.

«Послушай, - сказал Блад, - у меня много врагов».

Он напустил на себя мрачный вид, и продолжил, надеясь, что нашел вескую для Пако причину:

«Если меня возьмут в плен, я хочу показать им пример достойной смерти».
Тот покосился на него:

«Ты стар, наши юноши начинают постигать это умение, как только войдут в возраст воинов».

Блад усмехнулся:

«Я быстро учусь».

«Хорошо, - ответил индеец. - Ты был добр к Пако, последнему из своего народа. Пако не знает, как делают другие, но в его народе было два пути. Один простой: надо увидеть на что похожа боль, и убрать ее из своего тела. Подходит для малой боли. Другой сложный и опасный: твоему Ка надо позволить выйти, но держать его все время рядом, иначе Ка превратится в Айа. На втором пути тебе будет все равно, что с тобой делают. Беда только в том, что потом почти всегда Ка некуда возвращаться. Попробую научить тебя хотя бы первому пути».

Блад отчасти для развлечения приступил к занятиям с колдуном, но постепенно втянулся всерьез. Тот учил его сосредотачиваться, глядя на воду или огонь, и очищать разум от суетных мыслей; о собое внимание уделялось правильному дыханию. Постепенно задания усложнялись, и колдун довольно хмыкал, следя за успехами Блада.

«Жаль, что я в последнее время совсем забросил это. Но я воспользуюсь хотя бы тем, что успел узнать».

Блад слегка улыбнулся : когда придет время умирать, он постарается не доставить полковнику Бишопу удовольствия своими воплями.

Следующий день выдался таким же погожим, как и предыдущий, разве что ветер ослаб. Об этом сказал лейтенант Карринг, заглянувший в трюм проверить, как дела у пленника и не нужно ли ему чего. Блад немедленно указал ему на свои цепи:

Эти железные украшения совсем не подходят к моему костюму.

Это вызвало у лейтенанта усмешку: определенно пират начинал нравиться ему своей дерзостью. Он также добавил, что их путешествие затянется и встреча с эскадрой Бишопа произойдет лишь завтра.

О, я не тороплюсь, – заверил его Блад. – Думаю, что и так придется злоупотребить гостеприимством губернатора Ямайки.

Лейтенант ушел, а Блад вернулся к прерванным занятиям, вспоминая, чему научил его индеец. Ему даже удалось выспаться, разбудил же его топот множества ног над головой.

Люк распахнулся, и в трюм спустились солдаты. Командовал ими краснолицый сержант. Поначалу он хотел оставить Блада закованным по рукам и ногам, однако вмешался Карринг.

Сержант Джонсон, вы на своем горбу потащите пленного по трапу?

Никак нет, сэр! - гаркнул тот, настороженно косясь на Блада. - Однако, у меня есть четкие указания от его превосходительства губернатора...

Насколько я знаю, его превосходительство приказал доставить капитана Блада живым. А вот если пленный сорвется с трапа и пойдет на дно, то приказ губернатора не будет выполнен по вашей вине.

Джонсон пришел в замешательство - судя по всему, он не задумывался о таком повороте дел:

Нельзя допустить малейшей возможности побега преступника...
- Не глупите, сержант. Как, по-вашему, он сможет сбежать? - резко спросил Карринг.

Спорить с лейтенантом, пусть и не являющимся его командиром, Джонсону было себе дороже, и поэтому он пропыхтел:

Под вашу ответственность, мистер Карринг.

Блад с любопытством наблюдал за перепалкой: с чего ради Каррингу понадобилось облегчать ему жизнь? Впрочем, будут ли на нем кандалы или нет - это не сильно изменит его участь.

Его расковали, и он спокойно позволил солдатам вывести себя. На палубе Блад огляделся, жадно вдыхая морской воздух. Было утро, ярко светило солнце, а вокруг высились огромные корабли ямайской эскадры. У борта шхуны ожидала шлюпка с матросами, и через несколько минут пленник уже был на флагмане.

Добро пожаловать, капитан Блад! Постараюсь сделать ваше пребывание здесь как можно более занимательным! - раздался знакомый голос, полный издевки и ненависти.

Блад оглянулся и бесстрашно посмотрел в лицо полковника Бишопа, подходившего к нему.

Полковник, ваша привязанность ко мне воистину беспредельна! К аждый раз, когда мы встречаемся, вас настигают неприятности, и вы даже совершаете небольшое купание. Впрочем, последнее вполне отвечает моим врачебным рекомендациям, и явно идет вам на пользу, - насмешливо ответил он.

Бишоп побагровел:

– Эй, что ждете! Немедленно бросьте мерзавца в трюм! И не давать ему ни пищи, ни воды. Ему они не понадобятся!

Ваше превосходительство, не торопитесь! – Блад узнал голос лорда Уэйда: надо же, и этот хлыщ тут! – Зачем эти излишества? Мне нужен этот пират для публичного суда.

Хорошо, - недовольно проворчал Бишоп. – Воду дайте. Я побеседую с ним позже. Курс на Порт-Ройял.

Госпожа Удача не пожелала вмешаться. Капитан Блад оказался в руках своего злейшего врага, гостеприимством которого ему предстояло насладиться сполна.

В трюме

Как только Блад оказался в трюме «Императора», на него вновь надели кандалы. Полковник Бишоп держал слово - пищи пленнику не давали, однако голод, поначалу донимавший его, постепенно притупился. Такой роскоши, как свет, ему также не предоставили. А вот вода была и даже в избытке. Впрочем, назвать водой зловонную маслянистую жидкость, на дюйм покрывающую пол, было сложно. Темнота до предела обострила чувства, Питеру казалось, что он слился с кораблем и даже как будто ощущал прохладу морских волн и щекочущие прикосновения ракушек, которыми обросло днище "Императора". Сказывалась наука колдуна Пако?

Море было достаточно спокойным. Блад не знал, где шхуна Карринга встретилась с ямайской эскадрой, но в любом случае, вряд ли их путь до Ямайки мог занять больше двух-трех дней.

Во мраке трюма времени не существовало. Иногда до Блада доносились голоса матросов. Затем вдруг наверху послышались тяжелые шаги, сквозь щели в крышке люка блеснул свет. Затем кто-то откинул крышку, и Блад опустил голову, прикрывая глаза ладонью.

Губернатор Бишоп откладывал удовольствие насладиться видом поверженного капитана Блада до самого конца плавания. Кроме того, ему приходилось бороться со своим желанием допросить Блада, не дожидаясь прибытия в Порт-Ройял.

Но его сдерживало намерение лорда Уэйда предать Блада открытому суду. Бишоп не разделял идей его светлости и даже пытался переубедить Уэйда, но тот был непреклонен. Поэтому губернатор осознавал, что к допросу следовало подойти умело и без спешки, чтобы ненароком не прикончить пленника. Однако, когда вице-адмирал Крофорд объявил, что через час эскадра войдет в бухту Порт-Ройяла, Бишоп, приказав двум солдатам сопровождать себя, отправился к трюму, где держали Блада...

С кряхтением одолев узкий трап, Бишоп спустился вниз и остановился, подслеповато оглядываясь. Свет фонаря выхватил неподвижную фигуру Блада, который сидел, привалившись спиной к переборке.

Итак, капитан Блад, все возвращается на круги своя, - торжествующе сказал Бишоп, подходя к нему. - Вот и раб вернулся к хозяину, а каторжник - к своим цепям.

Пленник молчал, и полковник удовлетворенно хмыкнул:

На этот раз ты позабыл про свою дерзость?

Homo proponit, sed Deus disponit, - медленно, словно нехотя ответил Блад.

Что ты там бормочешь? Молишься о своей грешной душе? Самое время, - Бишоп забулькал, что, судя по всему, означало смех.

Звякнули цепи. Подняв голову, Блад спокойно проговорил:

Полковник Бишоп, очевидно, латынь не подвластна вашему скудному уму. Это изречение гласит, что человек предполагает, а Бог располагает.

Нечестивец! Только тебе и уповать на милость Господнюю!

Мирный доктор не мог и представить, что станет каторжником, а отчаявшийся каторжник, в свою очередь, - что станет капитаном корабля.

Губернатор задохнулся от изумления.

Неужто у тебя хватает бесстыдства на что-то надеяться? - каркнул он.

А почему бы мне не надеяться на то, что зловонный трюм вновь сменит капитанская каюта или... кресло губернатора? Viae Domini imperceptae sunt. Ни пират, ни губернатор не могут знать что уготовано им назавтра.

Мир еще не знал наглеца, подобного тебе! - заорал Бишоп.

Блад, прищурившись, смотрел на губернатора, у которого на лбу вздулись вены.

Неожиданно успокоившись, тот тихо и с расстановкой заговорил:

Хорошо же. Пусть мне не ведома собственная судьба, но зато я могу рассказать, какими будут твои последние дни и часы. Очень скоро «Император» бросит якорь на рейде Порт-Ройяла. Тебя под надежной охраной доставят на берег. Однажды я пообещал не оставить и дюйма целой кожи на твоей спине, однако испанские дьяволы прервали наш разговор. Теперь нам никто не помешает... Ты будешь молить о смерти, но палач Джон Лиддл знает свое ремесло. Он позаботится о том, чтобы ты дожил до эшафота и сплясал на виселице джигу.

Сплюнув, он отошел от Блада и начал подниматься по трапу. Ступеньки жалобно заскрипели.

Осторожнее, полковник. Что, если одна из ступенек не выдержит вашего веса, или вы споткнетесь и, свалившись, сломаете себе шею? Тогда вполне вероятно, что ваши измышления о моих последних часах окажутся ошибочными, а палачу Лиддлу не придется потеть в застенке.

Бишоп уже открыл рот, собираясь разразиться потоком брани, но в этот момент его нога соскользнула со ступеньки, и он ухватится за край люка.

Homo proponit, sed Deus disponit, - усмехнулся Блад.

Переведя дух, губернатор злобно зыркнул на него и поспешил выбраться из трюма.

Когда Бишоп поднялся на палубу, «Император» готовился отдать якоря. Свистели боцманские дудки, корабль замедлял ход. Лорд Уэйд, завидев губернатора, спустился с квартердека и подошел к нему.

Ваше превосходительство, чем вы намереваетесь заняться по прибытию в Порт-Ройял?

Прежде всего, нужно обеспечить перевозку капитана Блада в тюрьму. Я уже отдал приказ сержанту Джонсону. Затем я навещу пленного, - на губах Бишопа появилась неприятная улыбка: - У меня осталось к нему несколько вопросов.

Его светлость недовольно свел брови:
- Разве мы не пришли к соглашению касаемо Питера Блада?

Конечно же, я помню о нашем соглашении, - буркнул Бишоп.

Тогда смотрите, не переусердствуйте, господин губернатор. Блад нужен мне живым и относительно целым.

Нет никого повода для беспокойства, ваша светлость, я лишь устрою ему небольшую порку. Давнее обещание, знаете ли.

Невеста его светлости

Арабелла Бишоп выехала на вершину холма и послала кобылу в галоп. Она скакала по узкой тропинке вдоль гребня холма, и свежий ветер трепал ее волосы.

Из форта донесся пушечный выстрел, девушка натянула поводья, придерживая лошадь и встревоженно глядя в сторону моря. Сейчас, в отсутствие ямайской эскадры, город оставался беззащитным перед любым мало-мальски серьезным противником. Но опасения были напрасными, она узнала корабли: это эскадра ее дяди входила в гавань Порт-Ройяла. Арабелла слегка поморщилась. В последнее время дядя мог говорить только о своих планах поимки капитана Блада.

Кобыла перешла на шаг, затем, повинуясь твердой руке наездницы, остановилась. Отсюда открывался прекрасный вид на бухту. Арабелла не спешила продолжить свой путь, она любовалась бесконечно меняющейся и в то же время неиз менной бирюзовой стихией. Стоит признать, что она стала чаще приезжать сюда и подолгу смотреть на горизонт, где растворились белые паруса корабля, носящего ее имя.

Питер Блад... уже больше трех месяцев прошло, как они виделись в последний - скорее всего, действительно в последний раз. И разве не она тому виной? Ах, сколько же раз за это время она упрекала себя! Ведь если б не ее слова! Как можно было быть такой жестокой и... глупой! Почему она с такой готовностью поверила грязным сплетням о капитане Бладе и даже не пожелала выслушать его самого? Если бы можно было повторить тот разговор! Но Блад ушел так стремительно, а потом было уже поздно.

«Если бы увидеть, если бы только на миг увидеть тебя, я бы попыталась все объяснить. Та история с мадемуазель д"Ожерон... Я чувствовала такой гнев... и такую боль... П очему же я оказалась настолько глуха к голосу собственного сердца?»

Арабелла сокрушенно покачала головой и прерывисто вздохнула.
А ведь капитан Блад был бы в состоянии взять Порт-Ройял. Е сли бы он пришел за ней... Она одернула себя:

«Как можно даже помышлять о таком ?! А гибель невинных ?»

Затем Арабелла с горечью подумала, что невинные уже гибли в течение этих месяцев от рук людей, которыми командовал Блад. Бросив еще один взгляд на море, она тронула кобылу хлыстом и медленно поехала в сторону города. Девушку отпустила поводья, позволяя лошади самой выбирать себе путь, а сама погрузилась в свои противоречивые переживания.

Умное животное проследовало прямиком к губернаторскому дому и остановилось перед воротами, изогнув шею и вопросительно косясь на свою хозяйку, только тогда Арабелла очнулась от своих дум.

Странно, но полковник Бишоп не появился к обеду, хотя флагман эскадры уже давно бросил якорь на рейде. Не пришел и лорд Джулиан, который был частым гостем в их доме. Последнему обстоятельству Арабелла была скорее рада. Слишком настойчивым было его внимание на устраивамемых губернатором Бишопом приемах, слишком часто он позволял себе касаться ее руки, когда в этом не было необходимости. К тому же у его светлости вошло в обыкновение попадатся ей в галереях дома и на дорожках сада - совершенно случайно, разумеется. Но от пристального взгляда Уэйда у Арабеллы оставалось неприятное ощущение.

Она распорядилась подать обед к себе в комнаты, ей не хотелось находиться одной в огромной пустой столовой. После полудня она спустилась в сад и устроилась на скамье в тени эбенового дерева, намереваясь углубиться в чтение недавно доставленного из Лондона романа мистера Баньяна. Но перепетии аллегорических скитаний Пилигрима не смогли увлечь ее. Она отложила книгу и встала, чтобы пройтись.

Добрый день, мисс Бишоп! Вы позволите прогуляться вместе с вами?

К ней подходил лорд Уэйд. Арабелла учтиво ответила, пряча досаду:

Добрый день, лорд Уэйд. Все ли благополучно было в плавании?

Да, благодарю вас, более чем! - и он как-то странно, искоса, посмотрел на нее.

Он явно собирался что-то сказать, но Арабелла спросила:

Вы не знаете, где мой дядя? Он не пришел к обеду.

Не пришел? – удивился лорд Джулиан. - Вот как

Что-то случилось?

Да, - он продолжал что-то обдумывать, хмуря брови, и наконец сказал: - Мисс Бишоп, ваш дядя три дня назад захватил капитана Блада.

Наверное, Арабелла побледнела, потому что лорд Джулиан обеспокоенно вгляделся в ее лицо.

Вы уверены? – едва произнесла она чужими, помертвевшими губами.

Конечно, я был на «Императоре», когда туда доставили пленника, и видел его.

И мой дядя сейчас...

Полковник Бишоп собирался допросить капитана. Нам нужны кое-какие сведения о его людях, если мы хотим очистить Карибское море от пиратов...

Допросить?! – Арабеллу начала бить дрожь. – Вы хотите сказать... пытать?

О, не волнуйтесь же, это вовсе не обязательно, – однако в голосе лорда Джулиана не было никакой уверенности. - Если Блад пойдет на сотрудничество...

Не считайте меня ребенком, вы прекрасно осведомлены о намерениях моего дяди в отношении капитана Блада , он не раз делился ими! И то, что такой человек, как Питер Блад, никогда не будет... сотрудничать!
Она вдруг сжала руку лорда Уэйда.

Прошу вас, вмешайтесь именем короля! - она подавила рыдание и продолжила со страстной мольбой в голосе: - Не позволяйте моему дяде совершить еще и этот грех, ведь он уже потопил свою душу в ненависти! Ни одно живое существо не заслуживает мучений, даже преступник. Избавьте капитана Блада от этого! Если он виновен, пусть его приговорит суд. А дальше Судия небесный воздаст по справедливости... Вспомните наш разговор, вы дали слово помочь ему!

Джулиан молча смотрел на нее, думая о своем:

«Как же она прекрасна! Ах, грудь так и вздымается от волнения, а эти глаза! Слезы заставляют блестеть их еще ярче.»

Сейчас он желал обладать ею как никогда раньше:

«Какая она страстная, а казалась такой холодной, неприступной... Сколько же огня скрывается в ней... Я должен заполучить ее. А пожалуй, это и есть мой шанс».
Вслух же он сказал мягко и вкрадчиво:

Но какое же мне дело, что сделает губернатор колонии с пиратом. Да, я помню свои слова, но политическая ситуация изменилась. Его величество ясно дал понять, что не желает больше слышать о капитане Бладе. И тем более теперь, когда опасность, исходившая от пирата , устранена. Но если меня попросит моя прекрасная невеста, у которой доброе и великодушное сердце...

Арабелла отшатнулась как от удара:

– Нет, вы не можете требовать этого! – воскликнула она в отчаянии.

Но ведь и ваша просьба... необычна. Видит Бог, мисс Бишоп, я люблю вас. Однако любое вмешательство в судьбу государственного преступника будет очень рискованно. Но ради моей будущей жены я готов на все, даже на этот риск.

Арабелла прижала пальцы к вискам, сердце ее болезненно и гулко колотилось в груди. Потом у нее в голове пронеслась мысль, что пока они препираются, ее дядя...

Хорошо... – прошептала она, - я стану вашей женой.

Вот и отлично. Думаю, что о помолвке мы объявим незамедлительно. Я же, со своей стороны, обещаю вам, что сделаю все возможное в этой ситуации, что бы помочь капитану Бладу. Ему будет предоставлено все необходимое, а если потребуется, то и помощь врача. Я обещаю выступить на процессе в его защиту, возможно, мне удастся заменить смертную казнь на пожизненное заключение.

«Вот это точно нет, не хватало еще, чтобы он сбежал с каторги еще раз», - тут же подумал он.

Арабелла подняла на него невидящие глаза:

– Свадьба состоится только после процесса.

Могу ли я поцеловать свою невесту?

Не дожидаясь ответа, лорд Джулиан притянул к себе девушку и буквально впился в ее губы. Она вздрогнула от отвращения и уперлась ему в грудь руками:

Да поспешите же!

Конечно, сокровище мое!

Он действительно поторопился к выходу из сада. Лорд Джулиан хотел суда над капитаном Бладом, это бы пошло на пользу его карьере. Утром, расставаясь с полковником, он чувствовал смутное нежелание оставлять пленника наедине со жаждущим крови Бишопом, заявившим о своем намерении допросить Блада.
Узнав, что полковник так и не объявился, Уэйд забеспокоился не на шутку. Выйдя из сада, он со всей возможной поспешностью велел кучеру гнать по направлению к тюрьме Порт-Ройяла.

Между жизнью и смертью

Возможно, губернатор Бишоп и сдержал бы слово, данное лорду Джулиану, если бы не одно обстоятельство: как и опасался Уэйд, он утратил над собой контроль.

В предвкушении потирая руки, Бишоп спустился в подвал городской тюрьмы, где палач Лиддл со своим подручным уже раскладывали инструменты своего жуткого ремесла. В углу, за маленьким столиком, сгорбился секретарь губернатора, готовясь записывать ответы узника. Вскоре в подвал привели Блада. Небрежным жестом отпустив караульных, Бишоп обошел вокруг него, плотоядно ухмыляясь. Он так долго охотился за проклятым пиратом, и теперь, когда Блад наконец-то оказался в его власти, самые гнусные наклонности полковника требовали выхода.

Бишоп уселся на стул, а палачи подтащили Блада к свисающим с потолка цепям. С него сорвали рубаху, а руки закрепили в железных кольцах, затем Лиддл подтянул цепи так, что пленник едва мог касаться пола ногами. Упиваясь сладостью мести, губернатор махнул рукой. В воздухе свистнул кнут, и на спину Питера обрушился первый удар.

Желая сохранить видимость допроса, Бишоп задавал одни и те же вопросы: о кораблях пиратов, о тайных стоянках и зарытых кладах. Блад в крайне невежливой форме отказался сообщить какие-либо сведения, и больше не удостаивал его превосходительство ответами. Да и говоря откровенно, это не слишком интересовало губернатора: прежде всего он жаждал покарать за строптивость бывшего раба.

Тяжелый витой кнут оставлял на теле пленника кровавые полосы, но ни единого крика не вырвалось из его груди. Взбешенный молчанием, Бишоп вознамерился во что бы то ни стало сломить стойкость проклятого пирата.

Мастер Лиддл, раздувайте свою жаровню, - скомандовал он, а затем с издевкой посмотрел на залитого кровью Блада: - Ну, что ты скажешь сейчас о промысле Божьем? Все еще надеешься отсюда выбраться?

На страшно осунувшемся лице Блада жили одни лишь глаза. Он продолжал молчать, и казалось, что вся ярость губернатора расшибается об этот ясный синий взгляд.

Ты закричишь. Я заставлю тебя визжать, как шелудивого пса! - прошипел Бишоп и кивнул палачу.

* * *

Каленое железо также не дало желанного результата. Даже видавшие всякое Лиддл и его помощник притихли, украдкой осеняя себя крестным знамением, а секретарь, перед которым лежал девственно чистый допросный лист, был готов спрятаться под стол.

Однако слишком мало Пако успел открыть своему хозяину. Время шло, и Блад начал изнемогать. Он устало подумал, что смог продержаться дольше, чем ожидал. Однако теперь боль нарастала лавиной, словно наказывая за то, что он пытался ее обмануть, и Блад был не в силах бороться с ней. От этой боли его сердце то заходилось в бешеном ритме, то останавливалось и пропускало удары. Как врач, он понимал, что это значит, и готов был приветствовать смерть, видя в ней избавление от мук.

Лица его мучителей плыли, кривляясь и гримасничая, их голоса доносились до него словно сквозь шум морского прибоя. В какой-то момент он услышал, как Бишоп спросил:

Как вы себя чувствуете, доктор Блад? Не припекает? Ваш прогноз для самого себя?

И тогда Блад вдруг поднял клонившуюся на грудь голову и ответил, с трудом выговаривая слова:

Бывало и получше, не спорю... Но у меня есть прогноз и... для тебя, жирная свинья... тебя хватит удар, и ты... сгниешь заживо в своей постели.

Полковника и в самом деле чуть не хватил удар. Дерзость полумертвого пирата привела его в состояние, близкое к умоисступлению.

Жги! - выпучив глаза, крикнул он палачу.

Ваше превосходительство... - робко начал было Лиддл, - Погодить бы... не выдержит он...

Что-о-о?! - взревел Бишоп. - Я сейчас тебя самого подвешу рядом с ним!

Палач в страхе покосился на губернатора: не иначе, как сам дьявол вселился в его превосходительство, ведь перед допросом он велел сберечь пленника для казни...

«Ну да это тебя не касается, - оборвал он свои крамольные мысли, - делай, что говорят».

Уже не в первый раз Лиддл брался за клещи. Стараясь не глядеть на свою жертву, он подхватил ими брусок раскаленного металла и прижал его к груди пирата.

Тело Питера выгнулось в судороге, и он увидел над собой бесконечное небо, по которому вдруг побежали трещины, словно это была твердь. Через мгновение небо рухнуло на него, и воцарилась тьма...

В наступившей тишине послышались торопливые шаги, и в подвал почти вбежал лорд Уэйд.

Что здесь происходит?! - Уэйд не скрывал своего гнева. Он потрясенно уставился на истерзанного пленника, затем перевел взгляд на багрового Бишопа: - Губернатор Бишоп, вы сошли с ума? Вы же его прикончили!

В подвале стоял тяжелый запах крови и обожженной плоти. Его светлость поморщился и, вытащив из кармана надушенный батистовый платок, приложил его к своему аристократически чувствительному носу. Бишоп мгновение смотрел на лорда Уэйда, будто не узнавая его.

Он ничего не сказал, - наконец пробормотал он.

Так уже и не скажет! Я вас предупреждал, - в голосе его светлости появились зловещие нотки, - мне был нужен этот пират! Снимите же его!

Палачи бросились исполнять приказание, Лиддл наклонился и надолго приник к груди Блада. Потом он выпрямился и удивленно сказал:

Вроде дышит...

Невероятно! Пошлите немедленно за врачом и предоставьте все, что потребуется! - в голосе его светлости была искренняя радость, и Бишоп недоуменно воззрился на него:

Ваша светлость...

Молчите, полковник, не забывайте, что разговариваете с королевским посланником. Вам еще предстоит ответить за самоуправство!

Но какого же доктора позвать?

Хм... - Лорд Джулиан задумался, перебирая в уме городских докторов, - пожалуй, пошлите за этим чудаковатым Уильямом Гордоном, ему, насколько я знаю, все равно кого лечить, хоть даже и преступника.

«Дьявол, какой же болван этот Бишоп! Надо предупредить его, пусть не вздумает делиться подробностями в присутствии Арабеллы», - он посмотрел на Блада и ощутил нечто, похожее на сочувствие: «Да... вряд ли он доживет до утра. Но все ж стоит попытаться... Пожалуй, я отложу свой визит к ней до завтра, по крайней мере можно будет понять, что и как ей сказать».

Он так и поступил. Наутро, узнав, что Питер Блад, как ни странно, все еще жив, он явился к своей невесте. Лорд Уйэд застал ее, как и днем ранее, в саду.

После свирепой ночной грозы утро было великолепным. Воздух приобрел кристальную прозрачность, капельки росы отражали солнце мириадами крохотный радуг. Но Арабелла не замечала великолепия утреннего сада.

Восковая бледновть покрывала ее лицо, но глаза оставались сухими. Девушка молча смотрела на его светлость, и он поспешил заверить:

Прекратите терзать себя, любовь моя. Все в порядке.

Он... сильно страдает? - с трудом выговорила Арабелла.

О, совсем нет, - это было сказано вполне чистосердечно: в том состоянии, в котором пребывал Блад, вряд ли он мог сильно страдать.

Возможно ли мне... увидеть его?

Любовь моя, думаю, что это исключено. Теперь, когда вы моя невеста, это будет неверно истолковано. Но я уже побывал у него... - а вот теперь осторожнее, нельзя, что бы она почувствовала малейшую фальшь. - Он желает нам счастья.

Вы сказали ему? - казалось, Арабелла побледнела еще сильнее.

Да он даже удивился, когда узнал, что мы до сих пор не женаты. Ведь вы помните его поручение?

Его светлость продолжал вдохновенно лгать, ведь от этого зависело сейчас его будущее счастье. Вот если бы убедить ее заключить брак до начала суда...

Арабелла не отвечала. Она была олицетворением самой скорби, и вскоре лорд Уйэд вынужден был откланяться.

«Ничего, - утешал он себя, - она привыкнет».

* * *

Темнота, окружающая Блада, начала рассеиваться, и он обнаружил себя в лесу.

Это не была величественная дубрава его родины, не походил этот лес и на пышные, благоухающие тропические леса, где ему приходилось бывать в последние годы.

Если здесь чем-то и благоухало, то только гнилью. Под ногами чавкало, он поскальзывался на стволах упавших деревьев, покрытых толстым слоем мха. Мох покрывал и стоящие деревья. Все казалось мертвым.

Где-то наверху трепетали листья, купаясь в солнечном свете, но сквозь плотное переплетение ветвей не проникал ни один солнечный луч. В зеленом полумраке мелькали странные тени. Питеру казалось, что он слышат голоса, зовущие его по имени.

Как он здесь оказался? Почему он один? Он заблудился во время похода?

Куда же идти? На деревья взобраться невозможно, первые ветки начинались слишком высоко. Он побрел наугад. Временами ему слышался шорох и шлепанье, словно кто-то шел позади, но оборачиваясь, он никого не видел.

Блад шел целую вечность, но вокруг было все тот же мох, осклизлые корни и стволы упавших деревьев под ногами, полумрак и шепот. Он уже не понимал, слышит ли он шепот на самом деле или голоса звучат в его мозгу.

Вдруг совсем рядом раздался сердитый знакомый голос:

Что ты здесь делаешь? Это место не для тебя!

Блад стремительно обернулся и увидел Пако.

Хотел бы и я знать,что я здесь делаю, - криво усмехнулся он.

Возвращайся!

Но как?! Этот чертов лес повсюду!

Ты должен захотеть вернуться. Тогда ты найдешь путь.

Но Блад лишь покачал головой и вздохнул:

Я не знаю, куда идти.

Индеец сочувствия не проявил:

Вспомни, что с тобой случилось!

Блад напряг свою память, но все скрывалось в тумане.

В это время, за многие мили от Порт-Ройяла, в тесной каморке на борту корабля, полной странного сладковатого дыма из нескольких маленьких курильниц, маленький индеец, сидя с закрытыми глазами на убогой циновке, забормотал что-то речитативом. Волверстон, случайно проходивший мимо каморки, сплюнул и едва сдержал желание перекреститься. Но еще сильнее ему пришлось сдерживать желание ворваться вовнутрь и выкинуть проклятого колдуна за борт.

Над Порт-Ройялем собиралась гроза.

Вспомни, - настаивал Пако.

Он вдруг коснулся лба Питера, и тот вспомнил; впрочем воспоминания принесли мало приятного... Он только хотел сказать Пако, что не собирается возвращаться туда, как индеец вдруг оглянулся: вдалеке послышался треск, словно что-то большое ломилось по направлению к ним через лес. Какое-то животное? Если, конечно, здесь могли быть животные...

Торопись! У тебя больше нет времени! Иди же, вот твой путь!

Индеец на циновке забормотал громче, настойчивее, на лбу его выступили крупные капли пота. Невесть откуда взявшийся среди штиля порыв ветра качнул огромный корабль, пронесся по нему, запел в вантах. Волверстон, успевший подняться на палубу, грязно выругался и сказал Джереми Питту:

Мерзкий колдун! Давай все же бросим его на корм акулам?

Питт лишь закатил глаза:

Нед, да уймешься ли ты когда-нибудь? Дался тебе этот индеец. И вообще, приведи себя в порядок, нас вызывает д"Ожерон, хочет побеседовать с нами о Питере.

Молнии над городом сверкали почти непрерывно, а раскаты грома заставляли людей втягивать голову в плечи.

В руке Пако появился алый цветок. Он сильно дунул, облако густой пыльцы поплыло к лицу Блада. Тот инстинктивно закрыл глаза, и сразу же неимоверная боль нахлынула на него. Он дернулся и сдавленно застонал. Его губ коснулся край кружки, в горло полилась горько-сладкая жидкость. Блад начал вновь проваливаться в темноту, почти страшась вновь попасть в призрачный зеленый ад, однако на этот раз никакого леса не было, только - благодатное ничто .

Маленький индеец открыл глаза. Он тяжело дышал и выглядел измученным. С трудом поднявшись, он побрел к трапу, ведущему на палубу. Волверстон при виде его вновь сплюнул и отвернулся. Колдун подошел и потянул за рукав Питта:

Пако знать, где капитан. Пако видеть землю посреди воды. Земля похожа вот на это - сказал он на ужасном английском а потом нагнулся и стал чертить что-то прямо на палубе кончиком своего ножа.

Питт нагнулся и воскликнул:

Нед, так ведь это Ямайка!

* * *

Питера Блада несла темная река, временами выбрасывая на берег, затянутый красным маревом боли и слабости, а потом снова милосердно накрывая волной забытья. Но очнувшись в очередной раз, он понял, что ему лучше. Боль никуда не делась, собственное тело казалось чужим, словно ему еще предстояло учиться владеть им, однако сознание больше не норовило ускользнуть в неведомую даль.

Блад услышал невнятное бормотание и открыл глаза. Рядом с ним сидел высокий пожилой человек, худой, как жердь, и что-то бормотал себе под нос, пристально глядя на Блада.

Увидев, что тот открыл глаза, он радостно осклабился и воскликнул:

Ну-тесь, ну-тесь, господин пират, вы, кажется, приходите в себя!

Ты... кто? - выдохнул Питер, с трудом разлепляя запекшиеся губы.

Да, наверняка, вы хотите пить... - вместо ответа сказал мужчина.

Он завозился у изголовья, послышался звук льющейся воды, потом он осторожно приподнял голову корсара, и в следующую минуту Блад уже жадно глотал воду, чувствуя знакомый сладковатый вкус. Пахло травами, видимо в питье был добавлен их настой.

Ну, палач над вами уже поработал, любо-дорого смотреть, а священника я велел прогнать, он пока здесь не нужен. Так что остается врач, - напоив его, мужчина вернулся к заданному вопросу. Он взял руку Блада, считая пульс и удовлетворенно хмыкнул: - Думаю, теперь самое худшее позади...

Не думал, что... гостеприимство губернатора простирается... так далеко.

Что вы, губернатор тут не причем! Это все лорд Уэйд. Не знаю, зачем вы ему понадобились, но он велел лечить вас.

Блад был слишком слаб, чтобы задумываться о причинах, побудивших его светлость совершить такой оригинальный поступок, и поэтому он спросил о другом:

Что там было в вашей настойке, опий?

Ну да, опий входит в ее состав, мне пришлось прибегнуть к нему... Но как быстро вы это поняли!

Я... тоже врач... был.

Ааа, так мы коллеги! Позвольте представиться, я Уильям Гордон, меня еще зовут Чудак Билл. Замечательно! Мне будет проще ввести вас в курс дела, дорогой коллега! Ну и задали же вы мне задачку! - и странный доктор просто-таки зажмурился от удовольствия, словно речь шла не о человеке на пороге смерти, а о заковыристом ребусе. - Когда по приглашению его светлости я пришел в эту обитель скорби, то при взгляде на вас, решил, что врачу здесь делать нечего.

Вы практически не подавали признаков жизни, кожа была холодна на ощупь, однако ж, мне удалось нащупать пульс. С другой стороны, столь глубокое беспамятство позволило мне спокойно заняться вами. Здесь возникла проблема: чем можно было обработать обширные раневые поверхности? Скажу откровенно, с вас основательно спустили шкуру, да это вы и сами знаете, хе-хе. Так вот, для ваших ожогов я использую бальзам на основе сока некоторых кактусов, произрастающих здесь, он обладает хорошими вяжущими свойствами. Я подсмотрел, что так делают туземцы, и улучшил их рецептуру. Ну, мне и пришла в голову идея попробовать его повсеместно и результат меня порадовал! - старого доктора, похоже, вообще радовало все в этой жизни, чему Блад готов был позавидовать.

Вторая проблема вытекала из первой, - продолжил доктор, - я не знал, как лучше устроить вас. Пришлось набраться наглости и потребовать самую лучшую перину города.

Перину? - удивленно переспросил Блад. - И вам удалось ее получить?

Что за вопрос, - оскорбился доктор. - Его светлость повелел исполнять любой мой каприз!

Доктор опять захихикал:

Так или иначе, но перину мне доставили, кстати удобно ли вам, коллега?

Благодарю... очень удобно.

Вот видите! И наконец, когда вы начали возвращаться к жизни, я столкнулся с новым врагом: это была боль. Лежать вы должны были смирно, вот тогда я и начал давать вам опий еще с кое-какими травками, уж не обессудьте. Надеюсь, вы не пристраститесь.

Вряд ли у меня... будет на это время, - резонно заметил корсар.

В любом случае, должен сказать, что вы необыкновенно живучи и везучи. Я опасался воспаления, но оно проявилось в достаточно слабой степени. Вас лихорадит, это нормально. При полном покое и лечении вы поправитесь через месяцок или полтора.

Не назвал бы это... большой удачей. Лорд Уэйд распорядился... лечить меня не для того, чтобы освободить... Смерть была бы лучшим... выходом.

Смерть, молодой человек, единственная вещь в этом мире, которую нельзя изменить. А так кто знает, может губернатора, наконец, хватит удар или наш добрейший король преставится, и в вашей судьбе случится счастливая перемена.

Блад подумал, что он и сам недавно сказал нечто подобное и не стал возражать,только усмехнулся:

Вы ведете изменнические речи.

А, пустяки, - беспечно отозвался доктор. - Вам еще нужно чего-нибудь?

Блад покачал головой, его начало клонить в сон.

Тогда не буду вас утомлять. Вижу, что вы засыпаете. Отправлюсь-ка я домой, а то пришлось тоже стать узником, - он указал на тюфяк рядом. - Хочу выспаться по-человечески, я здесь уже три дня. Сейчас вечер. Я позову одного из солдат охраны, он будет с вами ночью, это добрый малый, он уже помогал мне. Я приду утром, в кувшине лекарство, на подносе фрукты и сыр.

Доктор поднялся и, потягиваясь, пошел к двери, а Блад, оставшись один, быстро погрузился в обычный сон.

еЧТЕК ОБ ЖТПОФЕ

(пФЛТПЧЕООП, ЛБЛ ОБ ЙУРПЧЕДЙ)

дП ЧПКОЩ, ЧПУРЙФБООЩК ЫЛПМПК, ЛПНУПНПМПН, УТЕДУФЧБНЙ НБУУПЧПК ЙОЖПТНБГЙЙ Ч ДХИЕ ЙОФЕТОБГЙПОБМЙЪНБ, П УЧПЕН ЕЧТЕКУЛПН РТПЙУИПЦДЕОЙЙ С ЪБДХНЩЧБМУС ПЮЕОШ ТЕДЛП. пДОБЛП ОБЮЙОБС У РЕТЧЩИ НЕУСГЕЧ ЧПКОЩ УПЪОБОЙЕ РТЙОБДМЕЦОПУФЙ Л ЬФПНХ «ОЕУФБОДБТФОПНХ» ОБТПДХ НЕОС РПЮФЙ ОЙЛПЗДБ ОЕ РПЛЙДБМП. рТЙЮЙОПК ЬФПНХ УФБМ ВЩУФТП Й ЫЙТПЛП ТБУРТПУФТБОЙЧЫЙКУС ВЩФПЧПК БОФЙУЕНЙФЙЪН. ч УБНЩИ ТБЪМЙЮОЩИ УМПСИ ПВЭЕУФЧБ ЧПУЛТЕУБМЙ НЕЭБОУЛЙЕ РТЕДТБУУХДЛЙ РП РПЧПДХ ЕЧТЕЕЧ, Ч ЙИ БДТЕУ НПЦОП ВЩМП ХУМЩЫБФШ ЕДЛЙЕ УМПЧБ ПУХЦДЕОЙС, ПУЛПТВЙФЕМШОЩЕ РТПЪЧЙЭБ, ОБУНЕЫЛЙ, БОЕЛДПФЩ. ъМПК ЛТЙФЙЛЕ РПДЧЕТЗБМПУШ ЧУЕ, ВПМШЫЕК ЮБУФША НЙЖЙЮЕУЛПЕ ЙМЙ ОБНЕТЕООП РТЕХЧЕМЙЮЕООПЕ, — РТЙЧЕТЦЕООПУФШ ЕЧТЕЕЧ Л «ЪПМПФПНХ ФЕМШГХ», ФПТЗБЫЕУФЧХ, ЦХМШОЙЮЕУФЧХ; ОЕЦЕМБОЙЕ ЦЙФШ ЮЕУФОЩН ФТХДПН; ФТХУПУФШ Й ХЧЙМЙЧБОЙЕ ПФ ЖТПОФБ; ОБЛПОЕГ, УРЕГЙЖЙЮЕУЛЙЕ ЙОФПОБГЙЙ Й ЛБТФБЧПУФШ ТЕЮЙ.

рЩФБСУШ УЕЗПДОС РПОСФШ, РПЮЕНХ Ч РЕТЧЩЕ НЕУСГЩ ЧПКОЩ РТПЙЪПЫМБ ЧУРЩЫЛБ ЬФПЗП ПФЧТБФЙФЕМШОПЗП СЧМЕОЙС, ФБЙЧЫЕЗПУС ТБОЕЕ РПД УРХДПН (ЧП ЧУСЛПН УМХЮБЕ, С ЕЗП ОЕ ЪБНЕЮБМ), РПМБЗБА, ЮФП ВЩМП Л ФПНХ ОЕУЛПМШЛП РПЧПДПЧ.

уТЕДЙ УПФЕО ФЩУСЮ МАДЕК, ВЕЦБЧЫЙИ ОБ ЧПУФПЛ ЙЪ ЪБРБДОЩИ ТЕЗЙПОПЧ УФТБОЩ, ЪОБЮЙФЕМШОХА ЮБУФШ УПУФБЧМСМЙ ЕЧТЕКУЛЙЕ УЕНШЙ. й ЬФП ОЕХДЙЧЙФЕМШОП: ПУФБОШУС ПОЙ ОБ ПЛЛХРЙТПЧБООПК ЪЕНМЕ, ЙИ ПЦЙДБМБ ВЩ ОЕНЙОХЕНБС ЗЙВЕМШ. фБЛ Й РТПЙЪПЫМП У ФЕНЙ ЕЧТЕСНЙ, ЛФП РП ТБЪОЩН РТЙЮЙОБН ОЕ ЬЧБЛХЙТПЧБМУС. уЮБУФМЙЧЩИ ЙУЛМАЮЕОЙК ВЩМП ОЙЮФПЦОП НБМП. лПОЕЮОП, РПЛЙДБМЙ УЧПЙ ДПНБ ОЕ ПДОЙ МЙЫШ ЕЧТЕЙ, ХИПДЙМЙ ПФ ЧТБЗБ ЮМЕОЩ РБТФЙЙ, ТБВПФОЙЛЙ ПТЗБОПЧ ЧМБУФЙ. чНЕУФЕ У ПВПТХДПЧБОЙЕН ЛТХРОЩИ ЪБЧПДПЧ Й ЖБВТЙЛ Ч ВПМЕЕ-НЕОЕЕ ПТЗБОЙЪПЧБООПН РПТСДЛЕ ЬЧБЛХЙТПЧБМЙУШ, ОЕЪБЧЙУЙНП ПФ ЙИ ОБГЙПОБМШОПК РТЙОБДМЕЦОПУФЙ, УПФТХДОЙЛЙ БДНЙОЙУФТБГЙЙ, ЙОЦЕОЕТОП-ФЕИОЙЮЕУЛЙЕ ТБВПФОЙЛЙ, ЛЧБМЙЖЙГЙТПЧБООЩЕ Й ЛБДТПЧЩЕ ТБВПЮЙЕ ЬФЙИ РТЕДРТЙСФЙК, Б ФБЛЦЕ ЮМЕОЩ ЙИ УЕНЕК. й ЧУЕ-ФБЛЙ ОЕ ПВТБФЙФШ ЧОЙНБОЙЕ ОБ ЧЩУПЛЙК РТПГЕОФ ЕЧТЕЕЧ УТЕДЙ ЬЧБЛХЙТПЧБООЩИ ВЩМП ФТХДОП. х НЕУФОЩИ ЦЙФЕМЕК, ДБЦЕ Х ФЕИ, ЛПФПТЩЕ ДП ЬФПЗП ЦЙЧПЗП-ФП ЕЧТЕС ОЕ ЧЙДЕМЙ, Б П ОБТПДЕ ЬФПН ЪОБМЙ МЙЫШ, ЮФП ПОЙ иТЙУФБ ТБУРСМЙ, РТЙ ЧЙДЕ ЧРПМОЕ ЪДПТПЧЩИ РТЙЕЪЦЙИ НХЦЮЙО ЧПЪОЙЛБМБ ЕУФЕУФЧЕООБС, ОБ НПК ЧЪЗМСД, ОЕРТЙСЪОШ: «лБЛ ЦЕ ФБЛ? нПЕЗП НХЦБ (ВТБФБ, УЩОБ, ПФГБ) ЪБВТБМЙ ОБ ЖТПОФ, Б ЬФЙ ЪДЕУШ ТБЪЗХМЙЧБАФ!» вЩМЙ МЙ ПУОПЧБОЙС ДМС ФБЛЙИ УХЦДЕОЙК? уЛБЦХ ПФЛТПЧЕООП — ОЕ ВЕЪ ФПЗП. лПОЕЮОП, НОПЗЙИ ВЕЦЕОГЕЧ У ЪБРБДБ ОЕ ХУРЕМЙ ОБ НЕУФЕ РТЙЪЧБФШ Ч БТНЙА ЙЪ-ЪБ НПМОЙЕОПУОПЗП РТПДЧЙЦЕОЙС ОЕНГЕЧ, ОП Й ВЕЪ ДПУФБФПЮОЩИ ПУОПЧБОЙК ОЕНБМП «ОБЫЕЗП ВТБФБ» УЫЙЧБМПУШ Ч ФЩМХ (УТЕДЙ ФБЛЙИ ВЩМЙ ДЧБ ИПТПЫП ЪОБЛПНЩИ НОЕ ЮЕМПЧЕЛБ, ТБЪОЩНЙ ИЙФТПУФСНЙ ХЧЙМШОХЧЫЙИ ПФ НПВЙМЙЪБГЙЙ). рТБЧДБНЙ Й ОЕРТБЧДБНЙ ЙЪВЕЗБМЙ БТНЙЙ Й УЩОЩ ДТХЗЙИ ОБТПДПЧ, ОП ЪБНЕЮБМЙ Ч РЕТЧХА ПЮЕТЕДШ ЕЧТЕЕЧ: ЮХЦПЕ ЧУЕЗДБ ЧЙДОЕЕ.

рТЙВЩФЙЕ ЪОБЮЙФЕМШОПЗП ЮЙУМБ ЬЧБЛХЙТПЧБООЩИ, ОЕУПНОЕООП, УЛБЪБМПУШ ОБ ХУМПЧЙСИ ЦЙЪОЙ НЕУФОПЗП ОБУЕМЕОЙС. пУФТЕЕ ПЭХЭБМБУШ ОЕИЧБФЛБ РТПДХЛФПЧ РЙФБОЙС, ТЕЪЛП ЧПЪТПУМЙ ГЕОЩ ОБ ТЩОЛБИ. х НОПЗЙИ ХИХДЫЙМЙУШ ЦЙМЙЭОЩЕ ХУМПЧЙС. лПЗП НПЦОП ВЩМП ПВЧЙОЙФШ Ч ЬФПН? лПОЕЮОП, ЬЧБЛХЙТПЧБООЩИ (ЛПФПТЩИ ЛПЕ-ЗДЕ ПВЪЩЧБМЙ «ЧЩЛПЧЩТСООЩНЙ»), Ч РЕТЧХА ПЮЕТЕДШ ЕЧТЕЕЧ. й ЕУМЙ УТЕДЙ ФЕИ РПРБДБМЙУШ ВПЗБФЩЕ МАДЙ, ЧЩЛМБДЩЧБЧЫЙЕ МАВЩЕ УХННЩ ЪБ ОХЦОЩК ЙН ФПЧБТ (ВЩМЙ, ЛПОЕЮОП, Й ФБЛЙЕ), ФП ТБУУЛБЪЩ ПВ ЬФПН УФБОПЧЙМЙУШ ДПУФПСОЙЕН НБУУ. нЙЖЩ П ОЕУНЕФОЩИ ВПЗБФУФЧБИ РТЙЕЪЦЙИ ТБУРТПУФТБОСМЙУШ ОБ ЧУЕИ ЕЧТЕЕЧ, РПДБЧМСАЭЕЕ ВПМШЫЙОУФЧП ЛПФПТЩИ ЖБЛФЙЮЕУЛЙ ЧЕМП ОБ ЮХЦВЙОЕ РПМХОЙЭЕОУЛЙК ПВТБЪ ЦЙЪОЙ.

лПЕ-ЛПНХ ЙЪ НЕУФОЩИ ЦЙФЕМЕК, ОБЧЕТОПЕ, РТЙЫМЙУШ ОЕ РП ДХЫЕ ПВЩЮБЙ Й НБОЕТБ РПЧЕДЕОЙС РТЙВЩЧЫЙИ ЕЧТЕЕЧ Ч ВЩФХ, УРПУПВЩ ЧЕДЕОЙС ДПНБЫОЕЗП ИПЪСКУФЧБ, ДБЦЕ ПУПВЕООПУФЙ ЙИ НЕОА (ОБРТЙНЕТ, РТЙУФТБУФЙЕ Л ЛХТСФЙОЕ).

оБ ПФОПЫЕОЙЕ Л ЬЧБЛХЙТПЧБООЩН Ч ФЩМХ УФТБОЩ НПЗМЙ ФБЛЦЕ РПЧМЙСФШ ПФЗПМПУЛЙ ЗЙФМЕТПЧУЛПК РТПРБЗБОДЩ, ЛПФПТБС ЙЪПВТБЦБМБ ЕЧТЕЕЧ ЛБЛ ЪМЕКЫЙИ ЧТБЗПЧ ЮЕМПЧЕЮЕУФЧБ.

фБЛПЧБ НПС ОЩОЕЫОСС ЧЕТУЙС РТЙЮЙО ФПЗДБЫОЕК ЧУРЩЫЛЙ БОФЙУЕНЙФЙЪНБ Ч ууут, ЛПФПТХА С ЧПУРТЙОЙНБМ ПЮЕОШ ВПМЕЪОЕООП.

* * *

вЩМП ВЩ ОЕУРТБЧЕДМЙЧП ХНПМЮБФШ П ФПН, ЮФП ЪОБЮЙФЕМШОБС, НПЦЕФ ВЩФШ, ДБЦЕ ВПМШЫБС ЮБУФШ НЕУФОЩИ ЦЙФЕМЕК ПФ ЧУЕК ДХЫЙ УПЮХЧУФЧПЧБМБ ЬЧБЛХЙТПЧБООЩН, ВЕУЛПТЩУФОП РПНПЗБМБ ЙН ЧЩЦЙФШ, ДЕМЙМБУШ РПУМЕДОЙН. пДОБЛП ФБЛЙНЙ ВЩМЙ ДБМЕЛП ОЕ ЧУЕ.

* * *

пУПВЕООП ЪБДЕЧБМЙ НПЙ АОПЫЕУЛЙЕ ЮХЧУФЧБ ПУЛПТВЙФЕМШОЩЕ ПВЧЙОЕОЙС ЕЧТЕЕЧ Ч ФТХУПУФЙ Й ХЧЙМЙЧБОЙЙ ПФ ОЕРПУТЕДУФЧЕООПЗП ХЮБУФЙС Ч ВПСИ. оЙЛПЗДБ ОЕ ЪБВХДХ, ЛБЛ ВПМШОП ВЩМП ЧЩУМХЫЙЧБФШ ЗОХУОЩЕ ПУФТПФЩ ОБ ЬФХ ФЕНХ. рПЛБ С ОЕ ПЛБЪБМУС Ч БТНЙЙ, РТЙИПДЙМПУШ, УФЙУОХЧ ЪХВЩ, НПМЮБ УОПУЙФШ РТПЙЪОПУЙНЩЕ Ч НПЕН РТЙУХФУФЧЙЙ ЗБДПУФЙ ФЙРБ «ЧПСЛЙ ЙЪ фБЫЛЕОФБ» ЙМЙ ЧЩУМХЫЙЧБФШ БОЕЛДПФ П тБВЙОПЧЙЮЕ, ЛПФПТЩК ОБ ЧПРТПУ, РПЮЕНХ ПО ОЕ ОБ ЖТПОФЕ, ПФЧЕФЙМ: «б ЕУМЙ НЕОС ФБН ХВШАФ, ЛФП ФПЗДБ ВХДЕФ МАВЙФШ тПДЙОХ?» чЕДШ ОЕ НПЗ С, ЛТЕРЛЙК 19-МЕФОЙК РБТЕОШ, ХРТЕЦДБС ЧПЪНПЦОЩЕ ЧПРТПУЩ, ПРПЧЕЭБФШ МАВПЗП ЧУФТЕЮОПЗП П ФПН, ЮФП УФБФХУ УФХДЕОФБ ЧФПТПЗП ЛХТУБ ДБЕФ НОЕ ПФУТПЮЛХ ПФ РТЙЪЩЧБ Ч БТНЙА. й ДП НБС 1942 ЗПДБ РТЙИПДЙМПУШ НПМЮБ ЗМПФБФШ ПВЙДХ ДБЦЕ ФПЗДБ, ЛПЗДБ ЬФЙ ЗБДПУФЙ ОЕ ПФОПУЙМЙУШ ЛП НОЕ МЙЮОП.

оБЪЧБООЩЕ РТЙЮЙОЩ РТЙЧЕМЙ Л ФПНХ, ЮФП НПС РУЙИЙЛБ Ч ФЕ НЕУСГЩ ЪБГЙЛМЙМБУШ ОБ ФЕНЕ «ЕЧТЕЙ ОБ ЧПКОЕ, ЕЧТЕЙ ОБ ЖТПОФЕ». рПЬФПНХ, ПЛБЪБЧЫЙУШ Ч БТНЙЙ, С ВЩМ ЪБТБОЕЕ ОБГЕМЕО ОБ ФП, ЮФПВЩ ХЪОБФШ, ЛБЛЙНЙ ЦЕ ПОЙ ВЩМЙ Ч ДЕКУФЧЙФЕМШОПУФЙ.

(у ЗПДБНЙ С ХВЕДЙМУС Ч ФПН, ЮФП РТСНЩЕ ПФЧЕФЩ ОБ РПДПВОЩЕ ЧПРТПУЩ УХЭЕУФЧХАФ ФПМШЛП ФПЗДБ, ЛПЗДБ ПГЕОЙЧБАФУС ПФДЕМШОЩЕ МЙЮОПУФЙ, Б ПДОПЪОБЮОП ПГЕОЙФШ МАВХА ПВЭОПУФШ ЙМЙ ВПМШЫХА ЗТХРРХ МАДЕК ОЕЧПЪНПЦОП. рПЬФПНХ НПЙ АОПЫЕУЛЙЕ РПРЩФЛЙ ПДОПЪОБЮОП ПГЕОЙФШ РПЧЕДЕОЙЕ ЕЧТЕЕЧ ОБ ЖТПОФЕ РПФЕТРЕМЙ ОЕХДБЮХ. тБУУЛБЦХ Ч ПУОПЧОПН П ЖБЛФБИ, ЛПФПТЩН ВЩМ УЧЙДЕФЕМЕН.)

уОБЮБМБ П ФПН, ЮФП НОЕ ВЩМП ЙЪЧЕУФОП ХЦЕ Ч РЕТЧЩЕ НЕУСГЩ ЧПКОЩ, — ПВ ХЮБУФЙЙ Ч ЧПКОЕ НПЙИ ВМЙЪЛЙИ ТПДУФЧЕООЙЛПЧ — ЧУЕИ НПЙИ ДЧПАТПДОЩИ ВТБФШЕЧ, ЛПФПТЩН Ч 1941 ЗПДХ ВЩМП ПФ 19 ДП 30 МЕФ (ЙИ ВЩМП ЮЕФЧЕТП, Б НПЕНХ ЕДЙОУФЧЕООПНХ ТПДОПНХ ВТБФХ ВЩМП ФПЗДБ ЧУЕЗП 10 МЕФ). оБЮОХ УП УФБТЫЙИ.

— нЙЫБ зЙОЪВХТЗ (ЗПД ТПЦДЕОЙС 1911 З.) — Ч БТНЙЙ У 1939 ЗПДБ. оБ ЖТПОФЕ ВЩМ РПМЙФТХЛПН, ЙОЦЕОЕТПН, ЪБФЕН ЛПНБОДЙТПН БЧФПНПВЙМШОПЗП ВБФБМШПОБ.

— оАНБ зЙОЪВХТЗ (1919) — МЕФЮЙЛ-ЙУФТЕВЙФЕМШ, ФСЦЕМП ТБОЕО Ч ЧПЪДХЫОПН ВПА Ч 1943 ЗПДХ, ЙОЧБМЙД ЧПКОЩ.

— йЪС лПВЩМСОУЛЙК (1922) — РТЙЪЧБО Ч БТНЙА РПУМЕ ДЕУСФЙМЕФЛЙ Ч 1940 ЗПДХ, УМХЦЙМ Ч рТЙВБМФЙЛЕ. рПЗЙВ Ч РЕТЧЩЕ ДОЙ ЧПКОЩ.

— йЪС чБКОВХТЗ (1922) — Ч БТНЙЙ У 1940 ЗПДБ РПУМЕ ПЛПОЮБОЙС БТФЙММЕТЙКУЛПК УРЕГЫЛПМЩ. фСЦЕМП ТБОЕО Ч 1942 ЗПДХ, РПУМЕ ЙЪМЕЮЕОЙС РТПДПМЦБМ ЧПЕЧБФШ, ЙОЧБМЙД ЧПКОЩ.

уЕВС Ч ЬФПФ УРЙУПЛ ОЕ ЧЛМАЮБА, ФБЛ ЛБЛ ЮЙФБФЕМШ ХЦЕ ЪОБЕФ П НПЕН ХЮБУФЙЙ Ч ЧПКОЕ. оП Й ВЕЪ НЕОС «УЕНЕКОБС УФБФЙУФЙЛБ» ВЩМБ ОБ 100% Ч РПМШЪХ ЕЧТЕЕЧ!

мЕФПН 1942 З., ВХДХЮЙ Ч ФЕЮЕОЙЕ ФТЕИ НЕУСГЕЧ ЛХТУБОФПН БТФХЮЙМЙЭБ, С ПВТБЭБМ ЧОЙНБОЙЕ ОБ ОБГЙПОБМШОПУФШ ЛБЦДПЗП ЙЪ РТЕРПДБЧБФЕМЕК, ЛПНБОДЙТПЧ ХЮЕВОЩИ ДЙЧЙЪЙПОПЧ, ВБФБТЕК Й ЧЪЧПДПЧ, У ЛПФПТЩНЙ УФБМЛЙЧБМУС Ч ЬФПФ РЕТЙПД. ъБНЕФЙМ МЙЫШ ПДОПЗП ЕЧТЕС. фПЦЕ РПЪЙФЙЧОБС УФБФЙУФЙЛБ!

вПМЕЕ УМПЦОБС ЛБТФЙОБ РТЕДУФБМБ РЕТЕДП НОПК, ЛПЗДБ С ЧПЕЧБМ Ч УФТЕМЛПЧПН РПМЛХ ПВЩЮОПК РЕИПФОПК ДЙЧЙЪЙЙ. ч РПДТБЪДЕМЕОЙСИ РЕТЕДОЕЗП ЛТБС ОБЫЕЗП РПМЛБ, ОБУЮЙФЩЧБЧЫЙИ Ч УТЕДОЕН ЪБ ЗПДЩ ЧПКОЩ РТЙНЕТОП РСФШУПФ «БЛФЙЧОЩИ ЫФЩЛПЧ», ЕЧТЕЕЧ ВЩМП ОЕНОПЗП. ч РПМЛХ, РПНЙНП НЕОС, «БЛФЙЧОП» (Ч НПЕН РПОЙНБОЙЙ) ЧПЕЧБМЙ ЕЭЕ ЮЕФЩТЕ ЕЧТЕС: ЛПНБОДЙТ ТПФЩ РТПФЙЧПФБОЛПЧЩИ ТХЦЕК (рфт) зПТМПЧУЛЙК, ЛПНБОДЙТ ЧЪЧПДБ НЙОПНЕФОПК ВБФБТЕЙ рМПФЛЙО, ЛПНБОДЙТ НЙОПНЕФОПЗП ЧЪЧПДБ, ЪБФЕН ТПФЩ вБНН Й ВБФБМШПООЩК УЧСЪЙУФ УЕТЦБОФ иБОДТПУ. чРПМОЕ ЧПЪНПЦОП, ЮФП Ч ВБФБМШПОБИ ВЩМЙ ЕЭЕ ЕЧТЕЙ, ОП С ОБЪЩЧБА ФПМШЛП ФЕИ, ЛПЗП ЪОБМ МЙЮОП. чУЕ, ЛПЗП С РЕТЕЮЙУМЙМ, ВЩМЙ ЙЪЧЕУФОЩ Ч РПМЛХ ЛБЛ ИТБВТЩЕ ЧПЙОЩ. (зПТМПЧУЛПЗП Ч РПУМЕДОЙК ТБЪ С ЧЙДЕМ ФСЦЕМП ТБОЕООЩН, ЕЗП ОЕУМЙ ОБ ТХЛБИ УПМДБФЩ, ЛПЗДБ НЩ РЩФБМЙУШ ЧЩКФЙ ЙЪ «вБМЛЙ УНЕТФЙ», ФБН ЦЕ ЧУФТЕФЙМ иБОДТПУБ Й ВПМШЫЕ ЕЗП ОЕ ЧЙДЕМ. с, вБНН Й рМПФЛЙО ЧЕТОХМЙУШ У ЧПКОЩ ОЕЧТЕДЙНЩНЙ.)

пДОБЛП НПК ВПМЕЪОЕООП РТЙДЙТЮЙЧЩК ЧЪЗМСД ЪБНЕЮБМ, ЮФП Ч ОЕВПМШЫЙИ РП ЮЙУМЕООПУФЙ ФЩМПЧЩИ РПДТБЪДЕМЕОЙСИ Й РТЙ ЫФБВЕ ОБЫЕЗП РПМЛБ ВЩМП РТЙНЕТОП УФПМШЛП ЦЕ ЕЧТЕЕЧ: ХРПМОПНПЮЕООЩК унетыБ чЙЗОБОЛЕТ, РПЮФБМШПО чЙО, БЧФПНБФЮЙЛ РТЙ ЫФБВЕ ыХМШНБО, ЪБЧУЛМБДПН пчу уБРПЦОЙЛПЧ, РЙУБТШ УФТПЕЧПК ЮБУФЙ сЛХВНБО. ъБНЕФОЩК РТПГЕОФ ЕЧТЕЕЧ С ПВОБТХЦЙЧБМ ФБЛЦЕ Ч «ЧЕТИБИ» Й ФЩМБИ ДЙЧЙЪЙЙ. оБЪПЧХ ФПМШЛП ФЕИ, ЛПЗП ЪБРПНОЙМ: ЪБНЛПНДЙЧБ РП ФЩМХ дТБКЗЕТ, БДЯАФБОФ ЛПНДЙЧБ еМШЮЙО, ОБЮ РПМЙФПФДЕМ Б мЙРЕГЛЙК, ЙОУФТХЛФПТЩ РПМЙФПФДЕМБ жБТВЕТ, чЙООЙЛ Й вМХЧЫФЕКО, ЙОЦЕОЕТ УМХЦВЩ ФЩМБ дТХК,БТФЙУФ ДЙЧЙЪЙПООПЗП БОУБНВМС зПМШДЫФЕКО, РЕЮБФОЙЛ ТЕДБЛГЙЙ НОПЗПФЙТБЦЛЙ рЕТЕМШНХФЕТ. (ч ЬФЙИ РПДТБЪДЕМЕОЙСИ ВЩМП ЗПТБЪДП ВЕЪПРБУОЕЕ, ЮЕН ОБ РЕТЕДПЧПК, ОП Й ЪДЕУШ, ЛПОЕЮОП, МАДЙ РПЗЙВБМЙ.)

лПОЕЮОП, ФБЛПЕ ОЕРТЙСФОПЕ ДМС НЕОС УППФОПЫЕОЙЕ «БЛФЙЧОП» Й «РБУУЙЧОП» ЧПААЭЙИ, ЕЧТЕЕЧ Ч ОБЫЕК ДЙЧЙЪЙЙ ВЩМП ЪБНЕФОП ОЕ НОЕ ПДОПНХ, Й ПОП НПЗМП РПДЛТЕРМСФШ РПЪЙГЙА ФЕИ, ЛФП ФЧЕТДЙМ ПВ ХНЕОЙЙ ЕЧТЕЕЧ «ХУФТБЙЧБФШУС». лБЛ БОФЙУЕНЙФЙЪН Ч ФЩМХ УФТБОЩ, ЛБЛ ЪМЩЕ ОБЧЕФЩ ОБ ЕЧТЕЕЧ Ч ОЕНЕГЛЙИ МЙУФПЧЛБИ, ФБЛ Й ЛПТПВЙЧЫБС НЕОС УПВУФЧЕООБС «НЙОЙ-УФБФЙУФЙЛБ» УФТЕМЛПЧПЗП РПМЛБ{1} ЗМХВПЛП ЪБДЕЧБМБ НПЙ ЮХЧУФЧБ. й С УФБТБМУС УЧПЙН РПЧЕДЕОЙЕН ОБ ЖТПОФЕ ПРТПЧЕТЗБФШ БОФЙЕЧТЕКУЛЙЕ РТЕДТБУУХДЛЙ.

* * *

гЕМЩК ТСД НПЙИ РПУФХРЛПЧ Ч ЧПЕООЩЕ ЗПДЩ ВЩМ РТПДЙЛФПЧБО УФТЕНМЕОЙЕН ДПЛБЪБФШ ПЛТХЦБАЭЙН, ЮФП С, ЕЧТЕК, ОЙЮЕН ОЕ ИХЦЕ ДТХЗЙИ. оЕ ТБЪ Ч ВПА С ДЕНПОУФТБФЙЧОП РТЕОЕВТЕЗБМ ПРБУОПУФША, ДБ Й ЧППВЭЕ Ч УЧПЕК ВБФБТЕЕ ВЩМ Ч ЮЙУМЕ УФПКЛЙИ. чБОС лБНЮБФОЩК Ч РЙУШНЕ чЕТЕ РЙУБМ РПУМЕ ВПЕЧ Ч «вБМЛЕ УНЕТФЙ»: «йЪС ПРТБЧДБМ чБЫЕ ДПЧЕТЙЕ. пО ДТБМУС Л РТЙНЕТХ ЧУЕН, Й ОЙ РПД РХМСНЙ, ОЙ РПД ВПНВБНЙ ЕЗП ОЙЛФП ОЕ ЧЙДЕМ У РПОЙЛЫЕК ЗПМПЧПК... чЩ НПЦЕФЕ ЗПТДЙФШУС ЙН, ЛБЛ С УЧПЙН ВПЕЧЩН ФПЧБТЙЭЕН».

лПОЕЮОП ЦЕ, РПНЙНП ЦЕМБОЙС ПРТПЧЕТЗОХФШ РТЕДТБУУХДЛЙ БОФЙУЕНЙФПЧ, ВЩМЙ Й ДТХЗЙЕ, ОЕ НЕОЕЕ ЧЕУЛЙЕ НПФЙЧЩ НПЕЗП РПЧЕДЕОЙС: РБФТЙПФЙЪН, ОЕОБЧЙУФШ Л ЧТБЗХ, ЧЕТОПУФШ РТЙУСЗЕ, ДПМЗ ЮМЕОБ РБТФЙЙ. ч ЛБЛПК-ФП НЕТЕ РТЙУХФУФЧПЧБМ Й РТЙУХЭЙК НОЕ УП ЫЛПМШОПЗП ЧПЪТБУФБ «УЙОДТПН ПФМЙЮОЙЛБ» (Ч ЮБУФОПУФЙ, ПЮЕОШ ИПФЕМПУШ ЪБУМХЦЙФШ РПВПМШЫЕ ПТДЕОПЧ Й НЕДБМЕК). оЕ ФПМШЛП Ч ВПА, ОП Й ЧДБМЙ ПФ ЖТПОФБ, Ч УРПЛПКОПК ПВУФБОПЧЛЕ, ОЕ ИПФЕМПУШ ХУФХРБФШ Ч ЮЕН-МЙВП НПЙН ВПЕЧЩН ФПЧБТЙЭБН. чПЪНПЦОП, ЬФП ВЩМБ ОЕПУПЪОБООБС «БДБРФБГЙС Л ПЛТХЦБАЭЕК УТЕДЕ».

оЕ НПЗХ ОЕ ТБУУЛБЪБФШ П ФЕИ ДЧХИ УМХЮБСИ ОБ ЖТПОФЕ, ЛПЗДБ С УПЧЕТЫЕООП УПЪОБФЕМШОП РТЙОЙНБМ ЦЙЪОЕООП ЧБЦОЩЕ ТЕЫЕОЙС, ЙУИПДС ЙЪ ФПЗП, ЮФП С — ЕЧТЕК.

вЩМБ РТЙ РПМЙФПФДЕМЕ ДЙЧЙЪЙЙ «ЗТХРРБ РП ТБЪМПЦЕОЙА ЧПКУЛ РТПФЙЧОЙЛБ» (ОБЮБМШОЙЛ ЗТХРРЩ — ЕЧТЕК, НБКПТ чЙООЙЛ). ч ЗТХРРЕ ЙНЕМУС БЧФПНПВЙМШ У ЗТПНЛПЗПЧПТСЭЕК ХУФБОПЧЛПК. нБЫЙОБ ДПМЦОБ ВЩМБ РПДЯЕЪЦБФШ Л РЕТЕДОЕНХ ЛТБА Й, ОБРТБЧЙЧ ТХРПТБ Ч УФПТПОХ РТПФЙЧОЙЛБ, ЧЕЭБФШ РТПРБЗБОДЙУФУЛЙЕ ФЕЛУФЩ. (рТБЧДБ, С ОЕ РПНОА, ЮФПВЩ ЬФБ НБЫЙОБ РПСЧМСМБУШ ОБ РПЪЙГЙСИ ОБЫЕЗП РПМЛБ, ОП НОПЗПФЙТБЦЛБ ЛБЛ-ФП РЙУБМБ П ДЕКУФЧЙСИ ЗТХРРЩ.) пДОБЦДЩ Ч 1943 ЗПДХ чЙООЙЛ, ХЪОБЧ П ФПН, ЮФП С УЧПВПДОП ЗПЧПТА РП-ОЕНЕГЛЙ, ТБЪЩУЛБМ НЕОС Й РТЕДМПЦЙМ РЕТЕКФЙ Ч ЕЗП РПДЮЙОЕОЙЕ. с УТБЪХ ПФЧЕТЗ ЪБНБОЮЙЧПЕ РТЕДМПЦЕОЙЕ, ПФЧЕФЙЧ чЙООЙЛХ, ЮФП, НПМ, ДПМЦЕО ЦЕ ЛФП-ФП ЙЪ ЕЧТЕЕЧ ЧПЕЧБФШ ОБ РЕТЕДПЧПК.

чФПТПК ЬРЙЪПД ЙНЕМ НЕУФП ПУЕОША 1944 ЗПДБ, ЛПЗДБ НЩ ЧЩЫМЙ ОБ МЕЧЩК ВЕТЕЗ оЕНБОБ ОБРТПФЙЧ ЗПТПДБ фЙМШЪЙФ. рТБЧЩК ВЕТЕЗ ТЕЛЙ РПДОЙНБМУС Л ЗПТПДХ РПЮФЙ ПФЧЕУОП. лПЗДБ С ЧРЕТЧЩЕ ХЧЙДЕМ ПФЛТЩЧЫХАУС РБОПТБНХ, РПДХНБМПУШ: «оЕ ДБК ВПЗ ОБУФХРБФШ ОБ ЬФПФ ЗПТПД Ч МПВ!» оП ЛПНБОДПЧБОЙЕ ЙНЕМП УЧПЙ УППВТБЦЕОЙС, Й ВЩМП ПВЯСЧМЕОП, ЮФП Ч ОПЮШ ОБ 31 ПЛФСВТС (ПРСФШ ТПЛПЧПК РПУМЕДОЙК ДЕОШ НЕУСГБ!) РПМЛ ВХДЕФ РЕТЕРТБЧМСФШУС ЮЕТЕЪ оЕНБО Й ЫФХТНПЧБФШ фЙМШЪЙФ. чУА ПУФБЧБЧЫХАУС ОЕДЕМА НЩ Ч РТЙВТЕЦОПН МЕУХ ЧСЪБМЙ РМПФЩ, Б ОПЮБНЙ ПВПТХДПЧБМЙ ПЗОЕЧЩЕ РПЪЙГЙЙ Х УБНПК ТЕЛЙ. вЩМП УППВЭЕОП, ЮФП РЕТЧЩН, ЛФП ЧПКДЕФ Ч ЗПТПД, ВХДХФ РТЙУЧПЕОЩ ЪЧБОЙС зЕТПЕЧ уПЧЕФУЛПЗП уПАЪБ, ОП, ОЕУНПФТС ОБ ЬФП, ОБУФТПЕОЙЕ Х ПЛТХЦБАЭЙИ ВЩМП ФТЕЧПЦОПЕ, ЬОФХЪЙБЪН ОЕ РТПУНБФТЙЧБМУС, ФБЛ ЛБЛ ЫБОУПЧ ХГЕМЕФШ ВЩМП НБМП. чПФ УФТПЛЙ ЙЪ НПЕЗП РЙУШНБ чЕТЕ, ОБРЙУБООПЗП Ч ЬФЙ ДОЙ. «...с УФПА ОБ РПТПЗЕ ПЮЕОШ УЕТШЕЪОЩИ ВПЕЧ, Й ПДЙО зПУРПДШ ЪОБЕФ, ЮЕН ПОЙ ПЛПОЮБФУС ДМС НЕОС...» (ОЙ ДП, ОЙ РПУМЕ ЬФПЗП С ОЕ РЙУБМ ФБЛ ПФЛТПЧЕООП П РТЕДУФПСЭЕК ПРБУОПУФЙ).

й ЧПФ ЪБ УХФЛЙ ДП ОБЮБМБ ОБУФХРМЕОЙС ЛП НОЕ РТЙВЩЧБЕФ ЧЕУФПЧПК ЙЪ УФТПЕЧПК ЮБУФЙ Й ЧТХЮБЕФ БОЛЕФХ РПУФХРБАЭЕЗП Ч ЧПЕООП-ЙОЦЕОЕТОХА БЛБДЕНЙА. рП ФЕМЕЖПОХ ПВЯСУОСАФ, ЮФП РТЙВЩМБ ТБЪОБТСДЛБ ОБ ПДОПЗП ЮЕМПЧЕЛБ У ЪБЛПОЮЕООЩН ЙМЙ ОЕЪБЛПОЮЕООЩН ЧЩУЫЙН ФЕИОЙЮЕУЛЙН ПВТБЪПЧБОЙЕН, Й С — ЕДЙОУФЧЕООЩК Ч РПМЛХ, ЛФП ХДПЧМЕФЧПТСЕФ ЬФПНХ ФТЕВПЧБОЙА. фТЕВПЧБМПУШ УТПЮОП РТЕДУФБЧЙФШ БОЛЕФХ ДМС ПЖПТНМЕОЙС РТЙЛБЪБ ПВ ПФЛПНБОДЙТПЧБОЙЙ ОБ ХЮЕВХ. чУЕ ОБДП ВЩМП УДЕМБФШ ЪБ ОЕУЛПМШЛП ЮБУПЧ. чОБЮБМЕ С ПЮЕОШ ПВТБДПЧБМУС УЮБУФМЙЧПК ЧПЪНПЦОПУФЙ ЙЪВЕЦБФШ ХЮБУФЙС Ч ЗЙВЕМШОПК ПРЕТБГЙЙ Й РТЙОСМУС ЪБРПМОСФШ БОЛЕФХ. оП РПУФЕРЕООП Ч ЗПМПЧХ УФБМЙ РТЙИПДЙФШ Й ДТХЗЙЕ НЩУМЙ. «лБЛ ЦЕ С НПЗХ ФБЛ РПУФХРЙФШ? чЕДШ ЬФП ДБУФ Ч ТХЛЙ БОФЙУЕНЙФПЧ ЕЭЕ ПДЙО ЛПЪЩТШ. й ЛБЛ НПЗХ ПУФБЧЙФШ УЧПЙИ ДТХЪЕК Й РПДЮЙОЕООЩИ Ч ЛБОХО ФСЦЕМПЗП ВПС?» тБЪНЩЫМЕОЙС ЪБЛПОЮЙМЙУШ ФЕН, ЮФП С РПЪЧПОЙМ Ч УФТПЕЧХА ЮБУФШ Й ПФЛБЪБМУС ПФ «УЮБУФМЙЧПК ЧПЪНПЦОПУФЙ». б ЮЕТЕЪ ОЕУЛПМШЛП ЮБУПЧ ПРЕТБГЙА ПФНЕОЙМЙ —- ФБЛ НОЕ Ч ЛПФПТЩК ТБЪ РПЧЕЪМП ОБ ЧПКОЕ...

чПФ Й ЧУЕ, ЮФП С ИПФЕМ ТБУУЛБЪБФШ П НПЕН ЖТПОФПЧПН ПРЩФЕ «ВПТШВЩ У БОФЙУЕНЙФЙЪНПН». дПВЙМУС МЙ С ЮЕЗП-ОЙВХДШ УХЭЕУФЧЕООПЗП? рПЫМП МЙ НПЕ РПЧЕДЕОЙЕ ОБ РПМШЪХ ОБТПДХ, Л ЛПФПТПНХ С РТЙОБДМЕЦХ? оЕ ДХНБА. оП С ОЕ УПЦБМЕА П УЧПЙИ АОПЫЕУЛЙИ РПУФХРЛБИ Й РПЮФЙ ХЧЕТЕО, ЮФП ИПФС ВЩ ОЕУЛПМШЛП ПДОПРПМЮБО, УУЩМБСУШ ОБ НЕОС, ПУРБТЙЧБМЙ ЮШЙ-ОЙВХДШ ПЗХМШОЩЕ ПВЧЙОЕОЙС ЕЧТЕЕЧ Ч ФТХУПУФЙ ОБ ЧПКОЕ. оБДЕАУШ, ЮФП ЬФП УМЩЫБМЙ ЙИ ДЕФЙ ЙМЙ ЧОХЛЙ...

ч ЬФПК ОЕРТПУФПК ЗМБЧЕ С УФБТБМУС РЕТЕДБФШ ПГЕОЛЙ Й ЮХЧУФЧБ ФПЗП РЕТЙПДБ, ЛПЗДБ ВЩМ ЕЭЕ УПЧУЕН НПМПДЩН. чПЪНПЦОП, ВХДШ С ФПЗДБ РПУФБТЫЕ, ОЕЛПФПТЩЕ НПЙ ПГЕОЛЙ ВЩМЙ ВЩ НЕОЕЕ ЛБФЕЗПТЙЮОЩНЙ, Б РПУФХРЛЙ — ВПМЕЕ ЧЪЧЕЫЕООЩНЙ.

с РПОЙНБА, ЮФП Ч ЬФПК ЗМБЧЕ, ОБТСДХ У ПРТПЧЕТЦЕОЙЕН ТСДБ БОФЙЕЧТЕКУЛЙИ РТЕДТБУУХДЛПЧ, ЕУФШ НОПЗП РТПФЙЧПТЕЮЙЧПЗП. оБЧЕТОПЕ, ЬФП УЧСЪБОП У ФЕН, ЮФП ОЕЧПЪНПЦОП ПДОПЪОБЮОП ПИБТБЛФЕТЙЪПЧБФШ ВПМШЫХА ПВЭОПУФШ МАДЕК, Ч ДБООПН УМХЮБЕ — УПЧЕФУЛЙИ ЕЧТЕЕЧ.

п ФПН, ЛБЛ ХДБТСМ РП НОЕ РПУМЕЧПЕООЩК ЗПУХДБТУФЧЕООЩК БОФЙУЕНЙФЙЪН Ч ууут, ХРПНСОХ Ч РПУМЕУМПЧЙЙ.